Валерий Замыслов - Иван Болотников
Григорий Матвеич свахой остался доволен: Агата всегда была ему по душе. А вот Секиру принял с прохладцей.
«Баюн и бадяжник[84]. Ужель другого казака не сыскали?» — с недовольством подумал он.
Однако сват оказался настолько почтительным, настолько степенно и толково свашил, что Григорий Матвеич начал помаленьку оттаивать. Понравились ему и кочерга с помелом, и хлеб-соль, и на диво обстоятельный разговор. Все-то вел Устим по чину да по обычаю, нигде палку не перегнул, нигде лишнего слова не вывернул. Будто век в сватах ходил. И Агата постаралась. Голос ее, нежный, да ласковый, умилил и Григория Матвеича, и Домну Власьевну.
Когда хозяева отведали хлеба-соли, Секира облегченно вздохнул: дело к согласию.
— Хлеб-соль принимаем, а вас под образа сажаем, — молвил по обычаю Григорий Матвеич, легким поклоном указав свату и свахе на красный угол.
Тут Секира и вовсе возрадовался, да и Агата заулыбалась. Трижды земно поклонились они хозяевам и чинно пересели под образа. Домна же Власьевна горько и безутешно заплакала, но Григорий Матвеич прикрикнул:
— Буде, мать!
Домна Власьевна умолкла: была она тиха и покорна, но до конца уже сидела в затуге великой. Тяжко ей было Любавушку в чужие руки отдавать: тяжко было и Григорию Матвеичу, но тот все крепился, и чтоб не тянуть больше разговор и не травить душу, молвил:
— Противу божьей воли грешно идти… Подавай, мать, рядную грамотку.
Поднялась Домна Власьевна, малый столбец из-за божницы вынула, поднесла мужу с поклоном. Тот принял, усадил жену обок.
— Любава у нас не сиротой росла. Приданое припасли. Что бог дал, то и купцу-молодцу жалуем.
— Да купец и без приданого возьмет! — забыв про обычай, весело вскричал Секира.
Григорий Матвеич нахмурился.
— Не нами заведено, сваток, не нам и заповедь рушить. Мы, чать, с матерью не нищеброды.
Солома придвинулся с рядной к оконцу и начал не спеша вычитывать приданое. И казакам и жениху «по тому приданому» невеста «полюбилась». Теперь дело было за смотринами. Долго судили да рядили, кого выбрать в смотрильщицы, и наконец остановились на бабе казака Степана Нетяги.
— Женка Настасья видная, дородная, и разумом господь не обидел. Пусть идет к невесте, — постановили донцы.
Но больше всего споров выпало о «родне и гостях», которые должны были сопровождать Настасью. Родни у жениха не оказалось, а вот в «гости» набивалась, почитай, вся станица. Знали: будет у Соломы угощение с чарой. Поднялся такой галдеж, что аж у Войсковой избы стало слышно. Прибежал казак от атамана Васильева.
— Что за свара?
Казаки не отвечали и продолжали перебранку. С трудом поняв, в чем дело, «посол» захохотал и вернулся к Васильеву.
Пришлось унимать казаков Болотникову.
— Тихо, други! Как бы мы ни кричали, как бы мы ни бранились, но всей станице в избу Соломы не влезть. Да такое и на Руси не водится. На смотрины ходят малым числом. А посему пойдет невесту глядеть десяток донцов. И чтоб боле спору не было — кинем жребий. Любо ли?
— Любо, батько!
Вскоре десять счастливцев, вкупе со сватом, свахой и смотрилбщицей направились к невесте. Их никто не встречал: на смотринах хозяева из избы не выходили, однако для гостей стол накрывали. Вошедшие, перекрестив лбы, поклонились хозяевам и, по слову Григория Матвеича и Домны Власьевны, уселись на лавки. Перемолвившись несколькими обрядными словами, Настасья произнесла напевно:
— О купце-молодце вы наслышаны. Охота бы нам теперь куницу-девицу глянуть.
— Можно и глянуть, — кивнул Григорий Матвеич.
Любава вышла в голубом, расшитом шелками, сарафане, в легких чеботах красного бархата, тяжелую русую косу украшали жемчужные нити. Смущенно зардевшись, глянула на казаков и низко поклонилась, коснувшись ладонью пола.
Казаки довольно загутарили:
— Добра невеста! Гарная дивчина!
Но тут донцов оборвала строгая смотрильщица:
— С лица не воду пить. А ну-ка, голубушка, пройдись да покажи свою стать.
Любава еще больше застеснялась, застыла будто вкопанная. Нечайка Бобыль, оказавшийся рядом с Настасьей, заступился:
— Да полно девку смущать. Не хрома она и не кривобока. Чать, видели, нет в ней порчи.
— Цыц! — прикрикнул на дружка сват Секира. — Не встревай, коль обычая не ведаешь. Пройдись, Любава.
И Любава прошлась тихой поступью. Гибкая, рослая, с высокой грудью, глаза васильковые. Царь-девка!
— И-эх! — сладко вздохнул Нечайка.
Настасья же сидела с застывшим каменным лицом, а потом молвила:
— Не хвались телом, а хвались делом. Красой сыт не будешь. Пекла ли ныне пироги, девка?
— Пекла, Настасья Карповна. Пирог на столе.
Настасья придирчиво оглядела пирог, понюхала и разрезала на малые куски.
— Откушайте, гостюшки.
Гостюшки давно уже примеривались к румяному пирогу: почитай, и вовсе забыли запах пряженого. А пирог был на славу: из пшеничной муки, жаренный в масле, с начинкой из курицы. Ели, похваливали да пальцы облизывали. Настасья же пирога отведала самую малость.
— Сама ли пекла, девка? Не матушка ли Домна Власьевна тесто месила, да не она ли в печь ставила?
— Сама, Настасья Карповна.
— Ну, а коль сама, молви нам, что можно хозяйке из муки сготовить? пытала девку Настасья.
— Всякое, Настасья Карповна. Первым делом, хлеб ржаной да пшеничный. Из муки крупитчатой выпеку калачи, из толченой — калачи братские, из пшеничной да ржаной — калачи смесные. Напеку пирогов, Настасья Карповна, подовых из квасного теста да пряженых. Начиню их говядиной с луком, творогом да с яйцами…
— Так-так, девка. А сумеешь ли мазуньей казака накормить?
— Сумею, Настасья Карповна! Тонехонько нарежу редьки, надену ломтики на спицы и в печи высушу. Потом толочь зачну, просею через сито и патоки добавлю, перчику да гвоздики. И все это в горшок да в печь!
— Любо! — закричали гостюшки, поглядывая на сулею с горилкой, к которой еще не приступали: за главного козыря была смотрильщица, и только после ее сигнала можно было пропустить по чарочке. Но та знай невесту тормошит:
— И как муку сеять и замесить тесто в квашне, как хлеб валять и печь, как варить и готовить всяку еду мясную и рыбную ты, девка, ведаешь… Да вот по дому урядлива ли? Не срамно ли будет к тебе в избу войти?
— Не срамно, Настасья Карповна. Все вымою, вымету, и выскребу. В грязное погодье у нижнего крыльца сено или солому переменю, у дверей же чистую рогожинку или войлок положу. Грязное же прополоскаю и высушу. И все-то у меня будет чинно да пригоже, чтоб казак мой как в светлый рай приходил.
— Любо! — вновь крикнули донцы, и все глянули на смотрильщицу: хватит-де невесту мучать, Настасья. Не девка — клад!
Сдалась смотрильщица.
— Доброй женой будешь князю Василию. За то и чару поднять не грех, казаки.
И подняли!
После малого застолья довольные сват, сваха и гости пошли к жениху. Григорий же Матвеич, оставшись с дочерью, умиротворенно промолвил:
— Ну, мать, теперь готовь свадебку.
— Да, поди, допрежь сговор, отец. С чего ты вдруг заторопился?
Поспешить со свадьбой упросил есаула Болотников: родниковцы надумали идти в поход, да помешала Васютина женитьба.
— Велишь обождать две недели. Долго-то, Григорий, засиделись мы в Раздорах. От всей станицы просьба великая — не тяни со свадьбой!
Соломе были хоть и не по сердцу такие речи, но на сей раз он не очень упирался. Понимал: как ни тяни, как ни удерживай, а дочь выдавать придется. Да и станица просит.
— Ладно, Болотников, поспешу. Но свадьбу буду играть по стародавнему обычаю. Потешу Любаву в последний раз. Но для того помощь нужна, Иван. Для свадьбы много всего надо. А прежде всего — хлеба да вина. Без пирогов и чарки за столы не сядешь.
— Раздобудем, — твердо пообещал Болотников.
В тот же день сотня родниковцев выехала в степь. Повел ее Мирон Нагиба. Два дня пропадали донцы и наконец веселые, крикливые, опьяненные вылазкой и степью, прибыли в Раздоры.
— Повезло, батько! В степи с купцами заморскими столкнулись. Из Казани шли. Пришлось тряхнуть купчишек. Глянь, какой обоз захватили.
Болотников глянул и похвалил казаков:
— Удачен набег. Есть чем молодых поздравить.
Посаженным отцом Васюты согласился быть дед Гаруня, а посаженной матерыо — Настасья Карповна. Правда, по обычаю смотрильщицы не ходили в посаженных, но лучшей «матери» казаки не сыскали. Тысяцким донцы выкликнули Федьку Берсеня, а меньшими дружками — Нечайку Бобыля да оправившихся от ран Юрко и Деню. Наиболее степенные казаки были выбраны в «сидячие бояре». Молодые же угодили в «свечники» и «каравайники». Ясельничим, по воле родниковского круга, стал есаул Мирон Нагиба. Он должен был оберегать свадьбу от всякого лиха и чародейства.
