Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Когда дойдет черед высекать барельефы императоров и императриц, тогда другое дело. Их облик у многих в памяти сохранился. Образы же древнерусских князей и царей, зная их нравы и заслуги или пороки, с пользой можно домыслить…
Фельтен с ним согласился. Шубин для выполнения этого заказа ходил в люди искать натурщиков — хитрых, себе на уме мужиков, годных обличием своим служить украшением стен Чесменского дворца. Искал он их на Невской набережной, где в то время в тяжелый гранит одевались берега Невы. Иногда по часу и больше со всех сторон высматривал Федот Иванович дюжего бородача и думал: «А ведь умыть, причесать да одеть в латы, накинуть сверху мантию — ну чем он тогда не князь Симеон Гордый?»
Облюбовав подневольного человека, обремененного тяжким трудом, Шубин спрашивал его имя, фамилию, затем шел в контору строительства — и человека на несколько дней отпускали в его распоряжение.
Однажды, утомленный продолжительной работой над мраморными барельефами, Шубин вышел побродить по городу. Около Гостиного двора он заметил сапожника. Тот сидел на ящике и чинил обувь. Он был не стар и не молод. Русая борода, извиваясь, спускалась ему на грудь и прикрывала верхнюю часть сапожного фартука. Над светлыми быстрыми глазами свисали густые брови. Когда дело не клеилось, он хмурился и брови вплотную сходились на переносице. Длинные с проседью волосы почти закрывали круглое клеймо на лбу. На правой щеке у сапожника Шубин заметил второе клеймо — букву «в», на левой — «р», а все вместе означало — «вор». Около него на каменной глыбе сидел матрос. Сапожник прибивал подметку к его башмаку.
— Нельзя ли поскорей, я на корабль тороплюсь, к перекличке успеть надобно.
— Успеешь, служивый, успеешь, — отвечал сапожник. — А чтоб не тошно было ждать, я тебе сейчас за делом песенку спою. А ты слушай, разумей и скажи потом, про кого эта песня.
Шубин подошел ближе. Он заинтересовался внешностью уличного чеботаря и, глядя на его выразительную физиономию, подумал: «Какая чудная натура, вот кого надо лепить!»
Сапожник затянул песню, обнаружив приятный голос. Вокруг певца начали собираться прохожие. Через минуту он и матрос были окружены людской стеной. Шубина оттеснили. Через плечи и головы собравшихся он тянулся, чтобы видеть мастерового. А тот, поколачивая молотком по подошве, пел:
Приехал барин к кузнецу,Силач он был немалый,Любил он силою своейПохвастаться бывало. «А ну-ка, братец, под коня Выкуй мне подковы, Железо крепкое поставь, За труд тебе — целковый».Кузнец на барина взглянул, —Барин тароватый.«Давай-ка, барин, услужу,Не по работе плата». Кипит работа, и одна Подкова уж готова, Рукой подкову барин сжал — Треснула подкова.«Мне эта будет не годна,Куй, кузнец, другую». —«Ну что ж, давай еще скую,Скую тебе стальную». И эту барин в руки взял, Напружинил жилы, Но сталь упруга и крепка, Сломать ее — нет силы.«Вот эта будет хороша,Куй по этой пробе,Меня охотники там ждутДавно в лесной трущобе. Теперь я смело на коне Отправлюсь на охоту. А ну-ка, братец, получи Целковый за работу…» —«Ах, барин, рубль ваш недобер,Хотя он и из новых».Между пальцами, как стекло,Сломал кузнец целковый. Тут подал барин кузнецу Вдобавок два целковых. «Вот эти будут хороши, Хотя и не из новых». —«Ах, барин, хрупок ваш металл,Скажу я вам по чести».Кузнец и эти два рубляСломал, сложивши вместе…
Дальше в песне говорилось о том, что барину ничего не осталось делать, как покраснеть за свое бахвальство, восхититься силой кузнеца, подать ему червонец и сказать:
«На вот, пожалуйста, возьмиДеньгу другого сорта,В жизни первый раз встречаюЯ такого черта!»
Хотя имя барина ни разу не было названо, Шубин представил себе по этой песне образ Петра Первого. Кстати, он тут же вспомнил рассказы денисовских старожилов о том, как Петр приезжал в Холмогоры, как был в гостях на Вавчуге у корабельного строителя Баженина и, выпивши, хвастаясь своей силой, хотел остановить колесо водяной пильной мельницы. Испуганный Баженин успел предупредить несчастье. Он послал людей спустить у мельницы воду. И когда Петр подошел к колесу, оно еле-еле вращалось. И слово царское было сдержано, и от опасности Петр избавился. Протрезвясь, Петр поблагодарил Баженина…
Между тем, пока Шубин вспоминал это, песня была допета до конца и подметка к башмаку прибита.
— Сколько за труд? — спросил матрос.
— Надо бы три копейки, но если отгадал, про кого я пел, ни гроша не возьму.
— Еще бы! — обрадовался матрос. — Не в песнях, так в сказках я слышал такое же про Петра.
— Молодец! — похвалил сапожник, сбрасывая себе под ноги мусор с фартука. — Не надо мне твоих грошей, носи счастливо, не отпорется. Да приверни в кабак, выпей за мое здоровье… Ну?! У кого работа есть? Чего встали? Я песнями не торгую, мне работенка нужна…
Толпа стала нехотя расходиться. Шубин осмотрел свои башмаки и подошел к сапожнику. Ему хотелось с ним познакомиться ближе и сделать с него барельеф.
— Мне бы вот чуточку каблук поправить, — обратился он к сапожнику.
— Добро пожаловать, разувайтесь, барин.
— Барин-то я барин, только мозоли с рук у меня не сходят, — ответил Федот.
— Барин с мозолями?! — удивился сапожник, глядя на Шубина, и, встретив добродушный взгляд, усмехаясь, добавил: — Это не часто бывает. А вы по какой части?
— Да вроде бы живописной, — охотно ответил Шубин, — я скульптор…
— Ох и не люблю я живописания. Худо, барин, когда по живым-то людям пишут. Глянь, как меня исписали, — сапожник показал Шубину клейменые щеки и лоб.
— Я это уже приметил. Где же тебя так разукрасили? И за что? — спросил Федот, подавая сапожнику башмак и присаживаясь на то место, где сидел матрос.
— В остроге, понятно, барин. А за что, сам посуди: у себя там, в Вологодчине, на Кубенском озере, рыбку половил, а озеро-то монастырское, так меня за это и отметили…
— Ну что ж, и в остроге, наверно, хорошие люди были?
— Да, барин, были. Получше, нежели на воле. Такие головастые — на все руки…
Сапожник сорвал клещами с каблука изношенную стоптанную набойку, посмотрел, на зуб взял и отложил в сторону:
— Где, барин, такой крепкий товар брали?
— У француза покупал.
— То-то я вижу: товар хороший, а работенка неважнецкая, так себе — одна видимость…
Пока сапожник прибивал к башмаку набойку, Федот расспросил его обо всем: об остроге, о заработке, о семье и о том, где он такую песню слышал.
— В остроге, барин, всего наслушаешься, всему обучишься. Посидел бы там с годик впроголодь, покормил бы вошек досыта да послушал, что поет народ про Степана Разина, удалого молодца, да про Пугача Емельку! Тех песен здесь не споешь, а споешь — в клетку сядешь. Их только в остроге и услышишь.
— Бывалый ты человек, я смотрю, а не придешь ли ко мне на дом поработать? — обратился к нему Шубин.
— Невыгодно, — ответил сапожник, не глядя на Шубина. — Здесь-то, на улице, я больше выколочу.
— А я тебе вдвойне заплачу.
— Что за работа у вас? Может, французская женская обутка для барыни, то я нипочем не возьмусь. Канитель одна.
Шубин пояснил тогда сапожнику, что он нужен ему как натурщик, для того, чтобы сделать мраморный портрет князя Мстислава Удалого. Сапожник был не из глупых, быстро сообразил, о чем идет речь, и согласился.
— А может, барин, из меня и Александр Невский получится? Заодно уж давай. Смелый мастер и из псаря может сделать царя…
— Александр Невский из тебя не получится, — усмехнулся Шубин. — Этот князь к лику святых причислен, а в твоем лике никакой святости. Разве Святополка Окаянного можно с тебя еще вылепить? — прикинул в уме скульптор.
— А я могу, барин, рожу скорчить и под Святополка. Платите хорошо да кормите досыта… Ну, вот и башмак вам готов… С барина только двугривенный…
Сапожник весело тряхнул головой, и буква «о» на его широком лбу обозначилась явственно, как кокарда…
В другой раз, для изображения Ивана Грозного, Шубин облюбовал одного старца на паперти Самсониевской церкви. Там было много нищих попрошаек, но из всех выделялся один высокий, сухощавый, с орлиным взором и слегка приплюснутым длинным носом. Волосы у него были по самые плечи, непричесанные, подвязанные узким ремешком. Говорил он звучным голосом, протяжно.
