Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
— Ваше величество! — раздался голос графа де Бетюна. — Отчего вы так рано поднялись?
— Но и ты, я смотрю, на ногах. Не спится, эн Анри?
— Какие-то тяжкие предчувствия терзают мою душу, — отвечал де Бетюн. — Боюсь, что после вчерашнего триумфа следует ждать какого-то особо коварного шага со стороны Саладина.
— В этом можно не сомневаться, — зевнул Ричард.
— Слыхали, что было ночью? — спросил де Бетюн.
— Нет, а что такое?
— Следом за нами, как вы знаете, в Сен-Жан-д’Акр… простите, в Иерусалим-сюр-мер вошли тамплиеры. За тамплиерами — госпитальеры. Тамплиеры спокойно приступили к восстановлению своего квартала, который издавна принадлежал им. А вот госпитальеры тотчас стали доказывать всем, что они — главные хозяева города. Естественно, ведь и назывался город в честь их покровителя, Святого Иоанна Иерусалимского.
— Затем-то и следовало его переименовать в Иерусалим-сюр-мер, — заметил Ричард.
— Вот именно, — согласился де Бетюн. — Так вот, великий магистр госпитальеров Гарнье де Нап распорядился занять все входы и выходы и все опорные башни города, не впуская больше никого из крестоносцев. А ночью изрядно хлебнувшие вина немцы, итальянцы, фризы, датчане и фламандцы, руководимые гофмейстером немецкого ордена Пресвятой Богородицы, предприняли попытку пробиться в город и устроили целое сражение с госпитальерами. Со стороны нападающих погибла уйма народу. Пробиться они так и не смогли, но после этого поклялись отомстить почему-то не Гарнье де Напу, а вам.
— Мне?! — удивился Ричард, стараясь услышать в душе, волнует ли его это известие.
— Вам и королю Франции, — отвечал Бодуэн де Бетюн. — Якобы вы меньше всего сражались под стенами Акры, а больше всего себе захапали. Да еще обидели несчастненького Леопольда, сбросили в грязь его знамя и убили его сына.
— Сына?!
— Ну известно, что не сына, а только эти разбойники, возбуждая себя против вас, сочинили байку про малолетнего сына Леопольда, Ласвальда.
— Того комбатанта звали Ласло, и он был венгр, — пожал плечами Ричард. — Надо же, а ведь гофмейстер Зигенбранд приходил поклониться мне в день моего прибытия сюда.
— Да сам Зигенбранд неплохой малый, только когда выпьет — дурак, а вот его люди — неотесанные чурбаны, да еще их обидел де Нап. Конечно, многие все два года торчали и мучились тут, а когда Акра пала, их даже не пустили побродить по улочкам захваченного города. Скверно!
— Да, скверно, — согласился Ричард. — Но ты же видел, в Акре яблоку негде было упасть. Не такой уж он и большой, Иерусалим-сюр-мер. Любопытно, Иерусалим-сюр-терр больше по размерам? Скажи, ты слышал что-нибудь об ублиетках?
— Нет, а что это такое?
— Не важно. Спасибо за новости, хоть и скверные.
— Да, вот еще, — припомнил де Бетюн, — говорят, что среди крестоносцев, не впущенных в город и пропьянствовавших всю ночь у костров, угрожая расправиться с вами и королем Франции, часто видели сенешаля ордена тамплиеров Жана де Жизора.
— Он, стало быть, подливал масло, — усмехнулся Ричард. — Пора бы прикончить эту гадину.
Он прислушался к самому себе, волнует ли его мысль о сеньоре Жизора. Какое-то волнение шевелилось в его сердце, и это радовало. Может быть, постепенно жизнь оживет в душе, а то ведь очень страшно жить с пустотой внутри. Удивительно, как это Жан де Жизор способен все время существовать, имея вместо души ублиетку! В том, что внутри у де Жизора было пусто, Ричард нисколько не сомневался.
Глава двадцать третья
ТОМЛЕНИЕ
Плохие новости продолжали поступать в этот следующий после взятия крепости день. Король Франции не смог встать поутру из постели, прикованный к ней арнолидией-леонардией. Ричард, узнав об этом, еще глубже провалился в мрачное настроение. Ко всем терзаниям добавились угрызения совести за то, что косвенно он являлся виновником болезни Филу. «Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда леонардия и тебя возьмет к себе в мужья и затащит в свое горячечное брачное ложе» — эти слова так и горели в мозгу короля Англии. Что самое обидное — в последние дни леонардия стала утихать. Лекарь Тромпо изобрел снадобье из розовой воды, смешанной с порошком, изготовленным из сушеной арханжелики. Это снадобье предотвращало заболевание, и большинство из тех, кто принимал его, не заразились.
Король Англии отправился навещать короля Франции, поселившегося в одном из лучших домов Акры.
— Ну что, Уино, — промолвил Филипп-Август, глядя на Ричарда красными и влажными глазами, — сбылось твое вчерашнее пожелание. Как видишь, я женился на леонардии, вот, предаюсь с нею любовным утехам. Доволен?
— Прости меня, Филу! — взмолился Ричард, хватая короля Франции за руку. — Прости и за то, что я своим грязным языком коснулся вчера чистой тени твоего отца. Представь себе, Людовик всю ночь сегодня являлся ко мне во сне.
— Он тоже снился мне, мой бедный отец, — прошептал Филипп-Август. — Я и сейчас вижу его перед собой. Ты знаешь, перед самой смертью он бредил красотою твоей матери Элеоноры. А я сказал ему: «Отец, мне доподлинно известно, что от былой красоты вашей бывшей супруги Элеоноры не осталось и следа». Он улыбнулся мне так, мол, ты ничего не понимаешь, дурашка, поднял руку и похлопал меня ладонью по щеке. Затем рука его без сил упала на постель, и вскоре отца не стало. Отец! Как ты можешь думать перед смертью не о моей матери, а о матери этого прохвоста Уино! Есть ли на свете женщина более распутная и богомерзкая, чем Элеонора? Отец! Уино насмехается над твоей голой задницей. Я ненавижу его… А? Что? Это ты, Ришар? Ступай прочь! Дай мне спокойно умереть! Почему и перед смертью твоя нахальная морда должна волновать меня? Ты скажешь, я завидую тебе? Я смеюсь над тобой, Уино! Прочь! Прочь отсюда!
Страдая за Филиппа, Ричард все же с удовлетворением отмечал, что то мрачное бесчувствие, охватившее его душу на рассвете, потихоньку растапливается, бездонная пропасть затягивается. Все последующие дни, занимаясь делами, связанными с подготовкой войска к походу на Иерусалим, он то и дело заглядывал к королю Франции и даже отправил Гийома де Летанга к Саладину — узнать, когда тот намерен выполнять условия сдачи Акры, а заодно спросить у Мафаиддина, не осталось ли того замечательного лекарства. Вернувшись через два дня, де Летанг сообщил, что Саладин пока еще не имеет возможности выполнить условия, а для короля Франции у него нет никаких снадобий.
Между тем леонардия полюбила Филиппа-Августа гораздо более страстно, чем Ричарда. От ее немилосердной любви у короля Франции выпали почти все волосы, вылезли ногти, вывалилось восемь зубов. Был день, когда подданные полностью уверились в том, что им придется проститься со своим государем. Он лежал страшный, безволосый, едва дыша широко распахнутым ртом, в котором жутко зияли прогалы между зубами, и когда Ричард смотрел на этот жуткий рот умирающего Филиппа, ему вновь и вновь вспоминалось словцо, засевшее в мозгу, как заноза, — ублиетка.
В эту ночь, когда все ждали кончины французского монарха, английский король не отходил от его ложа, держал своего бывшего друга Филу за руку. И Филу не умер. Очнувшись под утро, он увидел Ричарда, поморщился и сказал:
— Уино… Так ты и есть сама леонардия… Уйди, прошу тебя!
— Я ухожу, ухожу, — ответил Ричард — Только ты не умирай.
Покуда король Франции лежал в объятиях болезни, в покоренной Акре вновь вспыхнули ожесточенные споры о том, в каком качестве оставаться Гюи де Лузиньяну и его сопернику Конраду Монферратскому, женатому на сестре покойной королевы Сибиллы и потому имеющему как бы больше прав на иерусалимский трон, нежели овдовевший Гюи, который в свое время стал королем Иерусалима лишь благодаря тому, что женился на королеве Сибилле.
Сторонники Конрада обвиняли Лузиньяна в трусости. Он проиграл сражение при Хиттине, он утратил Святой Град, а теперь отсиживается на Кипре вместо того, чтобы отвоевывать утраченное. Сторонники Гюи доказывали противоположное — что Лузиньян сделал для взятия Акры не меньше, чем Конрад, что теперь он держит в своих руках Кипр и с Кипра следит за всеми кораблями, везущими из Малой Азии подмогу сарацинам, и не пускает эти корабли. В итоге все же сошлись на соглашении о том, что Гюи де Лузиньян останется до самой смерти королем Иерусалима, а Конрад будет считаться его наследником. За это согласие Конрад получал в свое владение не только Тир, коим и так владел, но еще и Бейрут, и Сидон, и несколько мелких замков, разбросанных по побережью.
Присутствовавший при переговорах и соглашениях брат короля Гюи, Годфруа де Лузиньян, сумел вытребовать для себя графство Яффу, поклявшись за это никогда и ни при каких обстоятельствах не оспаривать права на иерусалимский престол. После заключения сделки граф Анри де Шампань объявил, что он как раз намеревается в будущем добиваться трона в Иерусалиме, но на это мало кто обратил внимание, а Ричард Львиное Сердце сказал:
