Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
По полю до темноты передвигались пешие фигуры – выносили раненых.
Войско под стенами города всю ночь праздновало победу, перемежая урывочный сон с ликованием и питием. Но бражничали недолго. Едва свернулся свиток короткой летней ночи, на место побоища снова выслали отроков и холопов. Искали в грудах мертвецов своих, складывали на телеги, по разным знакам угадывали половецких князьцов – этих тоже сносили к берегу, располагали в ряд, сдирали шлемы. Князь Мономах со снятой шапкой в руке смотрел, как переправляют через реку павших воинов. Святополк Изяславич вышагивал перед трупами князьков, вглядывался в мертвые лица. В Тугоркановой орде он знал многих, и многие теперь лежали перед ним.
Когда принесли еще одного, в железной маске, киевский князь проявил нетерпение, сам потянулся снимать шлем с обрубленным хвостом.
Вопль Святополка привлек внимание Мономаха. Не разобрать было, чего в этом крике больше – радости или негодования.
– Мой любимый тесть! – то ли всхлипывал, то ли хихикал киевский князь, тыча рукой в мертвого половчина. – И его сын. – Палец передвинулся дальше по ряду, показав рассеченный труп.
– Тугоркан? – переспросил Владимир, не веря услышанному. Он никогда не видел этого хана в лицо, но Святополк, конечно, не мог ошибиться.
Еще вчера они предполагали, что Тугоркан сумел все же уйти от погони. Сегодня один из самых могущественных и опасных степных хищников оказался мертвее некуда.
– Увы мне! – возопил киевский князь, растягивая ухмылку до ушей. – Как переживет его смерть моя жена! Боюсь, что теперь она захочет покинуть меня, удалившись в какой-нибудь монастырь!
Святополк наступил ногой на продырявленную грудь Тугоркана.
– А кто его убил? – спросил он, оглянувшись на дружинников.
– Неведомо, князь.
Мономах подобрал из кучи шлем с маской, повертел в руке. Показал всем метелку обрезанных конских волос в навершии.
– Кто это сделал?
Отроки снова развели руками. Судила Гордятич забрав шишак, тоже задумчиво рассмотрел его, поглядел через глазные прорези в маске.
– Кто отрезал, тот и свалил Змеевича, – подытожил он. – При том не копьем и не стрелой, а мечом одолел. За такое храбрство и награда должна быть немалая.
– Согласен, – кивнул Мономах. – Серебра и почестей не пожалею для витязя, коли он остался жив и сыщется.
– Прибереги свое серебро, брат, – уронил Святополк. – Наверняка этот храбр – из моей дружины.
– А если из моей? – рассмеялся над его щедрой жадностью Мономах.
– Тогда я приглашу тебя и его на почестный пир в Киев!
– Видно, где-то медведь сдох, – решили меж собой после этого переяславльские отроки.
– А тестя я заберу с собой, – объявил Святополк. – Все же родня великого князя, не гоже ему с прочими погаными гореть.
Когда последний воз с телами русских ратников пересек брод, на берегу поднялся густой дым. Половецких князьков, сгребя в кучу, облили смолой и подожгли. Других, во множестве иссеченных на поле, до времени оставили – пускай пока воронье и зверье пирует.
Тугоркана привезли в город и выставили на телеге возле торговой площади. Каждый мог подойти, полюбоваться на Змеевича и решить, так ли страшен половец. Отдельно, на княжьем дворе, вывесили шишак с маской, чтобы обнаружил себя воин, сразивший хана.
Тем временем вынесли на двор столы и открыли закрома. И хотя переяславльские житницы второй год стояли скудные, меду хватило всем – весной из Ростовской земли пришел повоз с собранной данью. Бочки выкатили на улицы, и даже последний нищий, гнусавивший песни на папертях церквей, сделался весел и хмелен.
В середине гулянья перед столом, где сидели князья, встал дружинник. Поклонился в пояс, молвил:
– Исполните свои слова, князи русские.
Он вывернул на пол торок, который держал в руке. Вывалившийся длинный хвост из светлого конского волоса лег у его ног толстой змеей. Святополк и Владимир одновременно оторвались от скамей, зачарованно глядя на ханский знак. Затем киевский князь ударил брата в плечо:
– Я же говорил – Тугоркана убил мой дружинник.
– Ты ошибся, брат, – усмехнулся Мономах, – этот воин служит в моей дружине.
– И как же он оказался в твоей дружине, когда я сам принимал его в свою? – едко поинтересовался Святополк.
– Да вот так и оказался.
– Слава победителю Тугоркана Змеевича! – пьяно проревел боярин Станила Тукович.
Дружинники повторили славу нестройно, зато громко.
– Давай у него самого спросим, – предложил киевский князь. – Ты чей будешь, храбр?
– Прости, князь, ты ведь хотел меня в поруб кинуть, – спокойно ответил Олекса-попович, – а мне там размахнуться было б негде. Вот и ушел я от тебя. Зато теперь есть где размахнуться. – Он подкинул мыском сапога Тугорканов хвост.
– Чего хочешь – проси, – довольный, сказал Мономах. – Все исполню.
Святополк, обиженно засопев, выпал из разговора и припал к чаше.
– Заветное мое желание ты, княже, исполнить не захочешь. Потому прошу лишь чести – хочу быть у тебя в старшей дружине, среди лучших мужей.
– Темно выражаешься, храбр. Разве не честь для мужа – самое заветное желание? И ты заслужил ее. – Мономах взял чашу с вином: – Пью за моего старшего дружинника Олексу… как звать отца твоего?..
– Поп Димитрий, – с гордостью ответил храбр.
– …Олексу Поповича! – Пригубив вино, князь попросил: – А теперь расскажи про бой с Тугорканом.
– Позволь, князь, – приложив руку к сердцу, сказал Олекса, – прежде напомню, что брат твой обещался пригласить тебя и меня на почестный пир в Киев.
– А? – встрепенулся Святополк и увидев множество очей, уставленных на него, с неохотой проскрипел: – Обещался так обещался.
Удовлетворенный, Олекса начал свою повесть:
– Уж больно мне эта железная образина не понравилась… Но сперва, надо сказать, на меня набросились две дюжины его свирепых гридей…
К утру в Переяславль прискакал на взмыленном коне отрок из Киева. В спине пониже плеча из него торчала стрела. Грянувшись оземь чуть живой, он выдавил:
– Боняковы половцы зажгли Киев. Поспешай, князь…
Гонец закрыл глаза и испустил дух.
9
Добрыне снился лес. Сызмальства привычный к дебряным гущам, к темени еловых чащоб, к звериной осторожности, обвыкший считать бор домом, а зверя – соседом, он чувствовал, что лес вдруг стал непонятным. Он был чужим и относился к Медведю с опаской, будто считал врагом. Добрыня был неприятен лесу, и лес ясно давал понять это. На голову и за шиворот ему сыпались шишки, деревья с угрожающим скрежетом раскачивались над ним, ветер, бежавший по верхушкам, шипел и ронял сухие сучья. Со всех сторон на него надвигался вой. Это выл лес, собравший для вражды с Добрыней всех своих волков. Потом вой прекратился, и раздались гулкие удары дубины о высохший ствол…
Настасья вынырнула из-под тяжелой руки мужа. Крестясь, босиком пошлепала в сени. В оконца едва пробивался рассвет. Кому в такую спозарань приперло колотиться в ворота? Кто-то из холопов все же продрал очи и пошел во двор. Настасья вернулась в изложню, надела рубаху, подвернула на голову косу. В полутьме полюбовалась спящим Добрыней – ни у кого такого нет! Люди бают – зверюга, а для нее в целом свете милее не сыщется. Потому как ему одному глянулась посадская молодка, которую считали убогой и жалели за нелепый облик – узкие плечи и обильный зад, лицо без бровей и подбородка, зато с длинным носом, с глазами, посаженными рядышком. Да и с росточком Доля и Недоля перемудрили – Настасья головой обивала дверные притолоки. Зато с Добрыней они ладная пара, один к одному. И сколько ж свечей она спалила перед иконами, вымаливая себе мужа, сколько ведер слез пролила!..
В изложню сунулся холоп, Настасья пинком выставила его, чтоб не разбудил Добрыню.
– С княжого двора парубок прибежал, грит, дружину собирают, немедля надо… – холоп в трепете круглил глаза.
– Ай, Господи, случилось чего? – закрестилась Настасья.
– Половцы, грит, в Киеве! Орудуют вовсю… Скоро здеся будут.
Охнув, хозяйка, схватилась за непраздное чрево и ринулась в изложню. Залезла коленями на постель, растрясла мужа.
– Добрынюшка, а Добрынюшка! Погибель нам всем пришла!..
– От кого погибель? – открыл глаза Медведь. – Князь, что ли, снова белены объелся? Так его ж нет в городе…
– Да кабы князь!.. – заголосила Настасья. – Половцы безбожные!..
– То-то мне волчий вой снился, – бормотал Добрыня, натягивая порты.
Настасья побежала вниз, крикнула холопам, чтоб тащили кольчугу с шеломом, сготовили оружие и коня. Заскочила в поварню, вынула из печи горшок с теплыми пирогами. Подхватила жбан с киселем и понеслась обратно. Пирогами набила торок, жбан тиснула в руки Добрыне – испить перед трудами.
Облачась и вооружась, Медведь взгромоздился на свою кобылу.
– Чадо мое береги, – дал он наказ жене. Настасья послушно обняла обеими руками живот.
