Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
— Чем же тебе патриарх наш не угодил? — спросил архиепископ и внимательно глянул на него. — Рассказывай, все одно рано или поздно узнаю о том, когда до Москвы доберусь.
— А чего рассказывать, — нехотя отозвался Аввакум, хотя понимал, владыка прав и лучше рассказать обо всем произошедшем самому, чем тот услышит об этом из чужих уст. — Известно вам, что собирались мы с протопопами Стефаном Вонифатьевым и Иваном Нероновым да еще несколько служителей ревностных, рядили, судили, как в церковной службе благочестия наивысшего достичь. А по смерти патриарха Иосифа, в апреле прошлого года, было предложено стать патриархом всея Руси не кому другому, а именно протопопу Стефану, если он постриг монашеский примет. Он же, подумав короткий срок, отказался от чести этой и сказал нам: «Есть человек, как и мы, с тех же самых краев, а ныне митрополит новгородский Никон. Его и следует приглашать на Святой престол». Мы же, не смея перечить ему, согласились с тем и царю о том свое послание отправили. А когда избрание Никона патриархом случилось и начал он старые церковные правила менять и новины разные вводить, то отец Стефан первым и воспротивился, за что и пострадал и в ссылку направлен был. А потом и до меня, грешного, очередь дошла…
Аввакум, во время своего рассказа смотрел чуть в строну от архиепископа, почему-то не желая встречаться с ним взглядом. Но, остановившись, твердо глянул на того, желая прочесть поддержку или, наоборот, осуждение в глазах сибирского владыки, но обнаружил лишь живой интерес, который тот проявлял к нему, и, спустя какое-то время, подбодрил протопопа:
— Что же остановился, батюшка Аввакум, продолжай, что с тобой дальше-то приключилось, а то мне добрые люди разные разности про ссору твою с патриархом нашим рассказывали? Интересно было бы и твой рассказ услышать. Говори смело.
— А никакой ссоры и не было, — с досадой сжал кулаки Аввакум, — обошелся со мной Никон жестокосердый, как с кутенком слепым, которого за ненадобностью в реку бросают, полагая, что так для всех лучше будет. Так и меня он сюда в Сибирь отправил, не спрося о том.
— То, что не спросил, мне понятно. А причина какая тому? — подтолкнул его Симеон к более подробному изложению предшествующих тому событий.
Аввакум чуть помялся, поняв, что от серьезного разговора не уйти. Владыка явно был уже раньше осведомлен о том, что случилось с ним, протопопом, в конце лета в Москве, и желал сличить все сказанное им с россказнями наушников своих.
— Когда отца Стефана из столицы выслали, то поехал я его провожать, а вернувшись, не стал вместо него служить в Казанском соборе, как то мне было по положению моему должно, а служил полуночницу в церкви Аверкия, что в Замоскворечье стоит. Но и там делать это мне не дали враги наши, и пришлось мне тогда служить всенощную в доме отца Стефана, где и жил тогда.
— Как же в дом прихожане твои вмещались? Полагаю, немало их было, что за тобой туда пришли.
— Немало, — согласился Аввакум, — человек с полсотни, иногда и поболе того, — в очередной раз горестно вздохнул Аввакум. — Только службу вел я не в самом доме, а в сарае, где обычно зерно сушат, так сушильней и называемой…
— Как в сарае?! — ахнул владыка Симеон. — В неосвещенном сарае всенощную? Сроду мне подобного слышать не приходилось.
— А куда было деваться? — развел руками протопоп. — Другого ничего мне не оставалось. А я вам, владыка, так скажу: в некоторое время и конюшня иной церкви лучше бывает. Вспомните, как поступил святитель Иоанн Златоуст, когда изгнан был. А мне, горемычному, что оставалось, когда меня из всех храмов выбили?
Но и этого им показалось мало, призвали пристава Борьку Нелединского и с ним стрельцов, а те во время службы ворвались в молельню нашу, обступили, словно басурманов каких, со всех сторон, книги служебные на землю поскидывали, а меня, раба Божьего, схвативши за волосы, хоть и был я в облачении священном, тузить не на шутку начали, а потом и прихожан моих похватали и в застенок кинули. Об остальном вам, владыка, и без меня известно.
Аввакум вновь замолчал и исподлобья глянул на архиепископа. Но на этот раз нашел во взгляде его отнюдь не сочувствие, а начальственное осуждение и полное непонимание. Он в очередной раз тяжко вздохнул, словно пытаясь вздохом этим дать понять тому, насколько нелегко ему пришлось.
— Вижу, раскаяние тебя пока что не посетило, — словно подводя итог их разговору, проговорил архиепископ, — но ничего, край этот как нельзя лучше для раскаяния создан. Поживешь тут — и на многое иначе смотреть начнешь.
— Ваша правда, — легко согласился Аввакум, — раскаяние есть первейшее средство к очищению души, в том не сомневаюсь. Но можно ли и мне вопрос задать вам, владыка? — И, не дожидаясь ответа, тут же спросил скороговоркой: — Перед Богом готов хоть сейчас ответ держать, но как мне раскаяние принести тому, кто, словно волк, в овечью шкуру влез и церковью нашей святой управляет?
— О ком это ты? — спросил его архиепископ, хотя прекрасно понимал, на кого намекал протопоп. — Ты, батюшка Аввакум, того, язык-то попридержи, а то… Разных смельчаков мне видеть приходилось, но мало кто из них своей смертью умер. Так и ты о семье, о детях малых подумал бы. На кого их оставишь, когда с тобой что случится?
— На Божье заступничество уповаю, — без раздумья отвечал протопоп, не желая прислушаться к осторожным намекам сибирского владыки, который был совсем не в восторге от подобных высказываний. — Нет никого сильнее на земле, чем Господь, и ему вручаю душу и жизнь свою. Ему судить, кто из нас прав, а кому… — Аввакум вдруг поперхнулся и прервал свою страстную речь на полуслове и тяжело закашлялся.
— Вот и весь ответ Господа на слова твои, — указал владыка вытянутым пальцем на него, — негоже вступать в спор с патриархом нашим, который от Бога над нами поставлен, и не где-нибудь, а на соборе архиерейском избран на пост сей…
— Он?! От Бога?! — взорвался Аввакум, с трудом уняв кашель. — Никитка этот, блудень великий, не Богом, а противником его извечным поставлен, а потому, скажу я вам, вслед за тем грядет антихрист, и с ним конец света явлен будет!
— Полегче, полегче, сын мой, — попытался урезонить его архиепископ, с опаской поглядывая на дверь, — а то
