Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень
Неужели ему не хватило урока, который преподнес ему Гомулл!
Если эта мразь уже решила, что суд децимвиров примет к рассмотрению такое пустяковое дело, сочтя его государственным, значит, дело зашло слишком далеко. Зачем церемониться с заговорщиками, убежденными в том, что он переметнулся на другую сторону?
Надо лаконично, не растрачивая себя на напоминания о прежних обидах, объяснить стратегу, что, поддерживая неукротимого Нигрина и расчетливого Лаберия, пронырливого Квиета, страдающего от болезненного тщеславия Пальму, — он рискует головой. На гостеприимный прием не рассчитывал — знал, как скуп был Публилий, не признававший в военном быту никаких побочных развлечений. Его лагерный шатер был образцом спартанской неприхотливости. Там никогда не устраивалось пирушек, а всякие иные потребности удовлетворяла его длинная, тощая и, под стать хозяину, суровая до крайности супруга. В армии ее за компанию с мужем называли «гелеполой» Пьяные солдаты после разговора с ней сразу трезвели. Она знала устав лагерной службы лучше префекта лагеря или самого опытного центуриона, которые порой тайно советовались с ней по поводу наказания за тот или иной совершенный легионером из ряда вон выходящий проступок.
То‑то Лонг удивился, когда на вилле Цельза, проведенный в атриум, он застал знаменитую гелеполу в сильном подпитии. Покоробило, что она вырядилась в индийский наряд из бисоса — его, кажется, называли «сари». Года три назад это «сари» вошло в моду в Риме. Тогда в столице не было уличной шлюхи, которая не оборачивалась в кусок материи, как это принято в Индии, и не вставила бы себе в нос золотое колечко.
Теперь эта мода дошла и до четы Цельзов?
Беззубая старуха тоже решила обиндианиться?
Лучше поздно, чем никогда! Впрочем, теперь ее рот был полон зубов. Неужели Публилий расщедрился на протезы?* (сноска: В Древнем Риме дантисты умели вставлять золотые зубы, металлические, а также похожие на настоящие, мосты и пластины).
Что творилось в мир!
Трудно сказать, узнала ли старуха Лонга, однако не в силах объясниться на словах, она несколько раз неуверенно шлепнула ладонями, вызвала раба и жестом указала ему, чтобы тот проводил гостя. Тот молча пригласил гостя следовать за ним. В перистиле раб объяснил, что хозяин в термах, принимает лечебную ванну.
Гость пожал плечами и приказал.
— Веди в баню.
Префект нашел хозяина лежавшим в просторной мраморной емкости, напоминавшей половинку амфоры. Емкость была наполнена дурно припахивающей серной водой, ведь всем известно, что Байи славятся своими целебными источниками.
— А — а, Лонг! — обратился к гостю хозяин. — Не желаешь ли присоединиться?
Он указал на соседнюю пустую ванну.
Лонг вскинул руку в приветствии, затем отрицательно покачал головой.
— Как знаешь, — пожал плечами хозяин. — Мне лежать еще четверть часа. Подожди меня в экседре. Там есть бассейн с подогретой водой. Если желаешь, можешь присоединиться.
Ларций был в недоумении — к кому он мог присоединиться в предбаннике, если хозяин принимал лечебную ванну. Между тем раб провел его коридором в высокую, богато украшенную комнату, одной стороной выходившей на отделанный мрамором овальный бассейн. В нем плескались три красотки, все без купальных туник, обнаженные, приветливо помахавшие ему рукой.
Теперь накатило изумление. Курс лечения, который проходил стареющий полководец, по мнению Ларция, проходил бурно, может, даже слишком бурно. Присоединиться к красоткам мешали приличия, к тому же было непонятно, как потом, после купания в бассейне, заводить разговор о делах серьезных, государственных, но ведь не будешь сидеть в экседре в походном плаще, в тоге, в то время собеседник, обернутый в простынь, будет лечиться сернистыми водами.
Разговор, на который он согласился исключительно по просьбе человека, которому трудно отказать, на глазах приобретал оттенок издевки не только над государством, но и над ним, префектом конницы. Он пощупал воду — она действительно была подогрета. Несколько минут он дурак — дураком расхаживал по краю бассейна, проклиная себя за то, что не в силах прямо в тоге, плаще, ринуться в воду. Убеждал себя — в совместном купании, предваряющем важный государственный разговор, было слишком много от Адриана, а также от непритязательной народной комедии — аталаны, которую так любил плебс. Там всего было вдоволь: драк, битья палками, вырывания волос, обнажения женских задниц.
В этот момент одна из дам развернулась в воде и продемонстрировала гостю очаровательную попку.
Что это было — пренебрежение или приглашающий намек?
В следующее мгновение, смяв сомнения, он ринулся в раздевалку, где два могучего телосложения раба ловко и ничуть не потревожив гостя, сняли с него тогу, стянули тунику и принялись массировать усталое тело. Он даже не возразил, когда один из рабов расстегнул ремешки и снял протез. Этого он никогда и никому не позволял, кроме Зии.
Рабы умело размяли префекта, тот полностью расслабился и вполне готовый отведать угощения, предложенным ему неумеренно щедрым хозяином, направился в экседру. По пути его настигла трезвая мысль — будь осторожен! Возможно, его специально заманивают в бассейн, где плещутся прекрасные нимфы, чтобы там, отталкивая от края бассейна, утопить, как шпиона, однако даже эта вполне вероятная угроза не охладила его пыл.
Когда он вышел к бассейну, там никого не было, только в тени, падавшей на мраморный бортик, обернутый в простыню, отдыхал Цельз.
Ларций, едва скрывая разочарование, оглядел еще пошевеливавшуюся поверхность воды. Цельз, не вставая с кушетки, предложил.
— Окунись, смой дорожную пыль.
Ларций, вздохнув, полез в воду. Недолго поплескавшись, он вылез из бассейна и приблизился к хозяину. Там уже было водружено второе ложе, а между ними на низких столиках была в изобилии расставлена всякая умопомрачительная еда. Был здесь жареный кабанчик с испеченной из теста шляпой на голове, целиком осетр, пойманный на Родосе, неправдоподобно большой кролик, по — видимому, с Балеарских островов, утки, запеченные яйца, мидии, а также жареный журавль. На отдельном столике, ближе к хозяину, была выставлена коллекция разнообразных фруктов.
Это было так неожиданно, что Ларций окончательно лишился дара речи. До обеда было еще далеко, да и Лонг в глазах Цельза вряд ли мог считаться особо важной персоной, чтобы потчевать его гастрономическими чудесами. По — видимому, скромняга Цельз на закате жизни окончательно свихнулся и по такому случаю решил ни в чем себе не отказывать.
Не обращая внимания на удивленный взгляд гостя, Публилий небрежно отщипнул виноградину, положил ягоду в рот, затем жестом пригласил гостя занять соседнее ложе. На его лице очертилось подлинное удовлетворение — видно, ягодка оказалась сладкой. Он обвел рукой выставленные блюда и пояснил.
— Люблю, когда все под рукой, дружище Лонг.
Он сделал паузу, потом любезно предложил.
— Отведай моих угощений, Ларций. Если кусок в рот полезет.
Лонг нахмурился.
— Спасибо, я не привык насыщаться в бане.
— Привыкнешь, — добродушно отозвался Цельз. — Ты разве не знал, что молокосос обычно испытывает в бане неумеренный аппетит. Есть такие люди, которым все мало. Даже того, что много.
Он сделал паузу, потом спросил.
— С чем пожаловал? У тебя с собой смертный приговор, а возле дома сигнала ожидает рвущийся к славе, молодой центурион с людьми из Шестого Железного Адрианова легиона? Ты выбрал удачный момент. В такой денек умирать не хочется.
— Ты полагаешь, что палач — самая подходящая для меня должность? — осведомился гость.
— Должность палача не выбирают. Она переходит по наследству, либо заняться этой работой принуждает тиран.
— Ты полагаешь, он — тиран? — спросил Ларций.
— Хороший вопрос, — кивнул Цельз. — Расчетливый. Сам придумал или кто‑то подсказал?
— Не надо оскорблять меня, Цельз, — ответил гость.
— Зачем же ты явился сюда? — ехидно спросил Цельз. — Подбивать на мятеж против законного императора, верность которому ты так удачно доказал в сенате? Или тебе еще не до конца доверяют, и в доказательство приказали доставить мою голову, как трибун Попиллий принес Марку Антонию голову Цицерона. А ведь Цицерон защищал Попиллия в судебном заседании и спас его от смерти, когда того обвинили в отцеубийстве.
— Ты не Цицерон и я не Попиллий, Цельз. Я ничем тебе не обязан, разве только тем, что ты всегда настраивал Траяна против меня.
— Ах, это я виноват, что ты засиделся в префектах? Можешь не беспокоиться, за донос на меня тебя возведут в сенаторы, а то и назначат консулом. Так зачем же ты явился?
— Уговаривать тебя не допустить страшную ошибку. Не ввязываться в гражданскую войну.
