Дэн Симмонс - Черные холмы
Они добираются до вершины и выходят из клети. Борглум направляется к тому месту, где рабочие целый день готовили конструкцию и арматуру подъемного устройства, на которых будет закреплен громадный американский флаг, закрывающий лицо Джефферсона; в нужный момент флаг должен будет подняться и уйти в сторону, а за ним — появиться голова. Скульптор говорит, но Паха Сапа продолжает идти вдоль хребта, мимо подъемника и Джефферсона.
Отсюда, сверху, он видит — чувствует, — насколько узка перемычка породы между выемкой, образованной взрывами, вместившей три из четырех голов, и невидимой стенкой каньона за хребтом. Когда — если — голова Тедди Рузвельта будет закончена, ширина перемычки между высеченной головой с одной стороны и вертикальной стеной каньона — с другой будет настолько узка, что немногие отважатся стоять на ней.
Паха Сапа видит трещину в скале и лоскуток земли, где он вырыл себе Яму видения шестьдесят лет минус два дня тому назад. Он идет по хребту на северо-запад.
Над сильно складчатыми буграми вдоль хребта над тем местом, где возникают четыре головы, скопление всевозможных сооружений — тут и балки, и лебедки, и сараи, и лестницы, опутавшие скалистые бугры, и деревянные платформы, и укосины, удерживающие как канатную дорогу, так и другие подъемники, и вертикальная мачта, и горизонтальная стрела копировального станка, с помощью которого формы моделей из расположенной внизу студии Борглума переносятся в масштабе на камень горы. Есть тут и еще одно сооружение, достаточно большого размера, чтобы несколько человек могли спрятаться там во время грозы или града, сортиры и различные складские сараи, включая и один, построенный в стороне от других, для хранения динамита. (Паха Сапа, конечно, думал, не перетаскать ли ему свои двадцать ящиков динамита сюда, но вероятность того, что они будут обнаружены даже за день до того, как он разместит заряды под головами, слишком велика. Альфред Берг, «Меченый» Дентон и другие взрывники все время шастают туда-сюда.)
На хребте в отдалении стоит небольшой сарай со стальной платформой для лебедки. Это сооружение гораздо меньше, чем те, что возведены выше, и размещено с другой стороны хребта, над вертикальной стеной узкого тупика каньона, расположенного за видимым торцом того, что вазичу упорно называют горой Рашмор.
Паха Сапа ступает на платформу. Двухсотфутовая пропасть под ногами кажется более крутой и опасной, чем на южном торце, где рождаются четыре головы. Каньон внизу, заваленный массивными камнями, так узок, что даже смотреть туда страшновато. Вечерние тени почти целиком заполнили тесное пространство, но Паха Сапа все же видит то, ради чего он пришел: на противоположной стене гранитного ущелья, далеко внизу, есть единственный квадратик — нет, треугольник — черноты, пять футов в высоту и шесть в ширину, он уже почти потерялся в сумерках.
Паха Сапа знает, что это такое, потому что сам помогал его взрывать прошлой осенью: двадцатифутовый пробный ствол для будущего Зала славы Борглума.
Он вдруг чувствует, что скульптор остановился у него за спиной.
— Черт возьми, Билли, что ты тут шляешься?
— Думаю о Зале славы, босс.
— С какой стати? Мы начнем работы на нем не раньше следующего года. А может, и еще год спустя.
— Да, но я пытаюсь вспомнить все, что вы о нем говорили, мистер Борглум. Как глубоко он уйдет? Что в нем будет?
Борглум, прищурившись, смотрит на него. Скульптор стоит прямо против заходящего солнца, но щурится большей частью от подозрения.
— Черт возьми, старик, ты что, уже впадаешь в слабоумие?
Паха Сапа пожимает плечами. Его взгляд снова устремляется на маленький черный прямоугольник в двух сотнях футов внизу.
Но Борглум не в силах сдержаться и произносит речь:
— После голов, Билли, Зал славы станет величайшим памятником Америки. Тут пройдет громадная лестница — широкая, величественная, высеченная в белом граните; она будет вести из долины наверх в каньон, на ней мы оборудуем площадки для обозрения со скамейками, чтобы люди могли присесть и отдохнуть, осмотреть различные статуи и мемориальные доски. Там будут статуи знаменитых американцев, включая и некоторых из твоих индейцев: Сидящий Бык, Красное Облако, эта девица, как ее, что была с Льюисом и Кларком,[74] — они будут стоять по обе стороны лестницы до каньона и внутри его. По ночам будет включаться подсветка — высший класс! А потом, когда люди решат, что великолепнее уже и быть ничего не может, они входят в Зал славы… там, внизу, где ты с Мерлом и другие открыли для меня предварительный ствол. Вход в зал явит собой единую стену полированного камня высотой сорок футов. Она будет выложена мозаикой из золота и лазурита, а над мозаикой символ Соединенных Штатов Америки — а может, это и символ твоего народа: барельефное изображение американского орла с размахом крыльев в тридцать девять футов. Потом сама дверь высотой двадцать футов и шириной четырнадцать, сделанная из хрусталя, Билли, прозрачного, но прочного, как камень. Двери эти будут открываться в высокий зал шириной восемьдесят футов и длиной — сто. Сто шестьдесят футов стенного пространства, украшенного великолепными панелями и с нишами глубиной тридцать футов! Тут будет постоянное отраженное освещение. Прекрасно днем и ночью. А в нишах — встроенные подсвеченные стенды из бронзы и стекла, на которых мы поместим сведения обо всех славных деяниях Соединенных Штатов… да что там, западного мира, самой цивилизации… Великая хартия вольностей, Декларация независимости, Конституция Соединенных Штатов, Геттисбергское обращение Линкольна…[75] все-все, и не только политические штуки, но все документы, которые свидетельствуют о величии нашей цивилизации сегодня и будут свидетельствовать нашим потомкам тысячу, десять тысяч, сто тысяч, пятьсот тысяч лет спустя. Достижения науки, искусства, литературы, изобретательства, медицины… Я знаю, ты думаешь: бумажные документы такого рода превратятся в прах через тысячу лет, не говоря уже о сотне тысяч. Вот почему все эти документы — Декларацию, Конституцию, все-все напечатают на алюминиевых листах, которые будут скручены и помещены в стальные тубы, которым не страшна сама вечность, черт побери. Мы загерметизируем эти стенды… черт, не знаю когда, году в сорок восьмом, может быть, или в пятьдесят восьмом, или в шестьдесят пятом — мне все равно… Но я буду присутствовать при этом, можешь мне поверить… а после герметизации эти стенды могут быть открыты только специальным постановлением конгресса… если только конгресс сохранится до того времени, в чем я сильно сомневаюсь. А по стене над этими стендами протянется барельеф в бронзе, отделанный золотом, он покажет все события в истории человечества, которые открыли, заняли, застроили и довели до совершенства западный мир… нас, наши Соединенные Штаты Америки. А за этим первым главным залом будут широкие, ярко освещенные туннели, ведущие в другие помещения и хранилища, в каждом — своя стенная роспись, посвященная какому-либо отдельному событию нашей эпохи, свидетельству нашей славы… может, даже помещение для женщин, которые совершили что-то выдающееся, пусть даже и такие зануды, как Сюзан Энтони,[76] — эти треклятые феминистки все еще требуют, чтобы я высек ее в граните рядом с Вашингтоном, Джефферсоном, Тедди Рузвельтом и Авраамом Линкольном… Я им говорю правду, Билли, что у нас тут не осталось подходящей породы — и делу конец, но там, в Зале славы, на многие поколения, на века…
Борглум замолкает, и Паха Сапа не может понять, то ли скульптор осознал, что его речь затянулась, то ли просто должен перевести дыхание. Он подозревает, что, скорее, последнее. Но на самом деле ему все равно. Он хотел, чтобы скульптор поболтал еще несколько минут, а он бы тем временем мог лучше рассмотреть погруженный в тень каньон и понять, нет ли там решения его проблемы.
Пробный ствол для будущего Зала славы. Высотой всего пять, шириной шесть и глубиной двадцать футов, но этого пространства достаточно, чтобы сегодня ночью разместить там двадцать ящиков нестабильного динамита. А потом, в субботнюю ночь и ранним воскресным утром (с помощью единственного оператора, туповатого, уволенного с проекта Рашмор рабочего по имени Мьюн Мерсер, который уже предупрежден, что он понадобится для «специальных ночных работ по требованию мистера Борглума»), Паха Сапа поднимет эти двадцать ящиков сюда, на вершину, откуда рукой подать до того места, где была его Яма видения, после чего Мьюн встанет за лебедки по другую сторону, и Паха Сапа спустится на тросе, раскачиваясь в неземной гравитации, к которой он так привык, что она снится ему по ночам… Носки его ботинок лишь через каждые двадцать или около того футов будут отталкиваться от голов, он разместит свои двадцать ящиков с динамитом в заранее подготовленных местах и установит детонаторы, протянет провода, чтобы навсегда снести со скалы три существующие головы и заготовку для четвертой. Как только что сказал мистер Борглум: здесь больше нет гранита, пригодного для камнетесных работ, — и делу конец.
