Семко - Юзеф Игнаций Крашевский
– Отец мой, – сказал он наконец, воздевая руки, – я не много видел, а ещё меньше понимаю, что у вас делается. Просите за меня Бога, чтобы сокротил время этого тяжёлого испытания, потому что, в самом деле, я не привык скрываться, как преступник; если это продлится дольше, брошу всё и помчусь домой. Я взялся не за своё дело. Тут нужен человек старше и более стойкий, чем я.
Семко, привыкший свободно приказывать дома, ощущал себя чуть ли не пленником в этой малекой усадьбе, и упрекал себя, что дал заковать себя в такую неволю.
На следующее утро он пошёл, как обычно, на святую мессу, поел, лёг в постель, позвал своих людей, спросил о конях и приказал, чтобы по первому знаку были готовы отправиться в путь.
Его мучили задержка и унизительное ожидание. Иногда приходили ему в голову вчерашние голубые глаза, но приблизиться к ним он уже не надеялся.
– Хоть бы и сестрой Ягайллы она была, – говорил он себе, – я не хуже других князей, мог бы на ней жениться, но кто знает, действительно ли она княжна, а не какая-нибудь старая любимая рабыня?
Он по-детски забавлялся этими мыслями, чтобы забыть о настоящей заботе, потому что проходящее напрасно время увеличивали нетерпение и возмущение. Этот язычник посмел его, потомка Пястов, так принимать, словно был каким-нибудь перебезчиком, которому нужна его благосклонность!
Гнев всё усиливался, когда с полудня прибежал Хавнул, живо, весело и громко уже во дворе спрашивая о князе. Уставший и загрустивший Семко выбежал к нему навстречу.
– Княгиня Юлианна уже говорила с сыном, – начал Хавнул. – Сначала он очень гневался, не желая и слышать о предателе. Однако постепенно она его смягчила. Он подумал сам и вызвал меня, посоветовался с братьями. Скиргайлло и Корыгайлло были против перемирия, Вигунд за него, Ягайлло уже также склонялся к нему. Он хочет увидеться с вами и поговорить. Это добрый знак. Мы поедем в замок. Ягайлло однако, справедливо опасается, что вас тут увидят и будут говорить о вашем пребывании… и заранее выдадут, что он ведёт переговоры с Витовтом. Мы должны всё сохранить в самой большой тайне. Мы войдём в замок через мой дом, в котором у меня есть потайной ход в дом Ягайллы.
Долго ждать на коне было не нужно. Семко, обрадованный тем, что для него приближается минута избавления, спешил. Хавнул, который хорошо знал Ягайллу, казалось, надеется на успешное завершение.
Быстро проскакав предместья, они спешились перед стенами дома старосты. Проводив внутрь каким-то тёмным перешейком и тесным проходом, оснащённым железной дверью, Хавнул вёл Семко прямо на княжеский двор.
Сени были полны вооружённой службы, причудливо вооружённой и украшенной. Она расступилась, увидев Хавнула, который вошёл потом в большую, затемнённую комнату, совсем отличную от комнат княгини-матери.
Там не было видно не только роскоши, но заботы об удобстве; царили стародавняя простота и пренебрежение.
На вбитых в стену оленьих и лосиных рогах висело оружие и охотничий инвентарь, простой пол был посыпал ельником и можжевельником. Маленькие окна скупо пропускали свет. У порога в углублении Семко заметил причудливых, неладных деревянных идолов, пробуждающих ужас и отвращение. Для него в них было что-то дьявольское. Дорожки от двери до двери были выложены простой грубой тканью. На лавках вместо подушек и покрывал висел выцветший, сложенный в несколько раз войлок.
Когда они вошли в комнату, они никого в ней не нашли. Хавнул предупредил Семко, чтобы, когда выйдет Ягайлло, чересчур настойчиво к нему не приближился, потому что князь боялся этого и от всех держался вдалеке. С детства привили ему веру в колдовство и ужас яда, который может подействовать от одного прикосновения.
Оставив князя одного, Хавнул вышел и тут же вернулся. Ждали в молчании.
Князь стоял, обратив глаза на дверь, с каждым шорохом ожидая прихода Ягайллы, но прошло достаточно времени, прежде чем медленно, осторожно не начала открываться двойная дверь, и в ней наполовину показалась фигура мужчины среднего роста, в самом рассвете сил, с красивым и здоровым лицом, которое своей продолговатой формой напоминало материнские черты. По внешности в нём было трудно узнать могущественного владыку Литвы.
Он был одет в шубу из серого сукна, без всяких украшений, и перетянутую простым ременным поясом. Шея была обнажена, на неё падали непослушные тёмные волосы. Сильно сложенный, крепкий, закалённый, Ягайлло имел в лице мужество, силу и в то же время какой-то страх и неуверенность. Глаза бегали живо и беспокойно, словно ища чего-нибудь неожиданное. В этих чертах была смесь разных оттенков, трудно сочетающихся друг с другом: важность, вера в себя, суеверный страх и добродушная мягкость. Однако, казалось, того он не хочет показывать открыто, чувствуя себя обязанным своим достоинством навести тревогу.
Он вынуждал себя к суровости, которая ему не подобала.
Вступив на порог, он хотел уже войти, вдруг развернулся, обернулся пару раз вокруг, бросил из пальцев что-то раздавленное на землю, быстро открыл дверь и, переступив порог, на котором задержался, пошёл к Семко, пристально на него смотря, следя за каждым его движением.
Князь Мазовецкий поздоровался с ним.
Губы Ягайллы задвигались, словно шептал какое-то заклинание. Хавнул стоял в стороне.
Семко уже был в курсе, что князь охотней и легче всего говорил по-русински, но и тогдашнюю польскую речь легко понимал. Чехи, поляки, сербы, лужичи и Русь не нуждались в то время в переводчиках; языки эти в простой народной речи, а другой ещё не было, были ближе друг к другу, чем сегодня.
Ягайлле, видимо, нужно было сперва всмотреться в своего гостя и через взгляд получить какое-нибудь впечатление, которое помогло бы ему отгадать характер. Он не отводил от него беспокойных глаз.
Шаг за шагом шёл и останавливался… Прежде чем отвечал на приветствие Семко, Ягайлло сперва дал знак Хавнулу, который отступил вглубь к двери. Голос, которым он ответил гостю, был торопливый, невнятный, так что первых несколько слов князь не мог понять.
– Я всё уже знаю, знаю, – добавил он, занимая место на лавке и указывая Семко место в некотором отдалении от себя, – вас прислал тот… Он ужасно воевал со мной, служа немцам. Оклеветал меня перед людьми за Кейстута… Это ложь, не правда ли? А теперь хочет мира? Но и крестоносцы обещают мне союз и мир, они шлют письма мне и матери. Витовт вернётся, а завтра поднимет бунт снова.
Он широко распростёр руки.
– Не верю ему, не могу! Ну, и вы мне врагом были и есть. Вокруг
