Дмитрий Агалаков - Аквитанская львица
Визирь Аюб ждал помощи от единоверцев…
Штурм города захлебнулся и охладил пыл крестоносцев. Много было погибших. И напрасно рычали бароны, что вырежут всех горожан, когда войдут в город. Дамаск не пускал их в свои пределы.
Тогда крестоносцы решили обойти город с другой стороны — поговаривали, что там стены слабее и взять их легче. Армия обошла Дамаск стороной и вышла с другой стороны гигантской крепости. Может быть, и слабее были здесь стены, но тут они сменили речку Барради и зеленые сады, полные фруктов, на каменистую пустошь.
А тем временем худшее предположение магистра тамплиеров Робера де Краона сбывалось. С покинутой стороны Дамаска в город вошли двадцать тысяч курдов и туркменов, посланных султанами Алеппо и Мосула. Отныне гарнизон столицы мог не только выдержать многомесячную осаду, но и делать сокрушительные боевые вылазки. А сколько еще могло появиться под стенами Дамаска мусульман — из других краев?
На пятый день осады в шатер Людовика Седьмого пожаловал его могущественный вассал — Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым. Вошел он в простом кафтане, препоясанный мечом, без головного убора. Говорили, что у графа побаливают пальцы ног — из-за этого он носил сапоги с чрезмерно свободными вытянутыми носами, так и стрелявшими вперед. Многие сеньоры графства Анжу подражали своему сюзерену и тоже носили сапоги с вытянутыми носами. Да и за пределами графства нашлись подражатели — в том числе и в Париже. Болезнь графа по иронии судьбы выливалась в моду.
На губах Жоффруа, изрядно захмелевшего, гуляла мрачная улыбка.
— По лагерю бродят недобрые слухи, государь, — садясь напротив короля, сказал Жоффруа.
— Какие именно, граф? — спросил Людовик.
— Недобрые, государь, — повторил тот. Он подался вперед. — Поговаривают, что наш юный король Иерусалимский Балдуин Третий, мой сводный братец, получил от дамасского халифа отступного в размере двухсот тысяч динаров. И вассалу его, барону Тивериадскому, досталось еще сто тысяч. И все для того, чтобы он охладил пыл императора Конрада, нашего главнокомандующего, и графа Фландрского, каковых считают главными задирами и забияками. Одним словом, чтобы все мы убрались от Дамаска подальше.
— Быть такого не может, — нахмурился Людовик. — Это жестокое обвинение.
— Я передал вам, государь, только то, что слышал. Но как бы там ни было, Дамаска нам не видать как собственных ушей. Мы все костьми ляжем, прежде чем войдем в город, — он попросил вина. Королевский паж немедленно поднес ему кубок, Жоффруа Красивый одним залпом опорожнил его. — Я, собственно, что хотел попросить у вас, государь…
— Слушаю вас, граф.
— Я прошу вас отпустить меня. Я присягал вам, как своему сюзерену, быть в этом походе с вами и не могу пренебречь словом, но я устал. И устали мои люди. Все давно уже поняли: эту войну мы проиграли. Наша армия растаяла, казна истощена. Надежда обогатиться за счет Дамаска провалилась. Я хочу снять с себя крест паломника и убраться как можно скорее домой.
Людовик опустил глаза. Упрямиться, убеждать графа, что дела обстоят иначе, но зачем? Жоффруа Красивый сказал ему то, в чем он боялся признаться самому себе. Удерживать графа силой, вернее, его же честным словом, а значит, ссориться с ним еще более глупо. Графство Анжу, соседнее Иль-де-Франсу, по территории было больше королевского домена, да и побогаче был Плантагенет своего сюзерена.
— Хорошо, граф, я отпускаю вас. Но прошу вас подождать еще одни сутки. Если завтра не будет предпринят настоящий штурм Дамаска всеми силами, я первый с вами возвращусь в Иерусалим.
Жоффруа усмехнулся:
— Штурма не будет, государь.
Он ушел, а Людовик, лежа на походной койке, долго еще не мог сомкнуть глаз. Неужели возвращаться в Европу вот таким — поверженным и жалким? Страшно…
Анжуец оказался прав — штурма и впрямь не было. На очередном военном совете под крышей большого шатра, который час за часом распаляло жаркое солнце Азии, юный король Балдуин говорил о чересчур сильном гарнизоне Дамаска, о необходимости длительной осады и взятии города измором. Конрад неожиданно, хоть и вяло, но поддержал юнца, и Людовик поверил в «недобрые слухи», о которых накануне поведал ему граф.
— А не получится ли так, что это дамасцы нас возьмут измором, а не мы их? — выслушав Балдуина, с усмешкой предположил Людовик Седьмой.
Он переглянулся с Жоффруа Анжуйским.
— Не ровен час, придет время, — вторя королю, добавил граф, — и за фруктами, которые поедаются воинами христовыми почище саранчи, крестоносцам придется обгладывать кору с плодовых деревьев!
Бароны недобро зашептались.
— И не стоит ли нам в таком случае возвратиться в Иерусалим? — предложил Людовик.
— А накопив силы, попытаться взять Аскалон? — с надеждой в голосе спросил Балдуин.
— Там будет видно, — сказал Людовик. — Но что скажет нам император Конрад?
Все взгляды обратились на временно выбранного главнокомандующего. Несчастливая звезда привела Конрада Третьего Гогенштауфена на Восток. И та же звезда уже выстилала своим призрачным светом дорогу императора домой. Но каким бы призрачным ни казался этот свет, среди кромешного мрака он был единственно верным.
Конрад Гогенштауфен тяжело вздохнул. Золотой луч прорезал шатер и пересекал плечи многих собравшихся и предметы — стол и стулья, кувшины и кубки с вином. Это был азиатский луч, которому не было дела до европейских целей, который готов был выжечь все, что попадалось ему на пути. Перекрыть этот луч труда не стоило, но преградить дорогу ополчившемуся мусульманскому миру на мир христианский было ой как сложно! И, к великому облегчению юного Балдуина, немецкий король сказал:
— Пожалуй, нам стоит вернуться в королевство Иерусалимское и подумать о том, к чему же призывает всех нас Господь, — Конрад Гогенштауфен сокрушенно покачал головой. — Другого пути я не вижу, благородные сеньоры.
3К чему призывает крестоносцев Господь, в ближайшие месяцы ни Конраду Третьему, ни Людовику Седьмому угадать не пришлось. Пойти войной на Египет, на что подбивал юный Балдуин своих европейских коллег, крестоносцы так и не решились. Великие армии растаяли, боевой дух сошел на нет. Думы еще год назад пылавшего будущими битвами вождя германцев привели его к тому, что восьмого сентября того же 1148 года Конрад Гогенштауфен погрузил на византийские корабли оставшихся своих рыцарей и отплыл в Константинополь.
— Прощайте, Людовик, — кутаясь в походный плащ, сказал он на берегу Средиземного моря, — в недобрый час мы приплыли в Святую землю. Злой ветер, как мертвые осенние листья, занес нас сюда. И он же уносит нас обратно поверженными…
— Прощайте, император, — сказал ему король Франции.
И еще долго смотрел вслед, как уходят к горизонту корабли немецкого короля, прошедшего все круги ада на Востоке, потерявшего почти всех своих соратников и теперь возвращавшегося домой со стыдом и позором в сердце. Судьба оказалась так немилостива к германцу, что даже не дала ему погибнуть — ни от предательской стрелы, ни от коварного сарацинского ятагана.
Людовик все еще держался за древние камни Иерусалима, Алиенора торопила его, а он все тянул время. Подолгу молился в храме Гроба Господня, обсуждал с Балдуином возможные вылазки в сторону Египта, Но его сеньоры уже давно отправились по домам, и злые ветры готовы были оторвать и короля Франции — и с позором понести за море.
Чем могли похвастаться вожди Второго крестового похода, который начинался так пышно? Немногим! Победой на берегах Меандра, которая не решила ничего в ходе всей войны, да триумфом личного оружия двух королей: Людовика, в Кадмских горах противостоявшего на скалистой тропе целому отряду мусульман, и Конрада, под Дамаском, поединком с виртуозом, мастером ятагана, ал Багури, которого германец разрубил на две сочные половинки.
Вот и все победы. Хотя была еще одна, и весьма серьезная, но никак не касавшаяся Конрада и Людовика. Высадившиеся в сентябре 1147 года в Порту английские и шотландские крестоносцы так и не доплыли до Святой земли. По просьбе короля Португалии Альфонса они помогли ему взять Лиссабон, 400 лет находившийся в руках мавров, за серьезную плату — три дня беспрепятственного грабежа. Сказочно обогатившись, эта часть крестоносцев осталась в услужении короля Португалии, и только часть вернулась на родину.
Но было ли до счастливчиков дело Людовику Седьмому?
Само возвращение казалось ему ужасным — короля ожидали разоренная поборами страна, гигантские долги тамплиерам, а главное, как и Конрада Гогенштауфена, лютый позор. Они не только не наказали мусульманский мир Палестины и Египта, не поставили его на место, а, напротив, только укрепили своей беспомощностью. Оказалось, что напор франков и германцев, лучших воинов Европы, перед которыми поначалу трепетали магометане, можно было легко сломить. Две великие армии оказались рассеянны и погибли. Это и было самым страшным. На чужой азиатской земле легли костями или оказались в гибельном плену почти двести тысяч христиан!
