Петр Краснов - Единая-неделимая
Вся природа казалась только плохой олеографией, засиженной мухами в старом деревенском трактире.
В голове Морозова мелькнуло воспоминание о ночном разговоре с Андреем Андреевичем, и он подумал: «Это переход в четвертое измерение, а четвертое измерение — мир теней и смерть».
Морозов, нехотя и не целясь, с отвращением нажал на крючок и выстрелил. В то же мгновение он почувствовал, как что-то сильно и резко ударило его в бок, и у него потемнело в глазах.
Сквозь облако белого дыма, напомнившего Морозову детство и охоты, когда стрелял он дымным порохом и в облаках выстрела смотрел на падающую куропатку, он увидал корнета Мандра. Он стоял, расставив ноги, по голенища сапогов ушедшие в снег. Лицо Мандра было бледно, и на нем, как на маске, застыла странная удивленная усмешка.
Мандр сначала тоже казался плоским, как бы нарисованным, но потом выдвинулся, сделал прыжок вперед, кинул пистолет в снег и протянул руку Морозову.
— Сережа, прости! Я виноват! — крикнул он.
Все бросились к Морозову.
— Доктора, доктора! Виталий Павлович, скорей! — кричал наверху Окунев.
Морозов продолжал стоять. Он ощущал теплую сырость на груди и томную, растравляющую боль под сердцем. Он видел уже мутно. Но ему было радостно, что лес и снег, края рва и люди вернули свои краски и перестали казаться плоской картиной. Четвертое измерение, с его страшною безмерной скукою, прошло мимо.
Морозов слабо улыбнулся и проговорил, точно смущенный общим вниманием:
— Кажется, я ранен?..
Подхваченный под руки офицерами, он медленно опустился на снег и закрыл глаза. Чувство покоя и сознания, что кто-то другой позаботится о нем и что он вел себя хорошо, по-офицерски, не покидало его все время, пока ему осматривали рану и везли его на квартиру.
XLII
Рана была нетяжелая. Пулю, застрявшую между ребер, вынули в тот же день, но можно было опасаться нагноения, а сердце было близко. Больному требовался покой. Денщик Петр и вестовой Тесов бессменно дежурили на квартире, удаляя посетителей и давая объяснения «господам офицерам», желавшим повидать больного. Когда офицеры полка убедились, что больному разговаривать нельзя и что он больше спит, они оставили его в покое. Но тогда для Петра и Тесова создалась более сложная задача — не допускать дам, рвавшихся повидать и ухаживать за «героем». Однако с полковыми дамами справиться было возможно. Они понимали дисциплину, они знали, что такое преданный денщик и преданный вестовой, и потому ограничивались расспросами и просьбой передать цветы, папиросы, конфеты или просто визитные карточки.
Так прошло десять дней. Раненый быстро поправлялся. Интерес к нему в полку ослабел, но слух о дуэли распространился по городу. В газетах были намеки о ней с инициалами дуэлянтов. Абхази рассказал у Сеян все подробности о дуэли, и обязанность Петра и Тесова охранить покой своего офицера стала гораздо труднее.
Полк с утра в полном составе ушел на похороны. Никого из офицеров не было дома, и Петру с Тесовым не к кому было обратиться, когда на квартиру Морозова настойчиво позвонила Нина Белянкина.
Эту задержать в прихожей было невозможно. Она знала все ходы и выходы квартиры и все ее закоулки.
На заявление Петра, что «их благородия нету дома», что «они с полком ушли на похороны», Нина Белянкина покорно, с видом жертвы, понимающей, что ее обманывают, но сознающей свои права, сказала, расширяя свои голубые незабудки из-за белой с мушками вуали:
— Хорошо… Я подожду.
Вестовой Тесов был на конюшне при Русалке, Петр был один на квартире. Морозов крепко спал у себя.
Белянкина медленно, щеголяя круглыми, полными локтями с розовою ямочкой, развязала в прихожей вуаль и, сняв шляпу, начала расправлять бледно-желтые завитки локонов на лбу. Потом спокойно, как у себя дома, достала из мягкого мешочка пудреницу и начала пудриться.
— Барышня, — сказал Петр. — Вам тут нельзя оставаться.
— Почему? — спросила Белянкина, продолжая пудриться и охорашиваться перед зеркалом.
— Так… Сказано, что нельзя.
— Кто сказал?
Белянкина сняла свою чуть потертую на складках котиковую шубку и протянула ее денщику.
— Повесь.
Денщик повесил шубку и нерешительно проговорил:
— Я не могу допустить вас на квартиру.
— Я все, Петр, знаю… — кротко, но значительно сказала Белянкина, стрельнула незабудками в денщика и прошла мимо него в тот самый кабинет, откуда месяц назад она ушла с жаждою мести.
Денщик только успел проскочить мимо нее и запереть на ключ дверь в спальню Морозова.
— Глуши! — пожала плечами Белянкина: — Никто вашего барина не тронет. Скажите, как его здоровье?
— Ничего себе. Поправляются. Им покой требовается. Потому велено никого не допущать.
— Кто при нем?
— Я.
— Еще кто? — строго допрашивала Белянкина.
— Вестовой их, Тесов.
— Еще?
— Фельдшер приходит. Дохтур.
— Сестра есть?
— Никак нет. Дохтур сказали, — без надобности.
— Вы знаете, кто я? — важно сказала Белянкина и, когда денщик не ответил, продолжали: — Я все ему отдала. Я ему и мать и сестра. Я должна остаться при нем. Откройте двери.
— Никак нельзя этого сделать.
— Ну, хорошо, — согласилась с кротостью Белянкина. — Я подожду.
Она села в кресле за письменным столом, развернула валявшуюся в углу книгу и сделала вид, что читает.
Петр потоптался в дверях, потом сел в прихожей так, чтобы наблюдать за Белянкиной и слышать, что делается в спальной;
Прошло полчаса. У Морозова было тихо. Он не проснулся. Скучно тянулось время. Сквозь тюлевые гардины солнце бросало пестрый узор на квадратные шашки паркета. С верхнего этажа непрерывно журчали фортепьянные гаммы: Валентина Петровна играла упражнения, и где-то через лестницу жалобно визжал пестрый фокс ротмистра Петренко, оставшийся один в квартире. Шел двенадцатый час дня.
Раньше двенадцати Тесов не мог вернуться, а раньше двух часов полк не мог возвратиться с похорон.
На тихой лестнице раздались шаркающие легкие шаги, кто-то неуверенно поднимался.
Остановился у двери. Позвонил.
Петр притворил дверь в кабинет и осторожно открыл входную дверь. Обдавая его запахом нежнейших фиалок, держа лорнет перед глазами, в прихожую серой птичкой порхнула высокая стройная женщина и, быстро шевеля губами, заговорила:
— Ну, что он? Как рана?.. Болит? Подите и скажите: Варвара Павловна Сеян приехала навестить.
— Барыня… Барышня… Ей-богу, невозможно. Никого не велено допущать. Им покой требовается. Им нельзя, чтобы разговоры али какое волнение.
— Хорошо… Хорошо… Я знаю. Мне говорили. Вы только, голубчик, после скажите: Варвара Павловна Сеян…
— Я доложу. Только уж вы уходите, сделайте милость. Никого к ним нельзя пущать.
— Ну, хорошо… А это чья шляпка и вуаль?
И, оттеснив Петра от двери, Варвара Павловна брезгливо, двумя пальцами в серой перчатке, приподняла старомодную шляпку Белянкиной.
— Это… сестрица ихняя.
— Сестра?
— Так точно… сестра ихняя… али мать…
— Сестра или мать… Вы путаетесь, любезный! — сказала Сеян. — Сестра или мать? Ну, кто же?
— Сестрица их, — вздохнул Петр. — Двоюродная… Сеян распахнула дверь в кабинет и вошла в него, презрительно сквозь стекла лорнета оглядывая комнату.
Белянкина подняла голову от книги, и незабудки ее глаз столкнулись с васильками Сеян. Ни та, ни другая не сказали ни слова.
Сеян, продолжая рассматривать Белянкину в лорнет, медленно опустилась в кресло подле камина, сложила лорнет, презрительно поджала губы, прищурилась и, вынув из мешочка зеркало и пудреницу, стала разглядывать себя, потом достала темный карандаш и медленно начала подрисовывать брови.
Запах Vera vilette (Фиалка) расплывался по кабинету, раздражая Белянкину.
Обе молчали…
XLIII
На кухне раздались шаги и голоса. Петр сразу узнал Тесова. Тесов шел с докладом о Русалке к своему барину, но с ним шел и еще кто-то другой, неслышно ступавший, кому Тесов радостно что-то рассказывал:
— Вчора перевязку им делали. Фершал сказал: совсем хорошо. И крови на вате только чуток осталось. Теперь и спать стали, как следует. А то доселя ничуть даже не спали. Дюже мучались, аж зубами скрипели. А нынче, ночью под утро как заснули, так я в восьмом подменился с Петром, а они не просыпались. И дышут ровно. На поправку пошло. Вы пройдите, Марья Семенна, в кабинет. Ежели они проснумшись, я доложу им. Я так полагаю, им одно удовольствие вас повидать. Экой грех какой вышел тогда с их благородием! Вот злющий немец, можно сказать!
Тесов свалил дрова на кухне, беспечно прозвенел чайником и распахнул дверь в прихожую.
— Куда идти? — останавливаясь в дверях, спросила Муся, и не успел Петр загородить ей дорогу, как Тесов широким жестом указал ей на дверь в гостиную. Муся Солдатова вошла в нее и очутилась под перекрестным огнем васильков и незабудок.
