У чужих людей - Сегал Лора
— Я же говорил, это лишь первые шаги, — одновременно вставил Пауль.
— Вы прошли шестинедельный курс земледелия в ахшара и, по всей видимости, полагаете, что пользоваться нашей программой обучения вам уже ни к чему. Я беседовал с мистером Лангли; он говорит, вы посадили батат. Приехали вы в феврале. Сейчас сентябрь, и вы лишь недавно удосужились посадить батат. Идите, друзья мои, и учитесь. Учитесь, учитесь, учитесь! И когда будете готовы вести свое хозяйство, вот тогда приходите, и мы поговорим о кооперативе.
* * *Пришел ноябрь. Начался сезон дождей. Илзе почти не выходила из Badekabine, — как выражался Пауль, вила «гнездо». А он надевал плащ и шел в совет поселенцев. Иммигранты избрали его и еще двух мужчин своими представителями для переговоров с местной администрацией.
В столовой при одной из кухонь, где проходило пленарное заседание совета, царило общее недовольство. Во время засухи (накануне сезона дождей) у Хальсманна в результате перевыпаса пали две коровы. Он жаловался на мистера Лангли, который по всей стране скупал скот для большого «швейцарского» поселения, а в результате, когда за скотом являлись жители Лагуны со своими грошами, добытыми непосильным трудом, Schwarze стали заламывать непомерные цены.
— Так, мол, платит «американо», объясняют доминиканцы, а когда мы обращаемся за помощью в Ассоциацию, нам говорят — нет денег. Тем временем наши уважаемые представители, которые должны отстаивать наши интересы, вместо этого торгуются с Зоммерфелдом из-за стульев и столиков для кафе, которое Бокманн намерен открыть в Батейе…
— Слушай, Хальсманн, чего ты раскричался? — со своего места в другом конце столовой, набычившись, поднялся Бокманн; казалось, он вот-вот через всю комнату упрется крупным туповатым лицом в разъяренное лицо противника. — У меня было лучшее кафе на Пратер-Аллее; нацисты его конфисковали, меня отправили в Терезиенштадт[66]. а моего старшего сына увезли в Польшу. Хотелось бы знать, имею я право поставить пять столиков и двадцать стульев на травке позади моего дома или нет?
— А у меня забрали бойню, — крикнул Хальсманн. — Между прочим, она снабжала мясом пол-Франкфурта; вот я и хочу спросить: неужто Ассоциация потерпит большой ущерб, если раздобрится на какие-то несчастные три коровы для меня?
— У тебя, Хальсманн, уже было три коровы. И шесть было. И девять, — вступил в перепалку Отто Беккер. — Если помнишь, я раньше работал в конторе и точно знаю, сколько у тебя было коров.
— И позволь тебе заметить, — гнул свое Бокманн, — если я получу столы и стулья, то таскаться в контору за подачками точно не стану. Уж я-то знаю, как управлять кафе.
— Ага, главное, чтобы толстозадым жителям Батейи было удобно сидеть, — в сердцах бросил Нойманн; недавний переезд на ферму в Белла-Висте стоил ему немалых волнений и трудов; вид у него был нездоровый.
— Некоторым, представьте себе, фартит, ихних матерей и братьев перевозят сюда! — выкрикнул Хальсманн, в упор глядя на маленького Михеля Браунера, который залился краской. — А я два года подряд вкалываю по тридцать часов в сутки, но не могу добиться визы для родителей жены!
Не вставая со стула, в разговор вступил доктор Мархфелд; голос его звучал спокойно и холодно:
— То есть вы поддерживаете Зоммерфелда и его метод расправы с теми, кому не повезло обосноваться здесь, как следует: Зоммерфелд отказывает им в спасении ближайших родственников. Позвольте вам напомнить, что этот метод довел Годлингера до помешательства.
Пауль переводил глаза с одного оратора на другого и наконец не выдержал:
— Господа, разрешите мне взять слово.
— Ja, ja[67], — воскликнул Хальсманн. — Сейчас ты нам все как есть растолкуешь.
Пауль чувствовал в голове восхитительную ясность, а слова с такой готовностью шли на ум, что он даже рассмеялся.
— Хальсманн, остынь немного. Дай сказать. Если не ошибаюсь, речь шла о том, должна или не должна Ассоциация, вздувшая цены на скот так, что покупка коров стала Хальсманну не по карману (опустел карман из-за его неумелого хозяйствования или по иной причине — к делу не относится), предоставить ему еще трех несчастных коров. Однако, я, возможно, по невнимательности потерял нить дискуссии. Как мне представляется, сейчас мы взялись обсуждать другое: несет ли Хальсманн ответственность за депортацию жены Годлингера?.. — Оглядев зал, Пауль убедился, что его внимательно слушают.
После собрания, когда все вышли под нескончаемые потоки дождя, Отто Беккер обнял Пауля за плечи и сказал:
— Здорово ты им мозги прочистил, профессор.
— Знаю-знаю: старый болтун Штайнер, — Пауль засмеялся. Ему не терпелось рассказать Илзе, как успешно он провел собрание; наконец-то подвернулось дело, в котором он на месте.
Дома он застал Илзе в постели.
— Ты заболела?
— Нет-нет, просто когда сидишь в Badekabine, в общем-то, без дела, ничего не остается, как лечь в кровать, особенно если на улице льет дождь. Днем ко мне заходила Рената. Она ушла от Михеля.
— Бедняга Михель, — посочувствовал Пауль. — Сегодня на него все шишки валятся. На собрании ему Хальсманн задал жару. И как Рената объясняет свое решение?
— Говорит, что в Берлине Михель собирался стать врачом, а тут ему не добиться ничего, и вообще, она даже не припомнит, почему согласилась выйти за него замуж. Но ей его жаль. Она даже заплакала.
— Ага, потом осушит слезы и выйдет за Отто, — сказал Пауль.
— Она говорит, Отто недостаточно интеллектуален.
— Не повезло Ренате: глотнула культуры, а переварить ее не может.
— К твоему сведению, ты ей нравишься, вот кто, — промолвила Илзе.
— Я?!
— А я плохо с ней обошлась, — призналась Илзе. — Раньше я обожала болтать про мальчиков, ссоры-раздоры и все такое, но сегодня, пока она тут сидела, все толковала про себя и про Михеля, я мечтала об одном: чтобы она встала наконец с кровати, потому что мне негде было заняться твоими рубашками. Видишь, в одну стопку сложены рубашки с длинными рукавами, а в другую — с короткими. И еще я разобрала чемодан и освободила место для вещичек нашего малыша. Неужели ты ничего не замечаешь? Я передвинула мебель. Умывальник и стул поменяла местами. Теперь комната выглядит просторнее, правда же?
В тот год погода вела себя странно, часто не по сезону. В декабре дождь прекратился, и установилась сильная жара. Мистер Лангли начал обучать поселенцев основам животноводства. Вернувшись домой с обожженных солнцем полей, Пауль увидел, что Илзе лежит на постели и плачет. Она была испугана: у нее открылось кровотечение.
— Пауль, бедненький, ты такой измученный, а тут еще со мной одно беспокойство.
— Илзе, солнышко, я просто устал, а от тебя беспокойства не бывает. Где тот рисунок, который я для тебя набросал? Помнишь, я тебе объяснял, как плод в утробе постепенно опускается вниз.
— Расскажи, как ты впервые наблюдал за рождением ребенка, — попросила она.
— Хорошо, только ты лежи, не вставай. — Он снова описал ей роды — впервые он присутствовал при них еще студентом. В палате было четверо: роженица, врач, медсестра и студент Пауль Штайнер. А через минуту на свет появился новорожденный, и людей стало пятеро.
Наутро Пауль зашел в больницу.
— Пауль, вы прямо-таки позеленели. Что случилось? — спросил доктор Мархфелд.
— И вы туда же! Хватит того, что меня Илзе постоянно жалеет. Просто устал. Доводилось вам когда-нибудь загонять в стойло шесть телят, хотя они явно предпочитают остаться возле своих маток? Я надеялся, что со временем привыкну к жаре, но в этом году она меня угнетает больше прежнего. Вдобавок мы не спали прошлой ночью. Я пришел к вам за советом, Эрих, скажите, отчего у Илзе кровотечение?
— Так-так, коллега. О чем говорит вам кровотечение на последнем месяце беременности?
