Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
Ратники, зашумев, побросали ведра, схватились за луки и выстроились у бойничных проемов.
– И чего им надо, собакам? – зло спросил кто-то из отроков.
– А весело им Киев жечь, – ответил кметь постарше.
Забава Путятишна, заробев, встала на цыпочки, желая увидеть волчье веселье куманов. И ощутив скорее, чем узрев, приближение врага, она вдруг побежала в страхе вдоль хода. Споткнулась о мягкое, упала на карачки. Слезы выскочили из очей уже не от дыма, а от обиды на беспомощность. Но вмиг высохли, когда она увидела ноги разлегшегося посреди хода дружинника. Дочь воеводы хотела выбранить его и внезапно онемела. Из глаза ратника торчала стрела. Вошла так глубоко, что наконечник, верно, торчал с обратной стороны головы.
Забава зажала обеими руками рот и спешно отвернулась. Взгляд упал на лук, выроненный убитым кметем. Осторожно взяв его, девица поднялась. Медленно, как во сне, подошла к бойнице и встала между отроками. Те, быстро натягивая тетивы и почти не целясь, пускали стрелы одну за другой в гикающую конницу куманов. Забава, перебарывая кашель, вытащила стрелу из большой тулы на полу. Лук был тяжелый и такой тугой, что оттянуть тетиву она смогла едва-едва. Стрела вырвалась из пальцев и бесславно упала за стеной.
Один из отроков, безбородый юнец, недоуменно повернул голову. При виде Забавы недоумение перешло в оторопь.
– Ну чего глядишь? – с досадой молвила она. – Я дочь воеводы, и из лука стрелять умею!
Тут и второй отвлекся от боя, в изумлении открыл рот.
– Пасть закрой, Ольма, стрела влетит, – посоветовал ему первый отрок.
– Тебя-то как зовут? – спросила Забава.
– Даньслав. А ты как здесь…
– Стреляй-ка лучше, Даньслав, – напустила на себя строгий вид воеводская дочка. – Не то девушки любить не станут.
Даньслав хотел было последовать ее словам, но голову снова повело в сторону девицы.
– А воевода зна…
Забава шикнула на него. Отрок стал смотреть, как она кладет на лук вторую стрелу. Дочь воеводы сказала полуправду. Из лука она и в самом деле пробовала стрелять – из того, на котором учились младшие братья. Настоящий боевой ей никто в руки, конечно, не давал.
Поглядев на ее бесплодные старанья, Даньслав тихо завел правую руку, зажал двумя пальцами стрелу возле щеки Забавы, левой, одетой в рукавицу, взялся за чело лука, накрыв ее пальцы. Девица смолчала. Ольма косо посматривал на них и ухмылялся.
Половцы, послав на город огонь и принеся в жертву своим богам еще несколько десятков соплеменников, оставшихся лежать за рвом, поворачивали обратно.
– Целься, – сказал Даньслав, оттягивая тетиву.
Забава, прищурясь одним глазом, повела луком туда-сюда. Отрок спустил стрелу. Тетива, дзинькнув и сильно хлестнув его по рукавице, заставила девицу вздрогнуть. Обмякнув, она привалилась спиной к ратнику.
– Попа-али, – удивленно протянул Ольма.
Дочь воеводы, забыв о чести и приличии, взвизгнула от радости. Даньслав спешно убрал руки. На ликующую девицу смотрели теперь со всех сторон.
– Гасите огонь! – опомнившись, крикнула она и наконец закашлялась.
– Даньша, какого ляда ты притащил сюда девку? – накинулся на отрока седоусый десятник.
– Какая я тебе девка, облезлый мерин! – ответно пошла на него Забава Путятишна, не выпуская лука из рук. – Повежливей с дочерью воеводы! Никто меня не тащил, я сама пришла.
– Зачем? – опешил десятник, заскорузлой ладонью утер с лица пот.
– Затем!.. – Девица закусила губу, осознав, что не сумеет ничего объяснить.
Ну как ей было признаться, что, узнав о нападении половцев, она напугалась так, как не боялась даже в детстве страшных мачехиных окриков, как не трепетала прежде от мыслей о замужестве против воли. И как, проводив со двора отца, убежала в свою светелку, упала на ложе и стала со слезами колотить кулаками по подушке от отчаянной мысли, что степняки сожгут Киев. А потом громче страха заговорила гордость и, устыдясь себя, Забава Путятишна села думать. И в конце концов надумала, что если самой пойти воевать с погаными, то будет не так страшно. Да и вышивать крестиком во время войны дочери воеводы не годится.
– А чтоб вам веселее сражалось! – возгласила она, торжествующим взором окинув стрелков. – Эй, храбры, насыпьте перцу под хвост поганым! Не бывало еще такого, чтоб степные хорьки прогрызли дыру в киевских стенах!
Кмети сгрудились вокруг, усмехались несообразному виду девицы в шлеме, с воинственным кличем на медовых устах.
– А храбрая…
– С такой подмогой нам и половец не страшен.
– Лук-то ровно коромысло держит.
– Осторожней, Григша. Она и дерется им, верно, как коромыслом!
– Бабью дружину бы ей под руку – все поганые б разбежались!
Некоторые гудели снисходительно:
– Ну, девка… Воеводино племя…
Забава, пропустив мимо ушей и посмехи, и «девку», продолжала воинствовать, но уже не так уверенно:
– А нанюхаются нашего перцу и не найдут боле пути к Киеву! Нечего хорькам притворяться волками и щелкать на нас зубами…
Ратники хохотали упрямому удальству девицы и едва не проглядели пожар. Бросились тушить, таскать ведра. Даньслав и Ольма взяли Забаву под локти, отволокли к ходу в башню. Там ее приняли на руки другие, снесли вниз и выставили вон. Да еще приставили двух дружинных отроков, чтоб со строгим доглядом вернули девицу домой в целости и сохранности.
– Дурачье, – буркнула Забава и улыбнулась. Крикнула: – Батюшке не сказывайте, где я была, а не то и вам перепадет от него.
Опрокидывая ведра на стену, Даньслав тоже улыбался – перед тем как сбыть девицу с рук, успел украдкой чмокнуть ее в сладкую лебединую шею.
– Уходят! – разнесся по гульбищу стены ликующий вопль. – Половцы уходят!
И другой, притворно-изумленный:
– А напугала девка вражин…
11
Степняки подавились Киевом и огнем прошлись по селам, а лакомой добычей сочли монастыри. Обглодали и выплюнули Стефанову обитель, выжгли Германову, примерились к самой крупной – Феодосьевой.
Чернецы после заутрени переводили дух в кельях, когда монастырское било стало захлебываться звоном. И словно в насмешку над ним из-за ворот неслись дикие кличи, свист и гиканье. Воротины судорожно затрепыхались под ударами клинков. Повыбежав из келий, монахи узрели над вратами стяги чужаков, услышали отчаянный призыв пономаря:
– Бегите, братия!
Крику вняли единодушно, но спасаться кинулись врозь. Часть иноков бросилась под защиту Божьей Матери в церковь. Другие заторопились в дальний угол обители, за амбарные клети, в огороды. Третьи побежали прятаться в пещеры.
Степные разбойники выломали ворота и на конях растеклись по обители. Не успевших скрыться монахов ловили петлями и тащили за собой. Разделившись, пошли к кельям и на верх холма к церкви. Те, что надеялись поживиться в монашьих жилах, просчитались. Вырубив двери, находили лишь жалкие постели, запасные лапти и деревянные иконы, рукоделье и нехитрые инструменты для работы. Но и это хватали без разбору.
В одной келье стоял на коленях перед старой иконой с лампадой монах Илья. Он слышал звон била и вражью кутерьму снаружи, но не мог встать, не закончив молитву. В это утро она была особенно долгой. Он уже знал, а зная, верил, что все будет так, как надо, и оттого молитва его была по-детски доверчивой.
Положив последний поклон, Илья вытащил из-под лавки, на которой спал, старые сапоги. Они верно служили ему половину жизни, а последний год пребывали на покое. Износу знаменитые сапоги не знали – в них и теперь еще хоть по всей Руси гулять можно. Проверив, крепко ли держатся подковки и стальные накладки, Илья закинул сапоги на плечо и вышел в дверь.
Возле соседней кельи ему попался степняк, сдиравший с книги серебряную ризу. За этим занятием его душу и застали темные духи, поволокшие ее с собой, а осиротевшая плоть с проломом на виске от удара сапогом рухнула в пыль. На Илью кинулся с саблей другой половчанин, но встретив отпор сапогами, растерялся и тут же получил по морде, закатил глаза, упал. Илья подобрал сабельку, посвистел ею для пробы в воздухе и полоснул степняка по шее.
У келий он сразил еще нескольких, сильно занятых грабежом и едва заметивших миг разлучения души с телом. Затем почуял запах дыма – половцы в злобе подпалили монашьи жила. Илья, перекрестясь, пошел к церкви. На тропинке в него врезался послушник с полубезумными глазами.
– Убили! Старца Дионисия убили!.. Дом Владычицы сквернят…
Отрок отпрыгнул в сторону, желая бежать дальше, прямиком в лапы половцам. Илья поймал его за цыплячью шею, притянул к себе, тихо и внушительно сказал на ухо:
– Беги к пещерам.
Сам заспешил к церкви, где бесновалась большая свора поганых.
Позарившись на сокровища, степные разбойники разбили лбы о запертые двери храма и задумали выжечь их. Приволокли из распотрошенного амбара корчагу с лампадным маслом, облили оба входа, запалили огонь. Укрывшиеся в церкви на хорах монахи бестрепетно и громко возносили акафист Богородице.
