Мальчики - Дина Ильинична Рубина
Ничего «элегантного» не было ни в оставленном на краю стола картонном стаканчике с гущей чёрного «кофе-боц» на донышке, ни в фантике от шоколадной конфеты. Не было в нём самом ни щегольства, ни желания позлить полицию. Просто времени оставалось в обрез на решение всех технических задач: на транспортировку и укрытие драгоценного груза.
«Этот мерзавец решил, что он умнее всех!» – наперебой приводили газеты слова Ури Лернера, следователя по особо важным делам. Ури был неплохим парнем, когда-то они вместе служили на авиабазе Рамат-Давид.
«Умнее всех?» Ах, Ури, Ури… Ну конечно же умнее. Ведь ты до сих пор так меня и не поймал…
* * *
А часы покойной повитухи купила Ольга Францевна! «Не смогла устоять, – сказала. – Уж если случай выпал мне первой их увидеть…»
Случай! Самоуверенность женщин равна только их абсолютной наивности: Цезарь подготавливал этот «случай» недели две. Сначала уговорил мать, чтобы та на очередной примерке пару слов обронила о старой русской повитухе, которая перед смертью завещала чудо-часы своей помощнице. Потом сам поведал эту цветистую сказку Рахиму, описав и старенького хозяина, и практически безнадёжное состояние разбитого механизма, и благородство старика, доверившего желторотому нахалу ремонт таких ценных часов. Затащил того во флигель: показать разобранный, промытый и вновь собранный, уже работающий механизм…
Рахим стоял, изумлённо качая головой, разглядывая части корпуса, склоняя толстое, как пельмень, ухо к нежно-прерывистой мелодии, звучащей из недр хитрого домика.
Наконец явилась, любопытства ради, сама хозяйка.
К тому времени ремонт часов был завершён. Они висели на стене, заполняя мазанку своим изысканным боем и ходом «на цыпочках» – почти неслышным, как вздох… Спектакль был сыгран безукоризненно: пробиты половины и четверти, и полные часы с длинным свитком мелодий. За фасадным стеклом благородно проблескивали янтарным лаком маятник и циферблат с латинским часовым кругом. Ну, и сам корпус, разобранный и заново склеенный, сиял всеми луковками и вкусно-выпуклыми виноградинами.
Ольга Францевна зачарованно слушала бой, с нескрываемым изумлением поглядывая на спутанные чёрные кудри «мастера», на полуопущенные чёрные ресницы, на сдержанную уважительную улыбку, которую она мысленно назвала «доверчивой», а главное – на изящные, но сильные руки, уверенно летающие над часами – руки дирижёра над оркестром…
Ровно месяц спустя после судьбоносной встречи с часами Цезарь мчался по улице той самой махалли: скорее удивить старика, обрадовать его и отдать деньги – ровно половину от заработка, он считал это справедливым. Цена, названная им Ольге Францевне, её, надо признать, огорошила. Мать тоже едва удержалась от того, чтобы не ахнуть, даже укоризненно уставилась на сына: как можно драть втридорога с благодетелей! Но Цезарь (нет, довольно его мать гнула спину над швейной машинкой этой женщины!) – Цезарь демонстрировал такую лучезарную уверенность, такую улыбчивую непоколебимость бога, поднявшего со смертного одра лежалый труп, а хозяйка так уже прикипела душой к чудесным часам, что сделка, пусть с некоторой задержкой, состоялась.
…Он так волновался, что дважды пробежал мимо старой калитки, дважды возвращался. Наконец опознал её и заколотил потемневшим бронзовым кольцом о старые доски. Ждал, унимая дыхание, пока откроют. Помнил, что дело может быть долгим. Но открыли сразу же. В калитке стояла девушка лет четырнадцати, вопросительно на него смотрела.
– Ассалям алейкум, кизим, – со сдержанным торжеством проговорил юноша. – Можно ли увидеть вашего дедушку?
Она молча смотрела на него, будто не понимала, чего он хочет. Цезарь даже усомнился: может, он что-то не то и не так сказал по-узбекски, как-то обидел её? – у узбеков сложная система обращений, поди разберись в каждом случае, как правильней обратиться к человеку.
– Бободжон умер… – наконец выговорила она, – на прошлой неделе, – и заплакала, закрывая глаза ладонью.
Он слегка отступил, с горестной оторопью глядя на плачущую девочку. Помедлил, вынул из кармана брюк заготовленную и перевязанную бечёвкой пачку денег. Протянул ей:
– Возьмите, пожалуйста. Я… одалживал у вашего деда. Вот, принёс долг.
Она взяла деньги мокрой от слёз рукой. Так и стояла, в замешательстве разглядывая пачку. Видимо, дед и деньги в её сознании не соединялись.
Цезарь отвернулся и пошёл прочь…
* * *
Через полгода он поднял долю прибыли Амоса с десяти до пятнадцати процентов. Зельда негодовала: что он делает такого, этот Амос, чем заслужил? Ты вкалываешь не разгибаясь, таскаешься по дворам, как старьёвщик, как каторжник, прикованный к своей тачке! Посмотри на себя, synusiu: скелет из работного дома! Довольно этой пиявке того, что он получал от папы за свою паршивую «будкес»!
– Ты не понимаешь, – терпеливо отвечал сын. – Я создаю образ.
– Что ты создаёшь?!
– Он должен видеть во мне удачника.
– Нет такого слова! – кричала Зельда.
– Успешника, – поправлял себя сын. – Везуна.
Война шла к концу, это чувствовалось во всём: стало легче с едой, швейная артель, организованная польскими беженцами, получала всё новые заказы; после работы и до глубокой ночи Зельда шила на продажу модные фуражки-семиклинки, фуфайки и дамские жакеты. К тому же подросшая Златка, рослая и бойкая девочка с длинной чёрной косой, выдав себя за пятнадцатилетнюю, устроилась ночной нянечкой в садик для глухонемых детей, а попутно ещё мыла котлы на кухне. В общем, не голодали…
Но у Цезаря была цель: вернуться в Варшаву, как только это станет возможным. К прикоплённым небольшим деньгам он собирался одолжить у Амоса довольно крупную сумму «подъёмных». Одному богу известно, какими путями и с какими тратами придётся выпрастываться из Азии. Поезда ходили через пень-колоду, обвешанные гроздьями эвакуированных, надо было раздобывать какие-то справки и вызовы. Надо было пробиваться домой. Домой, в Варшаву! К своей мастерской и, главное, к своей коллекции…
Несмотря на все эти годы, на будто спрессованную под могучим прессом чужую азиатско-советскую жизнь, он мог легко перечислить и описать в мельчайших подробностях все часы из семейной коллекции: и готический за́мок каминных часов «Мсье Тюренн» с серебряными солдатиками; и витые колонны, портик и арку голубого циферблата австрийских часов с полуголыми ангелами по прозвищу «Два прощелыги». (Их так обожала кухарка Зося! Трогать не смела, только умильно крестилась и говорила: «Ну, до чего чертовские рожи у этих ребят!» Где сейчас наша Зося, жива ли?)
Закрыв глаза, Цезарь совершенно ясно представлял себе любимые папины часы, под которыми тот по утрам прочитывал от корки до корки «Варшавские губернские ведомости», бормоча: «Мне это воняет», – английские музейные часы с гордым именем «Монарх»: изысканная гравировка циферблата, золотые накладки в виде морских коньков, дельфинов и ветров, дующих сквозь щёчки-мячики. Он прекрасно помнил всю эту золочённую ярмарку стихий!
Да что там говорить: он помнил все часы в каждой комнате их дома – в спальне родителей, в
