Игорь Ефимов - Свергнуть всякое иго: Повесть о Джоне Лилберне
Люси Хатчинсон. «Воспоминания»
10 июля, 1648
Пембрук, Уэльс
После каждого залпа осадных батарей земля под палаткой сотрясалась с такой силой, что аптекарю Гудрику приходилось подхватывать прыгающую по столу чернильницу и держать ее в руке. Комочки сухой глины, ссыпаясь по склону, барабанили снаружи по натянутой парусине. Кромвель, поднимая и опуская расстегнутую на груди рубаху, вышагивал по узкой циновке, проложенной от койки до походного умывальника, и в перерывах между залпами диктовал предложения о капитуляции.
— «…и все вышеупомянутые офицеры пембрукского гарнизона должны будут покинуть Англию на срок не менее двух лет. Остальным же офицерам и джентльменам и простым солдатам разрешено будет вернуться в свои дома, с тем чтобы они жили там мирно, подчиняясь власти парламента».
— Но это жестоко! — Гудрик бросил перо и с возмущением уставился на Кромвеля из-под копны поседевших волос. — Отпустить по домам всех этих кровавых псов! Чтобы они при первой возможности снова собрались в стаю и накинулись на бедный беззащитный народ?
Кромвель на минуту перестал обмахивать себя рубахой и хотел отвечать, но в это время новый залп разорвал воздух, тугим комком заложил уши. От волны порохового дыма солнечное пятно на стене палатки помутнело. Кромвель наклонился к Гудрику и прокричал ему в лицо:
— Ты свирепый фанатик! Сколько английских голов ты готов снести ради установления в Англии справедливости? Пойми, наконец: если мы доведем этих людей до отчаяния, нам придется торчать здесь еще несколько недель.
— Недобитый враг опаснее раненого медведя. Это ваши собственные слова.
— Ферфакс связан по рукам осадой Колчестера. На севере Ламберт едва наберет четыре тысячи человек. Если мы промедлим здесь, шотландцы наберутся наглости перейти границу, и тогда тамошние кавалеры тоже соберутся вокруг них. Можешь ты все это уложить в свою упрямую башку? Умел же ты когда-то смотреть дальше собственного носа.
— Увидев такие мягкие условия, осажденные решат, что мы слишком слабы для штурма, и станут еще упрямее.
— Ну хорошо же! Пиши: «Коменданту крепости Пембрук. Сэр! Взвесив еще раз ваши безнадежные обстоятельства и свой долг, посылаю вам новые предложения. В случае, если вы решитесь отвергнуть их, я не вступлю с вами больше ни в какие переговоры и буду знать, с кого взыскать за кровь солдат и мирных жителей, пролитую вами. Ваш слуга Оливер Кромвель».
Удовлетворенный Гудрик старательно выписал последние буквы, добавил внизу: «10 июля, 4 часа пополудни» — и повернул лист так, чтобы генерал мог поставить свою подпись.
Утром следующего дня косяк мелкой рыбешки, прибившись к берегу, собрал над собой тучу крикливых чаек. Корабль, доставивший тяжелые пушки из Глостера, стоял у причала словно бы в изнеможении, снасти и вымпелы его свисали безжизненно. Рыбачьи лодки из окрестных деревень медленно ползли вдали, поблескивая веслами.
В безветренном воздухе дымы пожаров, зажженных накануне, поднимались над окраинами Пембрука, как стволы гигантских тополей. Батареи молчали. Кромвель и офицеры штаба в ожидании ответа коменданта на посланные предложения молча стояли за бруствером осадного вала и в сотый раз разглядывали побитые ядрами городские стены, острую крышу собора, башни ратуши, зелень садов. Они стояли так уже около часа. Ворота оставались закрытыми.
Посланец появился совершенно неожиданно и с другой стороны — от глостерской дороги, шедшей вдоль берега моря.
Лицо его было покрыто коркой засохшего пота и грязи, выцветший мундир продран на локтях, взгляд мутен от усталости. Протолкавшись между штабными к Кромвелю, он протянул ему запечатанный пакет и еле слышно прохрипел:
— Из Йоркшира, ваша честь. От генерала Ламберта.
Кромвель, набычив голову, сломал печать и забегал глазами по строчкам. Офицеры, затаив дыхание, следили за выражением его лица. Оно оставалось почти невозмутимым, голова согласно кивала, словно сведения, сообщенные письмом, не заслуживали ничего, кроме одобрения. Но когда он поднял взгляд, в нем горела ненависть.
— Джентльмены, то, чего мы опасались, произошло. Три дня назад шотландцы вторглись в Англию. Кавалеры севера примкнули к врагу. Генерал Ламберт отступает перед ними и зовет нас на помощь.
В наступившей тягостной тишине крик чаек звучал так резко и уныло, что его можно было принять за вороний. Кромвель сорвал с себя шляпу, подбежал к брустверу и высунулся по пояс. Внизу на втором ярусе стояла тяжелая батарея; стволы пушек, матовые от утренней росы, чернели на равных промежутках друг от друга.
— О-о, господа пушкари еще завтракают! Может быть, если выдастся свободная минутка, вы соблаговолите, наконец, открыть огонь?
В голосе его было столько сдерживаемой ярости, что командир артиллеристов, неживший в руках чашку утреннего кофе, поперхнулся и только жестами смог послать солдат к орудиям. Но те и сами уже кинулись на свои посты, на ходу сбрасывая мундиры.
— Верхняя батарея — зажигательными по городу! — кричал Кромвель. — Нижняя — ядрами по стене! Бейте в ту же точку, что и вчера, брешь нужна к вечеру. Мы пойдем на штурм!
Черные жерла проглатывали мешки с порохом один за другим, руки артиллеристов мелькали в привычном ритме, командир метался от орудия к орудию, проверяя наводку.
Зажглись алые пятнышки фитилей, и первый залп рванул землю из-под ног, ударил волной горячего воздуха, оглушил. Было видно, как осколки камней брызнули во все стороны из стены слева от ворот. Корабли, стоявшие на якорях, тоже открыли огонь, и вскоре дымы новых пожаров начали вырастать над городскими крышами.
Осажденные не отвечали, запасы их пороха подошли к концу уже несколько дней назад.
Залпы осадных батарей то рассыпались на отдельные выстрелы, то сливались в непрерывный тяжкий рев, нависавший над городом. Темное пятно на стене постепенно расширялось, трещины ползли во все стороны, гребень обваливался. Вскоре все пространство перед воротами было так затянуто дымом и пылью, что выехавшего всадника с белым флагом заметили лишь тогда, когда он был уже на полпути к линии траншей. Но и после этого батареи, словно спеша утолить свою злобу, продолжали стрелять до тех пор, пока парламентер, пригибаясь к лошадиной шее, не доскакал до подножия вала и не спрыгнул, вернее, свалился с седла, держа шляпу в одной руке, а лист с подписанной капитуляцией — в другой.
Июль, 1648«Герцог Гамильтон, исполняя условия секретного договора с королем, вторгся в Англию с многочисленной армией шотландцев. Вместе с присоединившимися к ним роялистами севера численность этого войска достигла 25 тысяч, и они двигались на юг, распространяя ужас вокруг себя. Едва ли за все время войны было проявлено больше жестокости по отношению к безоружному населению. Парламентское войско там было слишком слабым, чтобы остановить столь мощного врага. Но не теряя присутствия духа, оно отступало с боями, ожидая прибытия с юга главных сил Кромвеля.
В Лондоне же пресвитериане втайне сочувствовали захватчикам, и лишь с огромным трудом удалось добиться того, что обе палаты парламента объявили шотландцев врагами, а присоединившихся к ним англичан — предателями».
Мэй. «История Долгого парламента»
Июль, 1648«Наша бригада движется на север длинными маршами. Особенно тяжела для солдат нехватка башмаков и чулок, которых никто из нас не может купить себе, ибо жалованье не плачено за несколько месяцев. Добыть их мы могли бы разве что грабежом, но такого еще никогда не бывало в войсках генерал-лейтенанта и никогда не будет; мы скорее пойдем босиком, что многим и приходится делать с момента нашего выступления из-под Пембрука».
Из письма солдата армии Кромвеля
1 августа, 1648«Генерал-лейтенант Кромвель неоднократно во всеуслышание заявлял, что всякий честный человек может быть судьей в том, что есть добро и справедливость, что хорошо или дурно для всего государства; что вполне законно испробовать различные формы государственного правления и, если понадобится, силой произвести чистку нынешнего парламента или положить предел его затянувшемуся пребыванию у власти; что вполне правомочно вести себя с бандитами по-бандитски».
Из обвинений, представленных в парламент против Кромвеля
2 августа, 1648
Лондон
Как только лодка с полосатым тентом на корме появилась из-под арок моста, толпа на берегу Темзы испустила ликующий вопль и двинулась вдоль набережной в сторону причалов.
В полуденной жаре запах реки мешался с запахом городских мыловарен.
Гребцы осторожно подтянули лодку к деревянным сходням, и посланец палаты лордов, отводя в сторону ножны со шпагой, быстро взбежал наверх. Свернутый в трубку приказ об освобождении он держал в руке и расчищал им себе дорогу, как жезлом. Люди расступались с подчеркнутой почтительностью и затем устремлялись вслед за ним, так что он поневоле оказывался во главе торжественной процессии, направлявшейся к воротам Тауэра. Вторая и большая часть толпы, уже стоявшая в тени крепостной стены, тоже распалась на две части, пропустила посланца к боковой калитке.
