Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

Король рассмеялся.

— Во время мира, дома, на печи, — сказал король, — жизнь, несомненно, легче, но так, сидя над горшком тёплого пива, государства не завоёвываются и не приобретается слава. Многие из нас не вернутся, но великое дело свершится.

Я тебя так просто от себя не отпущу и запрещаю говорить об этом.

И больше он не хотел слушать.

Бог знает, с какой грустью в сердце пошёл я жаловаться матери, которая плакала. Никто не предсказывал этой экспедиции ничего хорошего, во всех она пробуждала ужасное беспокойство.

Я не говорю о том, что этому послужило воспоминание о судьбе Варненчика; хотел кто, или нет, видели и знали, что был страшный беспорядок, король был невнимателен, а Сигизмунд за всем уследить не мог. Один Ольбрахт со своим обычным равнодушием и пренебрежением ко всему верил в некую счастливую звезду.

Даже кардинал Фридрих, порывистый и импульсивный ко всему, что казалось великим, был против этой экспедиции, не скрывал этого, хотя королю не смел ни о чём говорить, так как знал, что не убедит его.

Когда Древецкий осведомил Ольбрахта о том, что даже брат отговаривает от этой поспешной войны, тот, по-видимому, разгневался и воскликнул:

— Пусть клеха следит за мессами и не лезет в чужые дела.

Эти слова потом повторяли.

Мы, которые были знакомы с Ольбрахтом, знали, что сдержать его никто и ничто не сможет.

Тогда начался этот поход с тележками, слугами, свободными лошадьми сначала во Львов по таким уже разбитым, размытым, голодным дорогам, что нигде ни кусочка хлеба, ни вязанки сена достать было нельзя. Кто ничего с собой не имел, тот мог умереть с голоду, или должен был красть у другого. Уже на тракте начиналась трагедия.

Спешили отряды, которые искали вождей, и начальники, спрашивающие о своих потерявшихся людях. Там спросили, не видел ли кто серадзин. Дальше о землевладельцах из Гнезна и Крушвицы. Смеялись, узнав по акценту мазур. Одни объединялись и братались, другие сбегали, ругались и дрались. По дорогам было не пройти, а мало где рядом с пивом не лилась кровь.

Одни группы хотели всех опередить, другие плелись, а для еды сворачивали с дороги в усадьбы и приходы — поэтому и жалобы, поэтому и связывали людей, более того, и трупы нередко можно было увидеть.

А тут, в центре этого, гонцы на подводах, спешащие к королю, одни из Литвы, другие из Мазурии, третьи от крестоносцев, то из Праги, то из Буды.

Одни из-под носа других похищают подводы. Кони по дороге на каждом ночлеге дохли.

Из этого уже можно было заключить, что будет дальше. Чем ближе были ко Львову, тем было хуже, давка и беспорядок увеличивались. Во-первых, никто не подумал, как это огромное войско разместить, построить, накормить и держать в строгой дисциплине.

Были суды и военные судьи, но прежде чем до них дошли дела, раны зажили, а трупы сгнили.

Король приказал своему войску пригнать стадо коров, и собрали их достаточно, и они стоило немалых денег; между тем, прежде чем мы добрались до Львова, стало известно, что целое стадо, двести голов лучшего скота, из-за халатности пастухов так разбежалось и, наверное, его расхватали на полях люди и забили мясники, что уже трудно было узнать, куда оно подевалось.

Все знаки были хуже некуда и храбрость у людей слабела; говорили, что король ведёт их на погибель.

Испытав немалые проблемы по дороге, наломав колёс и испортив горло, я со своими телегами и лошадьми уже приближался ко Львову, когда случилось несчастье.

Я вёл с собой свободных королевских коней, среди которых был Лебедь, любимый королевский иноходец белой масти, которого мне приказали беречь как зеницу ока. Ольбрахт его очень любил, потому что, несмотря на то, что у него были крепкие ноги, скакал легко, что у лошади редко сочетается. Я вёл Лебедя под шитой попоной, как фаворита, добавив ему личного батрака для надзора, а на каждой выпаске и ночлеге я сам присматривал, когда ему воду и корм давали.

Слава Богу, он не похудел, не потерял фантазии, и я радовался, что отдам его королю без признака проделанной дороги.

На последнем ночлеге прибегает ко мне подконюший Ратай и рассказывает, как он слышал, что на тракте поток после дождей сорвал мост, и переправы нет, люди должны идти вброд, что у кого-то повозки утонули, у других вода в них всё испортила, да и несколько человек утонули.

Помочь было нечем, потому что ставить новый мост нечего было и думать, а ждать, когда вода резко сойдёт, у нас не было времени; в переходе реку вброд не было ничего необычного, и мы к этому привыкли, поэтому я даже не посылал никого вперёд, дожидаясь утра.

Когда мы подошли к берегу, нашли там уже приличную группу, которая не знала, что предпринять. Переправлялись кто как мог, а другие разделились в поисках брода.

Мне место не показалось опасносным. Я приказал Ратую сесть на коня и попробовать переплыть. Его конь немного проплыл, но без урона добрался до другой стороны. Поэтому я не колебался приказать, выбрав место, не выжидая, переходить вброд. То был несчастливый час.

Лебедя вёл слуга на крепкой лошади и за них я меньше всего опасался. Они должны были переправиться за нами в конце.

Я сам, отступив немного в сторону, хотя там было глубже, доверяя коню и себе, перекрестился и пустился в дорогу.

Я уже практически был у другого берега, довольно удачно пройдя середину, когда в то же время услышал крик. Я узнал голос слуги, который вёл Лебедя, меня аж дрожь охватила. Гляжу, вода их отнесла сильным течением, Лебедь барахтается, запутавшись за верёвку, на которой его вёл слуга… и тонет.

Не подумав, я бросился спасать туда, где наверняка бы погиб, если бы не более смышлённый, чем я, конь. Лебедя спасти уже было невозможно. Мы достали его из воды уже мёртвого.

Я знал, что меня ждёт за это во Львове от короля. Слуга, видно, испугался, как бы я его на месте не убил; добравшись до берега, он сбежал и исчез.

Всё это было только начало.

Добравшись до замка по городу, набитому людьми, повозками, конями, скотом, палатками, домами и шалашами, я, никогда не боявшийся смотреть страху в глаза, пошёл прямиком к королю.

Я нашёл его в хорошем настроении, но я знал, что отовсюду