Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
— Иерусалим-сюр-терр еще следует завоевать. Мы делим шкуру неубитого льва.
Спустя десять дней после взятия Сен-Жан-д’Акра здоровье короля Франции стремительно пошло на поправку. Однажды Ричард навестил его, и Филипп-Август позволил ему сесть рядом с постелью, а всех остальных попросил удалиться.
— Хочу поговорить с тобой с глазу на глаз, Уино, — сказал он с тоскою в выболевших глазах.
— Я готов выслушать тебя, дорогой Филу, — ответил Ричард.
— Вот видишь, ты полностью разгромил меня своей проклятой леонардией.
— Уж не веришь ли ты каким-нибудь подлым заушникам, что это я тебя заразил?
— Может, и ты… Но это уже не так важно. Главное, что ты победил меня.
— Я не боролся с тобой, Филу!
— Может, ты сам не знаешь, но ты боролся против меня всю жизнь. Я ненавидел тебя. Я завидовал тебе? Да, могу теперь честно сказать: завидовал. Завидовал, что я — не ты. Как бы я хотел быть тобою! Таким же легким, удачливым, драчливым, певучим. Меня никогда никто не любил, как тебя твоя Беранжера. Да что там говорить… В моей жизни ничего не было так, как у тебя.
— Ну что ты, Филу!
— Молчи! Ты даже не дал мне умереть от леонардии, чтобы хотя бы так прославилось мое имя — умер во время крестового похода. И ты все время будешь застить мне свет. О, как я хотел, чтобы ты остался веселиться на Кипре как можно дольше! Но ты приплыл, собака, и вошел в Сен-Жан-д’Акр на равных со всеми, кто проливал здесь пот и кровь столько долгих месяцев. Умереть от леонардии… Черт возьми, я бы даже умереть мог от болезни, названной твоим именем! Ну не издевательство ли это надо мной? Боже, зачем Ты так жесток ко мне? Что я Тебе сделал, Боже, которого называют Всемилостивым? Зачем Ты поставил меня в вечную зависимость и завистливость по отношению к этому легкомысленному негодяю, коего невесть за что прозвали Львиным Сердцем? И сердце-то у него петушиное! Вот видишь, Уино, что льется из моей души, даже когда я разговариваю с Богом. Видишь, что я думаю о тебе. Возможно, я и люблю тебя в этой неизбывной ненависти и зависти к тебе.
— Я люблю тебя, Филу, невзирая ни на что, — страдая, отвечал Ричард, — Поверь, я искренне переживал твою болезнь и всем сердцем желал твоего выздоровления.
— Плевать мне на твои переживания и желания, — горько прорыдал король Франции. — Я твердо решил бежать отсюда, как только болезнь окончательно отпустит меня.
— Бежать?! Почему?!
— Да ты что, ничего не понял, болван?! Я не смогу оставаться в Святой Земле рядом с тобою.
— Мы можем разделиться. Ты пойдешь на Иерусалим, я — на Арзуф.
— Как же, позволишь ты мне одному вести войско на Иерусалим!
— Позволю! — стукнул себя в грудь кулаком Ричард.
— Не желаю твоего такого подарка, — отмахнулся Филипп-Август. — Да и не взять мне Иерусалим одному. Не такой уж я военачальник. Куда мне тягаться с тобой!
— Но почему же мы не можем вместе? Вспомни, ведь у нас уговор — все делить поровну. И невзгоды, и победы, и потери, и добычу. Филу!
— Нет, Ришар, нет. Болезнь перепахала меня. Я теперь как бы заново родился. Какая она странная, эта твоя леонардия. Я бы всем посоветовал раз в жизни переболеть ею. Она мозги ставит на место. Сразу начинаешь понимать, кто есть кто, что почем. А главное, кто ты сам есть в действительности. И я о себе прекрасно теперь все понимаю. Подлец я. Завистливейший в мире подлец. Если б ты знал, какие козни мы задумывали против тебя с Жаном де Жизором! Берегись его, Ришар. Уж он-то не заболеет леонардией и не изменится. Он будет до конца дней твоих или своих травить тебя. Вот кто отомстит за мои страдания!
— Мне жаль тебя, Филу, — сжав зубы, промолвил Ричард, поднимаясь со стула. — Если ты решил бежать отсюда, попутного тебе ветра и веселой волны. Не стану упрашивать тебя остаться. Если же ты одумаешься…
— Да если я одумаюсь, я с ассасинами снюхаюсь, чтобы только прикончить тебя, слышишь, Расса! — закричал Филипп-Август. — Думаешь, я не знаю, что ты, когда встречался с Саладином и его братом, уже договорился отравить меня? Мерзавец!
— Какая дурь! — тяжело сглотнув, произнес Ричард и, выйдя вон, громко хлопнул дверью.
— Проклятый! Тебе не видать Иерусалима как своих ушей! — услышал он крик короля Франции из-за двери.
Покинув богатый дом, в котором размещался со своею свитой Филипп-Август, Ричард в самом тяжелом настроении сел на Фовеля. Конь глубоко вздохнул, переживая вместе с хозяином, и медленно побрел по улице Акры. Вдруг навстречу Ричарду выехал на взмыленной кобыле Бодуэн де Бетюн. Лишь завидев короля, он придержал несущуюся во весь опор лошадь, а поравнявшись, закричал:
— Беранжера! Ваше величество! Эн Ришар! Государыня Беранжера приплыла только что в Иерусалим-сюр-мер!
Вмиг все тягостное рухнуло с плеч и с души, Фовель громко заиготал, радуясь перемене настроения в хозяине, и, крепко пришпоренный, понесся, громко цокая по мостовым Акры.
И вот Ричард уже не в седле. И вот Ричард уже на ногах. И вот Ричард уже обнимает и прижимает к своей груди ту, которую так любит. Целует все ее смеющееся лицо.
— Любовь моя! Любовь моя!
— Ришар! Сердце мое!
— Ручки мои! Как я скучал по тебе!
— Как я истосковалась!
— Здорова ли ты?
— Что со мной сделается? Ты-то, ты-то здоров ли?
— Как кедр ливанский. Вот, навещал больного Филиппа.
— Как он?
— Намерен возвращаться во Францию.
— Давно пора. Ему здесь нечего делать.
— Беранжера! Мне кажется, прошел год с тех пор, как ты уехала. Без тебя я стал делаться хуже. Спасай меня, любовь моя!
— Мне сказали, ты так и не поселился в городе и по-прежнему живешь в своем шатре.
— А ты хочешь, чтобы мы поселились в городе?
— Нет, я как ты.
— Пусть наш дельфинчик с самого начала привыкает к военной походной жизни. Он еще не дает о себе знать? Не брыкается?
— Ришар… — Две огромных слезы мигом выкатились из глаз Беренгарии. — Я потеряла его!..
— Вот как?.. — помрачнел Ричард. — Жаль. Он был бы так похож на меня, если бы родился во время крестового похода.
— Теперь ты разлюбишь меня?
— Теперь я поспешу заселить тебя новым дельфинчиком.
— Я не виновата в том, что потеряла его, поверь мне.
— Никто и не винит тебя, милая.
Он старался делать вид, что не расстроен, но на душе у него было мрачно. Все одно к одному, все вдруг разладилось. Впервые за все время с того славного дня, когда он встретил Беренгарию в покоренной Мессине, Ричард поймал себя на том, что его несколько раздражает наваррское произношение жены, хотя было всего несколько десятков слов, которые она произносила не вполне правильно, и французской интонацией она владела почти безукоризненно. Они вновь зажили вдвоем на холме, в палатке, рядом с миндальной рощицей, уже успевшей прийти в себя после того, как ее изрядно потоптали в первый день приезда Ричарда. Они по-прежнему безумно наслаждались любовью, но в Ричарде поселилась странная обреченная уверенность в том, что ему не суждено иметь детей.
Мало того, точно такая же обреченность овладела им и в отношении целей всего похода. Ему уже не верилось, что удастся отнять у Саладина Иерусалим. Шли дни, заканчивался июль, а султан так и не спешил выполнять условия сдачи Акры. Ричард томился ожиданием, делался раздражительным, вспыльчивым, придирчивым, в нем появилась странная порывистость и изменчивость, спокойствие и благопристойность могли быстро смениться необузданным и неоправданным гневом. Присутствие Беренгарии и ее трепетная любовь смиряли короля, делали его добросердечным, он восстанавливал храмы, сам много молился, в особенности Святому Томасу Бекету, убиенному по нечаянному приказу его отца, и он все же готовился к праведному походу на Иерусалим.
Филипп-Август выздоравливал. Больше Ричард его не навещал. Он знал, что король Франции уверяет всех, будто король Англии злодейски заразил его леонардией. Знал он также и о том, что Филипп и впрямь собирается уезжать, а в последний день июля этот отъезд состоялся. С собой король Франции увозил треть своего войска, оставляя два больших полка под начальством Анри де Шампаня и герцога Гуго Бургундского. Ричард прекрасно понимал, что, вернувшись в Париж, Филипп-Август не замедлит вторгнуться в пределы английской короны. Делать было нечего, приходилось идти на пристань, где Филипп уже готовился сесть на корабль. Увидев Ричарда, он несколько растерялся.
— Бежишь, Филу? — спросил Ричард.
— Временно покидаю Святую Землю, — ответил тот.
— Ну беги, беги. Но если ты не дашь мне сейчас же, в присутствии де Шампаня и де Бургоня, одну клятву, я прикажу моим людям напасть на твоих, сжечь твои корабли, а тебя самого засадить под замок как изменника и предателя.
— Что еще за клятва? — насторожился Филипп-Август.
— Ты должен поклясться, что, покуда я здесь, ты не тронешь моих владений. И еще — ты не станешь нападать на меня в первые сорок дней после моего возвращения отсюда.
