Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов
“Может, Севку пристроить. Севка пока нигде. Из Краснограда он выпал. А Генриетту что-то иное занимает, ей не по себе. Не нравится что-то ей, и жилочка на шее вздрагивает. Хотя в чём только душа держится? А Теплицкий посматривает на официантку и Сева руками машет, как дирижер”.
– Любовь пользуется исключительностью. Она под охраной государства, как вымирающий туранский тигр…
– Ему не следует больше пить, – шепнула Генриетта. – Смотрите, лицо и руки пятнами пошли.
– Сейчас его уведём.
– … Любовь нельзя судить по законам общества…
– А как? – подзадоривал Севу Пальцев.
– Словно ты на необитаемом острове.
– Интересно, – сказал Теплицкий, хотя по лицу его было видно, что думает он наоборот. – Ну, что же выпьем за любовь и не осудим.
– Вот…от любви… – сбился Сева. – … только страдания…
– Так запретим пропаганду любви, как пропаганду войны. Садись, – сказал Пальцев, обнимая Севу за талию.
Сева обиделся.
– Вы, – попросил следующим Теплицкого Пальцев.
– Любовь, как Фивы, имеет сто ворот.
– А вы, Генриетта Николаевна?
– Любви, утверждаю, нет, как правило, – ответила она.
– Не понял.
– Любовь – редкое чувство. Обычно так говорят о желании. Люблю, а это не точно. Нужно сказать: хочу…
– И наконец, – Пальцев смотрел на Мокашова.
– Как учили. Любовь всем позволила выжить.
– Что ещё?
– Исходным предкам помогло выжить некое свойство – любовь, жертвенность. Затем по правилам естественного отбора произошло культивирование любви. Она у животных – редкость, а у людей сплошь и рядом.
– Типичный образец самообмана, – сказал Теплицкий. Он непрерывно пил и не пьянел, и резонерство, может, и было опьянением для него.
– А у меня – энергетический подход, – фонтанировал Пальцев. – В ком сколько энергии? В одном и на одну жалкую любовь не хватает, и он поборник единственной. В другом …
– Любовь вообще-то – заразная штука.
– Я утверждаю: нет любви.
– Ну. мы пошли, – объявила наконец Генриетта, – спасибо за компанию. Прелестно провели вечерок.
– Вы… – неожиданно закричал Сева. – вы – ненастоящая женщина.
Они ушли. Пальцев повёл Севу, и Мокашов остался один. За соседним столиком ужинала пожилая пара, отпуск которой, видно, подходил к концу, и которая, видимо, извелась в номере пансионата, потому что – дожди. Лицо женщины излучало благодарное желание поговорить.
– Сосед ваш – очень интересный человек, – улыбаясь сказала она.
– Много говорит, – ответил Мокашов.
– А разве это плохо? Соберите десяток его ровесников, спросите их..
– Ничего. Со временем пройдет, – не в такт ответил Мокашов.
Ему стало тоскливо. “Сидим, вот, рассуждаем о любви, а что она, действительно? Скорее допинг? Она меняет масштабы счастья и горя. И, может, правильно запретить любовь”.
Он вновь привычно подумал об Инге, и внутри него защемило. Тогда он снова выпил. Вино обычно двояко действовало на него. Так, словно для него имелось два особенных канала – куда попадёт? Порой ему становилось весело, а иногда глухо и тупо, и нервы были не тонкими струнами, а просто веревками, которые нужно хватать и трясти.
Грузнотелая официантка, которая поила его ликёром в первый день, убирала столы. Он представил, как погасят огни, лишь на веранде оставят гореть цветные фонарики, и она отправится домой.
Темнота была за окном. Пустое пространство, потом река, деревня, вымершая в этот час. Пустые улицы, только собаки и непрекращающийся шум реки.
В зале произошло движение: появилась мотоциклетная компания и уселась за соседним столом.
– Нет ничего, – объясняла официантка и пошла из зала, и парни в крагах отправились следом за ней.
"Зачем я приехал, – подумал Мокашов, – слушать общие разговоры, ничего не понимая? И что есть жизнь? Бесконечная дорога у каждого вдоль своей реки и в конце тупик".
Он почувствовал, что на него смотрят, повернул голову и увидел черноглазую девушку удивительной красоты. Было в ней что-то знакомое или казалось, что было. То ли было, то ли возможностью предчувствия. На ней была короткая кожаная юбка. “Не всякая решится такую надеть, – подумал он. – Черноглазая. Гурия. По-Авицене лекарство от любви”. Есть что-то печальное и завораживающее в красоте. Но отчего она так знакома?
– Что это у вас? – спросила она с улыбкой. – Пахнет удивительно.
– Помогите уничтожить. Это – грибы. Едим их весь вечер и никак не справимся.
– Не ядовитые?
– Я ел и жив, как видите,
Она смотрела на него. Глаза её были лучистыми. И он подумал, что со временем пронзительные будут глаза.
– Вы умрете медленной смертью.
– Подождите до утра. Если я не появлюсь к завтраку, можете смело выбрасывать.
– Тогда я умру, – сказала она, – от голода.
– Вы кто?
– А вы?
– Мы – бродячие философы. Философствуем на темы любви: мол, любовь к еде – обжорство, а к вину – алкоголизм. А вы?
– Угадайте.
– Специалист по греческой истории.
– С чего вы взяли? Я тоже специализируюсь на любви.
“Улыбка. Передние зубы чуть-чуть раздвинуты. Но это её не портило”.
– По любви и греческой истории?
– Не выдумывайте. Только по любви. Любовь – разновидность сумасшествия… Вы грек?
– Я нет, а вы?
– Наталья.
– Борис.
– Я так и думала.
– Вы обо мне думали?
– А вы хотите этого?
– Не знаю…
– Вот, не знаете.
– Просто не знаю, как по-гречески сказать: да.
– По-моему, нужно кивнуть. Мне кажется, именно это может означать “да” по-гречески.
– Выпив вина, человек становится естественней.
– Естественней? Выпив вина, человек становится свиньей.
– Значит он и есть свинья.
Мокашов с Пальцевым ступили уже на мостик над водопадом, и больше нельзя было, бесполезно говорить. Но вот через шум воды стало слышно музыку, и появились сказочно освещенные красивые домики пансионата.
– Севка как? – спросил Мокашов.
– В самом прекрасном виде: нафилософствовался и спит.
– А рыжая?
– Он ей говорит: вы ненастоящая женщина. Она улыбается: я даже не женщина, я – функция. А я соображаю, как её проводить? Предложить погулять или кофе выпить в номере? А возле корпуса её мужа встретили. Маленький такой крючок. Досадно, нет сил. Хотя с другой стороны, представь ситуацию: пьем чай у неё и прочее и вваливается муж… Мотоциклетных девиц не заметил? Одна необыкновенно хороша, хотя, думаю, пробы негде ставить.
– Преувеличиваешь.
– Их, думаю, разговорами только смешить. Что соловья баснями кормить. А они ловко устроились. У них двойные номера. Сочетания – два из четырех.
– Завидуешь?
– Чёрная – хороша. Глаза горят. Настоящая женщина и настоящей её здесь нет.
– Вижу, точно завидуешь.
На асфальте, перед крыльцом первого корпуса стояла толпа. На крыльце разместились музыканты в белых пиджаках.
– Что это?
– Самодеятельность из Ворохты. Опять не дадут спать.
Они задержались у крыльца, слушая. Спустилась томительная ночь, и казалось кощунством теперь отправиться спать. Пальцев толкнул Мокашова: смотри. В нескольких шагах от них стояла черная девушка.
– Подойдём? – шепнул Пальцев, но она подошла к ним сама.
– Борис, проводите меня, – мотнула она головой, – забыла в ресторане кольцо.
Она взяла Мокашова под руку.
– Идём… А ты, деточка, постой, – объявила она Пальцеву.
“Зачем я ей? – подумал Мокашов. – Интригу с собственными мужиками заварить?”
Они прошли безлюдной аллеей и спустились к мосту, и тут он даже не услышал, понял: погоди. Она прильнула к нему. Он чувствовал её всю. Губы искали его губ. От сладкого поцелуя закружилась голова, но он отчётливо чувствовал опасность и ни к чему ему вся эта самодеятельность.
Глава четвертая
С утра Пальцев давал советы:
– Вставай, вставай, лентяй, – тормошил он Севу. – Пора начинать трезвую жизнь. Начало жизни нужно отметить. А чем, я спрашиваю? Ни одной бутылки.
Сева только зевал.
– Всё спишь, – приставал Пальцев, – как у тебя со сном?
– Нормально, – сказал Мокашов.
– Странно. Я бы и не удивился, если бы ты совсем не спал.
– Это ещё почему?
– Так от бессонницы возбуждением лечат. С утра дают возбуждающее. Человек возбуждается и к вечеру готов. Прекрасно спит. В Краснограде у вас, наверное, все прекрасно спят. Вставай.
– Нет, – сказал Мокашов, – никуда не пойду. Дайте человеку поспать.
– Не хитри. Признайся, пригласил черную девушку? И до обеда можешь с ней спокойно поспать. А мы пошли. Салют.
Перед завтраком Мокашов побродил по влажным дорожкам, зашел за корпуса, к гаражу и встретил Протопопова. Он стоял у машины, засучив рукава.
– Ба, – воскликнул он, – какими судьбами? Вы должны написать о нас большую статью. Если не секрет, у кого вы в Краснограде?
– У Викторова.
– Борис Викторович – чудесный человек. Говорят, у вас его поголовное обожествление, лозунги по стенам: Наши А, Б и В – это БэВэ.
