Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев
– Что же, выходит, моему отцу надо было принять веру ромеев?! И что, ромейский базилевс прислал бы ему в помощь хотя бы одного своего воина?! И не подумал бы! А немцы тогда и вовсе съели бы Чешскую землю! Нет, нет, дорогая моя София! Я уважаю твои убеждения, но я не священник и не монах, я – князь и, крестя сына, думаю о своём народе, о том, как он будет жить. Тебе не по нраву Пражский архиепископ?
Предслава молча наклонила голову.
– Хорошо, тогда я пошлю гонцов в землю угров, в город Печ. Пусть благочестивый епископ Бонифертий совершит над нашим мальчиком таинство крещения.
Рыжий устало плюхнулся на лавку, расстегнул на верху кафтана обшитую серебряными нитками пуговицу. В горнице было душно. Чадили догорающие свечи. В забранное слюдой окно светило жаркое летнее солнце.
– Я бы хотела окрестить сына в Сазавском монастыре, – сказала Предслава. – Но вижу, что это невозможно. – Она огорчённо вздохнула. – Что ж. Я согласна. Слышала, что епископ Бонифертий – человек достойный, благочестивый и крепкий в христианской вере.
Рыжий удовлетворённо кивнул головой. Повёл речь о другом.
– Вот что, моя супруга. Отныне, чтобы охранять твой покой от всяких недобрых людей, решил я приставить к тебе одного человека. Это евнух Халкидоний, грек из города Фессалоники. Так мне будет спокойней, – внезапно объявил он неприятно изумлённой Предславе.
Княгиня затаила дыхание. Страшная мысль обожгла всё её существо.
«Ужель прознал о Матее? Но от кого? Кто-нибудь из дворовых девок или пани мог невзначай узреть, догадаться! Тогда Матее не поздоровится! Надо немедля упредить его, чтобы берёгся».
Вслух она промолвила с наигранным равнодушием:
– Не думаю, что евнух защитит меня, если нападут враги. А вот подслушивать, следить, доносить – такое он сумеет.
В словах княгини слышалось едва скрываемое презрение.
– Хорошо, я ещё подумаю. – Болеслав резко вскочил с лавки и, описав полукруг, поспешил к высоким дверям.
– Мне пора на мессу, дорогая супруга, – бросил он ей через плечо. – А крестины пройдут здесь, в Праге, в церкви Святого Вацлава. Так я хочу!
Он вышел, оставив в душе Предславы волнение и беспокойство. Надо было что-то делать, а что, она не знала. И не с кем было ей посоветоваться, не с кем поделиться мыслями и тревогами своими.
«Ну, к Матее гонца я отправлю с грамотой. Нынче же вечером. Объясню, что хочу заказать у мастера всякие безделушки – браслеты, кольца. По нраву, мол, его работа. А самой надо будет сразу после крестин съездить на Сазаву. Но кто же, кто мог наушничать и следить за мною? Боже, сколь была я неосторожна! Или мои тревоги напрасны, ничего не знает и ни о чём не догадывается Рыжий, а просто хочет приставить евнуха служить мне и сыну? Так делают и на Руси, и в других землях. Евнухи присматривают за женской частью дома и никого постороннего не допускают в неё, оберегая покой княжеских и императорских жён, сестёр и дочерей. Или всё-таки кто-то поселил в душе Рыжего недоверие?»
Молодая женщина терзалась сомнениями и нервно теребила пальцами маленькие разноцветные чётки.
Глава 44
Как и год назад, в сопровождении отца Прокопия взбиралась княгиня Предслава на вершину горы над Сазавой. Шла той же тропой, смотрела вверх, и радовалось сердце: стояла на месте голой проплешины нарядная маленькая церковка с крытым свинцом куполом-луковичкой и приземистой звонницей, на которой в ряд висели медные колокола разной величины. Окружала церковь невысокая оградка, медные врата же храма ярко светились под солнцем, словно то был негасимый огонь, некогда явившийся Моисею в ветвях купины.
Внутри храма была фресковая роспись. По правую руку от южной боковой двери находилась икона, изображающая Рождество Пресвятой Богородицы. Вот святая Анна в синем мафории молитвенно сложила руки, вот седовласый святой Иоаким, отец Пресвятой Девы Марии, устремляет взор ввысь, благословляя Господа за дарованную ему, старцу, радость – стать отцом. И сам младенец, укутанный в белые пелены, с ярким ореолом окрест головы, выпростав пухленькие ручки, будто тянется к умилённой матери.
Предслава прослезилась. Святой Иоаким чем-то напоминал ей покойного отца, а ребёнок – её собственного сына – младенца, только что прошедшего латинский обряд крещения. Жаль, но земные помыслы часто оказываются важнее возвышенного, человеческое становится необходимее Божественного. Хотя это так только кажется.
В храме теплились тонкие лампады, курился фимиам. Царил покой, неслышно двигались в полумраке тёмные фигуры служителей.
Помолившись, Предслава вернулась на двор, пошла вдоль ограды. Полюбовалась вратами и колокольней.
– Добрый мастер деял, Матея Хорват из Судет, – пояснил отец Прокопий.
Княгиня чуть заметно улыбнулась в ответ.
– А туда, матушка, не ходи, – остановил её игумен. – Тамо у нас… постник один, отшельник. – Он указал на вырытую в земле глубокую яму. – С зимы поселился тут, постриг принял, сказал, грехи, мол, замаливать буду. С той поры и живёт в пещерке, кою сам же и выкопал. Изредка токмо в храм ходит. Братия пищу ему из монастыря носит.
– Хочу побеседовать с отшельником сим. Можно ли? – спросила Предслава.
– Отчего ж? Токмо не ведаю, пустит ли. Я вначале сам с им побаю.
Отец Прокопий пошёл вперёд и приблизился к яме. О чём-то переговорив с её обитателем, он обернулся и сделал княгине знак подойти.
Вскоре Предслава оказалась в мрачном подземелье. Было сыро, промозгло, откуда-то сверху сыпалась земля. Лица отшельника она не видела, только заметила в самом тёмном углу коленопреклонённую фигуру в иноческом одеянии. Зажглась тонкая свеча.
– Рад, что посетила меня, светлая княгиня.
Голос показался знакомым.
– Боярин Фёдор Ивещей! – не выдержав, воскликнула Предслава.
– Был боярин, а нынче – инок Иона. Постами, молитвами слёзными да умерщвлением плоти искупить хощу грехи свои тяжкие. Свет белый более не мил мне. Всё, чего вкусить жаждал по корысти и жадности своей, к чему гордыня меня влекла – всё то пусто было! Сижу здесь, во мраке и холоде, и – счастлив! Да, счастлив, ибо к Господу ближе стал, ибо ко спасению путь открылся мне. О плоти, о грешном не имею отныне мыслей. Об одном токмо – о Боге помышляю, госпожа! Ждал тебя, надеялся: не пройдёшь мимо, заглянешь сюда, дашь слезу пролить, покаяться во гресех страшных!
Предслава невольно отодвинулась подальше от инока. Никак не ждала она узреть Ивещея в таком виде и в таком месте. А бывший боярин тем часом продолжал:
– То ить я, окаянный, Володаря тогда из поруба вытащил. Помнишь, после набега печенежьего?
Предслава молча кивнула.
– Отпустил, дружился с им, а
