Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
— А про вашего предка там есть упоминание?
— Увы, только одно, Ольга Владимировна! — вздохнул Ландсберг. — Петлин упомянул, что немецкий наемник, охранявший экспедицию, храбро сражался с дикими ордами, и в конце концов получил серьезную рану. И его были вынуждены оставить в Китае — он не перенес бы тягот обратной дороги в Сибирь… А все остальное можно только вообразить! Хотите пофантазировать, Ольга Владимировна?
— Отчего ж нет?
* * *
Выпроводив со двора очередного визитера-китайца, помощник главы посольской миссии Андрюха Мундов облегченно вздохнул и вернулся в келью, где, разметавшись на неудобных подушках дремал старшой, Иван Петлин. Тот, заслышав шаги и сердитое сопение, лениво приоткрыл глаза, вопрошающе моргнул навстречу вошедшему.
— А черт его знает, чего ему, косому дьяволу, надо! — со злобинкой ответил на немой вопрос казак. — Ежели судить по евонному халату, то чин у этого китаёзы невелик. Стрекотал чего-то, вроде не сердито… Тюркского наречия он не понимает, а я другого, сам знаешь, не ведаю. Покричали мы так-то друг на друга, кажный о своем, да и разошлись…
— А толмачи наши куда подевались? — без особой надежды поинтересовался старшой.
— Ламы-то эти? А бес их знает! Повадились уходить куда-то, молиться по-ихнему. Сперва ненадолго уходили, а теперь и вовсе глаз не кажут. Зазря мы, Ваня, в этакую даль забрались! Говорил я тебе, и не раз! Зазря! И пошто нам, русакам, эти китайцы сдались, не ведаю. Языка не знаем, письмена здешние и за тыщу лет не выучишь. Подарков для богдыхана ихнего наш воевода не дал, толмачей сами кой-как по дороге сюда сыскали, да силком с собой привезли. «Послы!». А толку-то? Монгольский язык тут с трудом разумеют, а про тюркский, видно, и не слыхали даже.
— Однако, прав ты, Андрюха! — вздохнул старшой. — Не нашего, конечно, ума сие дело — но, похоже, воевода с посольством маху дал. К самому-то, к князю Куракину, попробуй без подношениев сунуться — он ведь и говорить не станет. А то и взашей этаких гостей прикажет… А тут, в Китае, нешто иные обычаи? У нас — царь, у них — богдыхан, вот и вся разница. Помнишь, когда только пришли сюда, челядь ихняя перво-наперво про подарки для богдыхана спрашивала? И сердились, и ужасались дерзости нашей, про обиду великую ихнему императору поминали… Пожалуй, уходить нам пора, хоть бы и не солоно хлебавши. Дорога-то дальняя, дожди начнутся — обоз увязнет, последнее бросать придется.
— Ты старшой, тебе и решать, — буркнул Мундов. — Я бы давно отсель снарядился, когда ясно стало, что не примет китайский богдыхан наше посольство. Чего, спрашивается, сидели-высиживали?
— «Давно бы снарядился!» — передразнил Петлин, с кряхтением и руганью подымаясь с полу и разминая затекшую спину. — А кому ответ перед воеводой Ивашкой Куракиным за посольство держать? Вернемся с пустыми руками — думаешь, обрадуется? Не поглядит на то, что мы казаки, под кнуты положит. А то и головешки наши с плеч покатятся…
— Тоже верно, — мрачно отозвался Мундов. — Нам бы какую ни есть грамотку от богдыхана добыть, а? Ты, Иван, как ламы возвернутся, поговори с ними! Постращай их! Пусть сходят к богдыханскому ихнему двору, объявят, что уезжают послы. С великою, мол, обидою! И что грамота русскому князю непременно нужна! Какая-никакая, а нужна…
— Лады! — не сразу, но решился Петлин. — И впрямь, видать, пора и домой! Поди, объяви нашим мою волю: через два дня на третий, благословясь, трогаемся! Все ли к дальней дороге готовы?
— А то! — обрадовался Мундов. — Нашим только скажи, вперед лошадей побегут отсель — так-то уж всем нашенским китайщина эта обрыдла! Вот только с Бергом как быть?
— Что, плох немчура?
— Куда как плох! — подтвердил Мундов. — Боюсь, не доедет… А уж защитничек из него нынче и вовсе никакой, самого оберегать надобно. Поговорил бы с ним сам, Иван, а? Ждать, покуда он поправится, мы не могём — да и поправится ли? С собой брать — так на телеге и здорового утрясет, а у него плечо до самой кости, считай, разрублено. Пускай ихние лекари попользуют нашего Бергушку. Бог даст, оклемается — добредет потихоньку за нами. Ну а ежели того… Что тут, что на Руси лежать в земле — ему, иноземцу, авось разница невелика.
— Нехорошо, Андрюха, товарища бросать на чужбине, — осуждающе покачал головой Петлин.
— Дык какой он нам, казакам, товарищ? Немец, за ефимки к царю нашему в войско подрядился. Знал, поди, на что идет-то! А за что его из Иноземного полка турнули да в Тюмень навечно сослали, к Куракину на правёж? Никто и не знает… То-то!
— Грех, Андрюха, про человека так! Не казак он, верно! И веры ненашенской, — а служил как мог! Забыл, как он по дороге сюда лихо с дикими племенами дрался? Сколь разов мы его в прикрытие оставляли, чтобы подале с тяжелым обозом уйти? Отмахивался от басурман, да догонял…
— Оно, конечно, так, — согласился Мундов. — Так теперь что — из-за него одного здесь нам всем пропадать?
— Поглядим, — неопределенно молвил Петлин. — Пойду, навещу немца-то, а то и впрямь неловко. Не по-нашенски…
* * *
Через три дня, теплым и влажным утром, небольшой обоз первой русской дипломатической миссии, снаряженной в Пекин волею тюменского воеводы князя Ивана Куракина, выехал из ворот буддийского храма и в сопровождении группы пеших и конных воинов императорской гвардии направился на северо-запад. Посольский голова, Иван Петлин, увозил с собой единственный «трофей» сей экспедиции — свиток грамоты императора Поднебесной империи, официально врученной послам Руси на скудной официальной церемонии по случаю отбытия казаков.
Что же до Ивана Петлина, то напрасно опасался он гнева воеводы по случаю провала порученной ему миссии 1618 года от рождества Христова. К моменту возвращения казачьей ватаги в Тобольск у Куракина появились новые идеи, новая головная боль. А свою дипломатическую неудачу Иван Петлин с лихвой компенсировал, написав впоследствии подробные дорожные заметки.
А куракинский наемник Ландсберг, которого для удобства и краткости товарищи именовали Бергом, вопреки опасениям казачьей ватаги, все-таки выжил. В тяжелом бреду, с огромной гноящейся раной на левом предплечье, он едва осознал, что остался к Китае один. Редкие просветы сознания раненого сохранили смутные воспоминания о каких-то людях в странных одеждах, которые приходили поглазеть на диковинного чужеземца, умиравшего в монастыре. Он так никогда и не
