Дэн Симмонс - Черные холмы
Он поворачивается и смотрит на скульптора — тот свирепо щурится.
— Это невероятное и чудное видение, мистер Борглум. Воистину чудное видение.
17 Джексон-Парк, Иллинойс
Июль 1893 г.
Паха Сапа поднимается высоко в воздух.
Его это не тревожит. Он летал и раньше. А на этот раз он взлетает на аппарате, состоящем из более чем десяти тысяч высокоточных деталей, главным образом стальных, включая и самую большую ось в мире, которая весит (согласно выпущенным к выставке брошюрам) сто сорок две тысячи тридцать один фунт. Прочтя это, Паха Сапа поверил, что ни одна созданная человеком деталь такого веса прежде не поднималась. И уж конечно, не на такую высоту в центре колеса — сто сорок восемь футов.
Цена билета на колесо мистера Ферриса такая же, как входная плата, — пятьдесят центов. Но на этот раз Паха Сапа, уже имеющий опыт по этой части, заранее достал свой доллар и заплатил за билет для себя и мисс де Плашетт.
Колесо, которое начало действовать с опозданием на пятьдесят один день всего две недели назад, 21 июля, — самый популярный аттракцион на выставке, но благодаря то ли удачно выбранному времени, то ли чистому везению в их вагончике, рассчитанном на шестьдесят человек и оборудованном тридцатью восемью вращающимися сиденьями, кроме них всего пять пассажиров: пожилая пара, по-видимому, бабушка и дедушка с тремя хорошо одетыми детишками. Есть еще и усатый охранник в цветастой униформе, иногда их называют кондукторами; он стоит либо у южных, либо у северных дверей, закрытых на замки. Замки и охранник предположительно призваны предотвращать попытки самоубийства, но охранник еще и должен успокаивать тех, у кого во время катания обнаружится боязнь высоты.
Ковбои из шоу «Дикий Запад» говорили Паха Сапе, что эти охранники-кондукторы, похожие в своих нелепых униформах то ли на укротителей львов, то ли на дирижеров оркестра, прошли боксерскую и борцовскую подготовку и что у каждого из них в кармане под тяжелым мундиром трехфунтовый мешочек с дробью — этакая дубинка на тот случай, если кто из пассажиров от страха потеряет разум.
Мисс де Плашетт — Рейн — явно не испытывает никакого страха перед высотой. Она не хочет сидеть на одном из тридцати восьми круглых, обитых бархатом стульев, а бросается к окну высотой чуть не во всю стену (каждое имеет проволочную сетку — тоже для недопущения самоубийств, полагает Паха Сапа) и вскрикивает, когда колесо начинает медленно двигаться. Паха Сапе кажется, что он видел, как громадное колесо вращалось в обоих направлениях, а сегодня оно вращается с востока на запад. Когда их вагончик поднимается, они оказываются лицом на восток (посадочные платформы внизу расположены так, что одновременно может происходить посадка и высадка из семи вагончиков), и мисс де Плашетт видит, как мидвей уменьшается в размерах и появляется Белый город.
Она не притворяется — от радости у нее и в самом деле перехватывает дыхание.
— Невероятно.
Подумав, что это «невероятно» говорит дама, побывавшая на гораздо более высокой Эйфелевой башне, Паха Сапа присоединяется к ней у огромного окна. Он держится за сверкающие медные перила, хотя вагончик почти не раскачивается. Эти двое словно инстинктивно заняли самый дальний угол по восточной стенке почти пустого вагончика — подальше от тихого семейства и кондуктора. Вагончик с запертыми (ключ в кармане у проводника-охранника) противоположными северными и южными дверями кажется довольно уютным. На полу ковер с цветочным рисунком, а в углу — здоровенная, регулярно опустошаемая медная урна. Проволочная сетка на огромных стеклянных окнах такая тонкая, что не мешает смотреть. Паха Сапа поднимает голову и видит ряды стеклянных плафонов с электрическими лампами по всему периметру потолка и над обеими дверями. Он понимает, что лампы, видимо, очень слабые, чтобы не мешать зрителям по вечерам, а Белый город в темноте (со всеми его подвижными и неподвижными прожекторами и тысячами электрических ламп, освещающих громады зданий и куполов) должен быть великолепен, как об этом говорила мисс де Плашетт. Освещенные вагончики колеса Ферриса тоже должны представлять собой по вечерам с мидвея необыкновенное зрелище — яркие карбидные лампы подсвечивают их снизу, да и внутри каждого вагончика тоже есть электрическое освещение.
Подъем продолжается.
Он кидает взгляд через плечо на восток в окна по другой стороне и моргает от начавшегося у него головокружения. От этого зрелища (паутинообразный лабиринт спиц и стальных балок, на которых подвешены тридцать пять таких же вагончиков, силуэты других посетителей выставки, едущих в этих вагончиках, гигантская ось с воистину гигантскими опорными столбами по обеим сторонам) его слегка мутит. Высота кажется большей, чем на самом деле, если смотреть сквозь гигантское колесо на экспонаты, расположенные далеко внизу западнее по мидвею. И все одновременно вращается, крутится, разворачивается, падает и летит. Ты словно насекомое, оказавшееся внутри огромного вращающегося велосипедного колеса.
Паха Сапа закрывает глаза.
Мисс де Плашетт дергает его за руку и довольно смеется.
Первый из двух поворотов, полагающихся им за пятьдесят центов, колесо движется медленно — их вагончик, длиной двадцать четыре и шириной тринадцать футов, останавливается на шести разных уровнях и положениях, по мере того как пассажиры заполняют другие вагончики. Их первая остановка — на четверти подъема, и когда вагончик останавливается, слегка покачиваясь взад-вперед на горизонтальной оси, подшипники и тормоза внизу издают тишайшие писки. И мисс де Плашетт, и бабушка в том же вагончике тоже попискивают — старушка от страха, а мисс де Плашетт, уверен Паха Сапа, от наслаждения.
Проводник, который представился пожилой чете как Ковач, кашляет и издает высокомерный смешок.
— Совершенно не о чем беспокоиться, дамы и господа… и малыши. Совершенно не о чем. Мы висим на стальных балках… кронштейны — так они называются… которые могут выдержать вес десяти таких вагончиков даже при полной нагрузке.
Семь пассажиров молча смотрят, как вагончик снова начинает подниматься и становятся видны восточная оконечность мидвея и купола Белого города. За куполами лучи солнца высвечивают сверкающую полосу озера Мичиган, которое появляется за деревьями и гигантскими зданиями. Они видят гавань (с этой высоты суденышки представляются горизонтальными черточками с торчащими из них мачтами) и паром, доставивший очередную партию посетителей к длинной пристани прибытия.
Ближе под ними вытянулся мидвей, наполненный счастливыми темными точками, какими представляются с высоты люди. Слева внизу — красные крыши и лесистое пространство Немецкой деревни. Справа от мидвея купола и минареты Турецкой деревни. За Турецкой деревней справа — большое, круглое, странное сооружение, в котором находится макет Бернских Альп, а по другую сторону мидвея — Яванская деревня, известная под названием «Голландское поселение», расположено оно на улице, по другой стороне которой — настоящее Голландское поселение.
Слева за ними находится Ирландская деревня с популярными замком Донегал[77] и камнем Бларни;[78] круглый амфитеатр справа для представлений с животными; и — еще дальше, в восточном окончании мидвея — два стеклянных здания-близнеца, Мурано — справа и Либби — слева.
Произнося про себя слово «Либби», Паха Сапа чувствует тупое шевеление в черепе и спрашивает себя, не смотрит ли призрак генерала Кастера его, Паха Сапы, глазами, не слушает ли его ушами. Будь он проклят, если так.
Во время второй остановки, когда пассажиры садятся в шесть следующих вагончиков внизу, маленький мальчик, которому не больше пяти лет, вырывается от бабушки с дедушкой и бегает по вагону, размахивая руками, словно в полете. Мальчик, пропархивая мимо Паха Сапы, задевает пальцами его руку над перчаткой.
Паха Сапа осознает, что его чувства обострены, потому что перед ним тут же возникает вспышка образов и мыслей, воспринятых им от ребенка. Паха Сапе приходится ухватиться за перила у окна и закрыть глаза, потому что приступ головокружения снова накатывает на него.
Имена пожилой пары, которая зовет мальчика из другого конца вагона, — Дойл и Рива. Они из Индианы. Паха Сапа еще раньше заметил, что у старика левый глаз слезится, а губы странно вывернуты, а теперь — сквозь рассеянные воспоминания мальчика — он узнает об ударе, который случился со стариком год назад. У Дойла длинный, тонкий нос, а Рива, пышноватая бывшая красавица с полными красными щеками, добрыми глазами и волнистыми седыми волосами, подстриженными короче, чем диктует мода, всегда стеснялась своего зада. Все в семействе — даже маленький мальчик — называют его «тяжелый низ». Величайшая тайна Ривы, известная только семье, состоит в том, что ей никогда не нужно было покупать или носить турнюр[79] — и без того создавалось впечатление, будто она его носит. Маленький мальчик не знает, что такое «турнюр».
