Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
Да, отнюдь не со всеми действиями нового императора я мог согласиться – особенно как француз. Но было несомненно: для русских его новые указы, пусть сыпавшиеся неожиданно и без разбору, несли множество благ, в этой стране незнаемых и даже неслыханных. А что до неразборчивой поспешности, то разве здешней державой кто-нибудь управлял по-другому? Да и можно ли – по-другому?
Я вспоминал русских офицеров в прибалтийском гарнизоне, это, надо признаться, были не самые лучшие представители своего племени – те, кто не сумел или не захотел удержаться в действующей армии. Бывало, они на ровном месте, без малейшей к тому причины утрачивали контроль над собственным подразделением. Солдаты просто переставали их слышать. Обычно это были те командиры, кто не умел добиться своего знанием дела или твердостью приказа.
Заметив непорядок, они часто переходили на крик, их дурному примеру следовали унтеры. Давно известно: чем меньше уверенность командира, тем он истошней.
Но в любом случае пользы не было – ни для кого. Ведь повиноваться надо всегда. Даже если твой офицер не хватает звезд с неба, он все равно знает больше, и не солдатское дело – рассуждать и выставлять оценки. В этом суть армии. Однако во многих взводах и даже ротах о повиновении не шло и речи, дисциплина, когда-то утраченная, ни за что не желала возвращаться, несмотря на самые рьяные усилия командиров. На плацу стоял непрерывный ор, свистели палки – но даже мне была видна их полная тщета перед лицом набычившегося, молчаливого солдатского упорства, стойкого и неподвижного, словно вросшего в землю рваными подошвами сапог. Они не верили и потому не желали исполнять команды, пусть и себе во вред.
Очевидно, что новый император прекрасно изучил свой народ. С ним нужно действовать быстро, не предаваясь сомнениям. Что он и делал, кстати, не без успеха. Но почему его подданные не верили ему, почему смотрели угрюмо, как ветераны, считающие себя выше уставных требований, глядят исподлобья на излишне распорядительного подпоручика? Впрочем, в руках монарха – полнота власти, и он всегда сумеет найти себе новых советников. А распоясавшиеся фузилеры будут отправлены по дальним крепостям, на их место заступят те, что умеют повиноваться и знают свой долг. Столичной публике придется смириться. Таковы законы государственного бытия.
Поэтому я пришел к единственно возможному выводу – и с небольшими оговорками известил о том своего патрона, – что в силу не могущих быть предвиденными причин наша любимая держава потерпела очевидное дипломатическое поражение, которое, впрочем, можно в дальнейшем, при условии продуманной и упорной деятельности, низвести до уровня тактического. Необходимо лишь было взять паузу и терпеливо ждать возможности для контригры, ни в коем случае не прекращая сбор и анализ информации. А удобный час мог наступить очень скоро.
Ведь внешнеполитическая стратегия нового самодержца секрета не составляла: обратить острие своих ударов на север Европы и создать там российский анклав, на манер того, как шведы когда-то подчинили себе всю Балтику. Кроме того, налицо было желание отменить наиболее ветхие из бородатых московитских установлений, чего, по разговорам, желала, но так и не решилась сделать покойная царица, а также с надлежащей умеренностью реформировать армию и прочие службы, дабы ускорить чиновное продвижение наиболее одаренных лиц.
Возможно, следуя прусскому идеалу, его величество в какой-то момент обратит внимание на образование – лет через пять. Станет искать по всей Европе учителей, искусных ремесленников, открывать школы, хотя бы в больших городах. Это в длительной перспективе может улучшить внутренние российские дела. Случись так, сей достойный монарх несомненно заслужит признательность подданных и высокие оценки историографов. Однако во внешних сношениях деться ему будет некуда. Ведь в эту войну ничего не изменилось, расположение и соотношение восточных держав осталось прежним, а их противоречия – неразрешенными.
По-прежнему между Бранденбургом и Пруссией будет пластаться жидкий польский позвоночник, на юге, имея на фланге цесарскую империю, повелитель народа россов будет безуспешно воевать с османами, посылая свои войска изнемогать в голодных и безводных степях, а с севера в стойке обиженного сторожевого пса станет мотать загривком сталелитейная Швеция. Все вернется на круги своя – так вот, на круги своя и должна вернуться политика нашего всемилостивейшего короля. Не сокрушаться надо, а ждать и направлять. Всеми возможными способами удерживать императора от столкновения с дружественной нам Швецией и примирения с британцами. А уж когда он выберет, с кем ему враждовать – с двором берлинским или имперским, то тут мы должны быть наготове и сделать ход немедленный и дерзновенный, который бы сразу смог стать реверсом для нынешнего паса. В свою очередь, для этого, как сказано выше, необходима информация, своевременная и непрерывная.
И вот здесь я постепенно начинал становиться незаменим – иного вывода в нашей миссии сделать не могли. Врачебная деятельность вкупе с неплохим знанием разговорного русского приводили ко мне людей разных и, как правило, значимых в своих кругах, торговых, придворных, служилых. Многие из них никогда бы не стали разговаривать друг с другом, но охотно делились со мной многочисленными секретами отнюдь не медицинского свойства. Я не успевал их записывать, а отчасти опасался это делать, поэтому моя голова скоро начала пухнуть от чрезмерного количества государственных тайн. Скоро я стал понимать, что отнюдь не все сведения мне следует сообщать в посольство, и вовсе не по причине их малодостоверности. Такое заключение стало для меня изрядной новостью, и, свыкшись с ним, я неожиданно начал проникаться к себе все большим уважением. Деньги этому тоже способствовали. Русские не считали зазорным щедро вознаграждать иноземного доктора, хотя его услуги порой оказывались самыми ничтожными, – так решительно повелевало ими ложное тщеславие.
11. Неизвестные
Странное узрел Еремка дело, странное и невиданное. Была по дороге из слободы да в сторону Двора изрядная пустошь. Место вроде для жизни не сильно пригодное, никому не нужное, хоть и не гиблое, но какое-то квелое, малорадостное. И не темно, а не весело, и не болото, а сыростью дует. Никто там не строился, не селился, и старался Еремка – да не он один – проходить то место побыстрее. И вот как-то на неделе, идучи то ли справа налево, то ли слева направо, по своей
