Валентин Лавров - Катастрофа

Иван Алексеевич нежно провел рукой по ее голове. Вера Николаевна прильнула к нему и тихонько, стесняясь своих слез, заплакала.

* * *

…Когда он остался один, то вновь стал писать. И писал он выстраданное, наболевшее, давно не вызывавшее в нем сомнений:

«Страшно равнодушны были к народу во время войны, преступно врали об его патриотическом подъеме, даже тогда, когда уже и младенец не мог не видеть, что народу война осточертела. Откуда это равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезным в самые серьезные моменты…

Да, уж чересчур привольно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены.

«Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Да и делали мы тоже только кое-что, что придется, иногда очень горячо и очень талантливо, а все-таки по большей части как Бог на душу положит — один Петербург подтягивал. Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, — очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

— Ах, я задыхаюсь среди этой Николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем, — карету мне, карету!

Отсюда Герцены, Чацкие. Но отсюда же и Николка Серый из: моей «Деревни», — сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то «настоящая» работа, — сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко.

Это род нервной болезни, а вовсе не знаменитые «запросы», будто бы происходящие от наших «глубин».

«Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного».

Это признание Герцена».

…Бунин отложил перо. За окном брезжил рассвет нового дня. Сказал, как выдохнул:

— Мы должны унести с собой в могилу разочарование величайшее в мире…

Точнее не скажешь!

В ГОЛЕНИЩАХ — НОЖИКИ

1

6 апреля 1919 года Одессу заняли большевики. Предводительствовал военной силой атаман Григорьев. «Под штыком» у него было всего тысячи полторы, но этого хватило, чтобы обратить в бегство несколько тысяч французов, греков и прочих. Одесса стала большевистской.

Очевидец тех незабываемых дней — Дон-Аминадо. Он отметил:

«Смена власти произошла чрезвычайно просто…

Впереди, верхом на лошади, ехал Мишка-Япончик, начальник штаба.

Незабываемую картину эту усердно воспел Эдуард Багрицкий:

Он долину озираетКомандирским взглядом.Жеребец под ним играетБелым рафинадом.

Прибавить к этому уже было нечего.

За жеребцом, в открытой свадебной карете, мягко покачиваясь на поблекших от времени атласных подушках, следовал атаман Григорьев.

За атаманом шли победоносные войска.

Оркестр играл сначала «Интернационал», но по мере возраставшего народного энтузиазма быстро перешел на «Польку-птичку» и, не уставая, дул во весь дух в свои тромбоны и валторны.

За армией бегом бежала Молдаванка, смазчики, грузчики, корреспонденты развенчанного Финкеля, всякая коричневая рвань. У памятника Екатерине церемониальный марш кончился. Мишка-Япончик круто повернул коня и гаркнул, как гаркают все освободители.

Дисциплина была железная. Ни выстрела, ни вздоха». Большевики развили бурную деятельность. Для начала кого следует арестовав и расстреляв, тут же приступили к горячо любимым экономическим воздействиям.

На всякого рода недвижимость — от циркового балагана на Привозе, где в те дни рвал цепи «король гирь» — Петр Крылов, до общественного туалета в пивной «Гамбринус», — были расклеены строгие объявления (сохраняем изящество стиля и особенности правописания):

ГРАЖДАНЕ ГОРОДА ОДЕССЫ!

Если хотите спасти родной город и жизнь вашу и ваших семейств, несите наличные деньги все сколько кто имеет, в кассу Русско-Азиатского банка сегодня-же. Минута чрезвычайно грозная. Завтра уже будет поздно. Подомовых комиссаров просим производить сбор среди жильцов обязательно наличными деньгами в размере не менее тысячной платы за квартиры.

Комиссия по самообложению

Одесситы, как известно, во все времена горячо любили свой город. Но спасать его от белых никто не захотел. Кроме известного Яшки-дурачка, за пятачок показывавшего всем желающим свой бурак.

Яшка принес в Азиатский банк честно заработанный рубль и хотел тут же заработать еще пятак, но кассирша обозвала его хулиганом, а охрана надавала пинков и вышвырнула на мостовую, где как раз проезжал грузовик.

В грузовике, под охраной бдительных сотрудников ЧК и их добровольных помощников из числа сознательных пролетариев, находились представители буржуазии. Всех их свозили на биржу по загодя приготовленным спискам. Когда списки исчерпали себя, а места в бирже еще оставались, то стали заполнять вакуум самостийно.

Выявляли эту «буржуазию» самым безошибочным способом.

Грузовик подъезжал к какому-нибудь дому. Несколько бойцов революции хватали под микитки первых попавшихся обывателей. Грозно размахивая браунингами и гранатами, вопрошали:

— Ты буржуазия?

— Нет! — лепетал подозреваемый.

— Тогда быстро говори: кто в вашем доме буржуазия?

Арестованный вначале мялся, потом вспоминал кого-нибудь из своих обидчиков и воровато говорил:

— В третьем нумере проживает буржуй Козалупенко. Он, сволочь, у меня табак с окна стащил и еще грозился…

— Советскую власть ругал?

— Еще как! Говорит: «Я никогда с женой не советуюсь…»

Шли в третий нумер на втором этаже и вытаскивали из-за стола Козалупенко, евшего с женой суп из мороженой картошки и без мяса.

В грузовике прибавлялось пассажиров. Немного подумав, брали и того, кто на него показал:

— Для количества!

Ради этого количества, но в явный вред качеству, в грузовик швырнули бедного Яшку.

Секретарь исполкома Лев Фельдман, представительная фигура с необъятным животом, на котором болтался в кобуре револьвер, подкатил на автомобиле к бирже и вышел к буржуазии. Сытно икнув, заверил:

— Если вы, господа кровопийцы, ждете страшных действий, то не ошибаетесь. Подумайте об себе и об ваших детях, внесите гелд своевременно, можно золотом и другими бриллиантами. Для ваших буржуйских запасов 500 миллионов — пустяк, тьфу! — Фельдман смачно сплюнул на пол.

Походив по сцене вперед-назад, товарищ Фельдман остановился, что-то вспомнив.

— Так вот-с, гидры, не рассчитывайте снять деньги со своих счетов в банке. Что было там — сегодня все нами реквизировано. Ищите в своих сундуках.

Иначе мы вас с товарищем Северным — ик! — загоним под ноготь, мать вашу разэтак!

Товарищ Северный, блондин с лихорадочно горящими глазами, являл собой ярко выраженный тип шизофреника и полную преданность делу революции. Без сна, без отдыха, подрывая остаток здоровья, он носился по Одессе в автомобиле, производил обыски, выемки и аресты, допрашивал и, показывая пример несгибаемой воли, ходил лично расстреливать.

«Под ноготь» загоняли штабелями, засыпали землей и старательно утрамбовывали.

Новый, счастливый мир хотели создать многие. Даже поэт Волошин вызвался участвовать в комиссии по организации празднования 1 Мая. Но гордый пролетариат отверг его душевный порыв. Более того, в газетах было напечатано, что «всякие примазываются». Волошин был назван персонально.

Отвергнутый поэт прибежал спозаранку к Бунину и спрашивал полезный совет:

— Может, написать в «Известия» достойный ответ?

Бунин усмехнулся:

— Попробуйте…

И вот без помощи добровольца Волошина в четверг 1 Мая революционный город был украшен флагами, призывами и лубочными плакатами. На углу Дерибасовской и Екатерининской внимание Бунина привлекли две красочные картины. На одной под цифрой «1918» были изображены буржуй и немец, стоящие на рабочем. На соседнем плакате красовался год «1919». Под этими цифрами были намалеваны солдат и рабочий, попиравшие корчившегося в муках буржуя.

— Рисуют эти плакаты не сами пролетарии, — с горечью произнес Бунин, — а молодые художники из интеллигентных семей. Понимают ли, что творят?

— Молодо-зелено, — уронила Вера Николаевна. — А вот когда такие, как Волошин — с сединою в голове, начинают заигрывать с новой властью, воспевать «красную революцию», это беда настоящая…