Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
— Причем здесь я? — пожал плечами Цельз. — Ты ошибся адресом, префект. К тому же я, как ты видишь, никчемный развратник и обжора, всей душой приветствую нового цезаря.
Он вскинул руку и произнес.
— Аве, цезарь! — потом обратился к гостю. — Ты доволен? Так и сообщи — трухлявый гелепол воздал должное новому императору. Единственное мое желание — пожить среди всех этих красот.
В этот момент по другому краю бассейна пробежала обнаженная женщина, и Цельз с улыбкой добавил.
— И красоток!..
Префект почувствовал гнев и обиду, однако долгая привычка к дисциплине позволила сдержаться.
— Со времен Траяна доносы не принимаются, Публилий, и ты знаешь об этом. Если это твое последнее слово, позволь мне откланяться. У меня еще много дел по дому.
— Куда ты спешишь, Лонг, — остановил его хозяин. — Неужели нам нечего вспомнить? Ведь мы же, считай, пятнадцать лет сражались бок о бок. Какая сила сумела развести нас? Неужели ты всерьез уверился, что те, кто не испытывает радости от смены власти — такой смены власти! — готовы разрушить государство? Уверяю, я не принадлежу к числу подобных негодяев.
Он вновь вскинул руку в приветственном жесте и воскликнул.
— Аве, цезарь!* (сноска: Аве — приветствие при встрече и при расставании. Здесь переводится как «Славься, цезарь!») Я убежден, если волей богов кто‑то сменит достойнейшего из достойных, совсем необязательно, чтобы брат сразу кинулся на брата, отец схватился с сыном?
Это заблуждение, Лонг.
Мне почему‑то кажется, что те безумцы, которых безосновательно подозревают в стремлении узурпировать власть, сумеют договориться между собой. Не идиоты же они, чтобы, вырвав империум у благороднейшего из благородных, тут же схватиться друг с другом!
Мы вправе допустить, что они отдают себе отчет, что для Рима главное спокойствие. Другое дело, они убеждены — мир и порядок могут поддерживаться исключительно силой.
Пока!
До той поры, пока граждане не проникнутся мыслью, что законы следует уважать только потому, что это законы. Пока граждане не отучатся от дурной привычки следовать законам, когда это выгодно, и пренебрегать ими, если они их не устраивают.
Улавливаешь тонкость, Лонг?
Угрозой применения силы нельзя научить уважать законы и, следовательно, обеспечить благоденствие. Этого можно добиться только силой, как таковой, которую следует пускать в ход сразу, как только в этом появится необходимость. Возможно, эти безумцы верят, что только таким способом можно обеспечить мир, безопасность и процветание всем, кто присягнул Риму на верность. Если ты, как часто случалось прежде, приехал поговорить со мной, в какую сторону направить эту силу, которую когда‑то направил на даков божественный Траян, я с удовольствием поделюсь с тобой своими соображениями.
— Я с удовольствие выслушаю тебя, Цельз. Слушать такого умницу, как ты, радость для недалекого туповатого префекта, каким ты изобразил меня в глазах Траяна.
— Ты полагаешь, я был неправ?
— Ты был прав, но не в том, в чем сейчас упрекал меня. Ты имел возможность убедиться, я не гонюсь за чинами, слово держу, и никогда не стремился стать палачом, тем более подпевалой. Именно отсутствие честолюбия и неуместную при дворе деликатность мне часто ставят в вину. Ты тоже, Публилий. Чем же я так не угодил тебе, Публилий?
— Мне? — хозяин пожал плечами. — Ничем. Просто в тот момент, когда твой начальник, проконсул Лонгин, попавший в лапы Децебала, принял яд, ты спасал свою шкуру.
— У меня был приказ.
— Естественно. Но ты должен был до конца исполнить свой долг и вернуться к Децебалу.
— Траян строго — настрого запретил мне даже думать о возвращении в Дакию. Ты осмелился бы нарушить приказ?
— Нет.
— Тогда в чем моя вина?
— Вина не может быть в чем‑то. Она или есть или нет.
— Ну, Публилий, так мы никогда не договоримся. В таком случае, я обязан изложить условия, которые тебе следует принять, чтобы новая власть поверила, что твои крики — аве, цезарь! — идут от самого сердца. Ты либо ответишь мне сразу, либо попросишь время подумать, затем я с твоего позволения откланяюсь. А пока позволь мне отведать вот это гуся. Люблю, знаешь ли, гусятину.
Полководец пристально, изучающее посмотрел на гостя. Тот с энтузиазмом потер руки, взялся за тушку и с корнем вырвал гусиную ногу. С нее потек янтарный жир. Пока гость ел, Цельз продолжал изучать его.
— Как же я проглядел тебя, Лонг? — спросил он.
— По — видимому, даже такой выдающийся стратег, как ты, способен ошибаться. Помнишь Максима, который командовал в Селевкии, и который подставил свое горло и своих легионеров под ножи парфян? По твоему настоянию он получил звание легата, а ведь я советовал ему увеличить караулы в городе и взять под более плотную охрану мост через Евфрат. Конечно, что могли значить советы какого‑то префектишки!
Хозяин развел руками
— Кто из нас всевидящ? — затем он задумчиво показал головой. — Как же мы выпустили тебя из Селевкии?
Лонг, с трудом уминая зубами гусиное мясо, поинтересовался.
— Неужели моя персона имела такое значение?
— Как оказалось, решающее. В том, что мы недооценили и прозевали тебя, нет твоей заслуги. Не считай себя бóльшим умником, чем ты есть. Умник не нам чета — это Марк Ульпий Траян. Полагаешь, твой вызов в ставку диктовался исключительно романтическими, дружескими побуждениями? Как бы не так. Траян сумел обвести кое — кого вокруг пальца. Он затуманил им глаза, подал надежду решить все полюбовно. Потеря времени для кое — кого оказалась невосполнимой.
— Он был кое — кому как отец родной.
— Разве родной отец не может совершать глупости! Ему же вполне доступно объяснили, что сворачивать поход, значит, переходить к стратегической обороне, а это верный способ погубить государство. Привели неопровержимые доводы. Нельзя отсиживаться в существующих границах — это приведет к утрате инициативы и рано или поздно орды диких людей, прихлынувших с востока, прорвутся через лимес* (сноска: Обустроенная пограничная линия, с помощью которой римские императоры, начиная с Тиберия, начали отгораживаться от варварского мира. Лимес — система крепостей, укрепленных бургов, земляных укреплений, а то и крепостных валов, как, например в Британии и вдоль Днестра, был проведен по Рейну и Дунаю). Сейчас у нас нет никакой возможности воздействовать на степь.
Предполье в Парфии — это необходимая мера, позволившая бы нам бить кочевников к востоку и к северу от Каспийского моря. По крайней мере, мы могли бы выставить заставы, подкупить местные племена, которые предупреждали бы Рим о продвижении орд. Нам не нужна была Индия, нам нужны были степи к северу от Яксарта.
— Ты полагаешь, у Рима хватило бы сил на такой грандиозный поход?
— Если бы сил не хватило, их следовало бы найти. Это необходимость. Теперь с новым цезарем мы запрем границы на замок и будем ждать, когда варвары обрушатся на нас.
Наступила пауза.
Наконец Лонг, собравшись с духом, поинтересовался.
— Скажи, Публилий, если бы ты стал императором, ты вновь двинулся на Парфию и далее…
— Открою тебе тайну, Лонг. Все равно в нее никто не поверит. Ни за что!!! Хотя не отрицаю, что существуют безумцы, готовые повести легионы на восток.
— Полагаю, насчет безумцев ты очень ошибаешься. Я точно знаю, Квиет никогда не рискнет повторить попытку Траяна. Сомневаюсь, что Пальма тоже отважится тронуть Парфию. Да и ты, если представится такая возможность, тоже сробеешь. Вы еще не в конец обезумели! Вы все побывали в Месопотамии и на собственной шкуре испытали, что нас там ждет. Вот Лаберий, отставленный от армии за неумеренную жестокость, может рискнуть. Он давно не воевал, ему очень хочется помахать мечом. Что уж говорить о Нигрине, который едва ли представляет, где находится Ктесифон. Этому вообще все равно, куда бы сплавить армию, только бы подальше от Рима.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что если ты согласен со мной, пусть только в душе, у тебя есть достойный выход. Тебе предоставят на выбор провинцию и спокойствие до конца своих дней.
— Ты в это веришь, Лонг?
— Конечно. Я знаю молокососа лучше всех вас. Мы с ним не поделили женщину, а это куда обиднее, чем державу. Он сдержит слово.
— Не верю, Лонг. Посему ответ мой будет таков: ни в каких заговорах я не участвовал и участвовать не буду. Если этого достаточно, можешь отправляться.
* * *
Разговор с Пальмой, которого Лонг в начале декабря навестил в Таррацине* (сноска: небольшой портовый город в Южном Лации на границе с Кампанией. Здесь в свое время заканчивалась Аппиева дорога), тоже оказался пустым, увертливым, беспредметным.
Тот тоже постоянно вскидывал руки вверх и провозглашал — аве, цезарь! — тем самым отрезая всякую возможность прийти к согласию. Этот разговор дался Ларцию с еще большим трудом, чем общение с Цельзом.
