Юрий Андреев - Багряная летопись
— Ваше благородие, — едва слышно прошептал Володька, — страшно тебе?
— Немного. А тебе?
— Аж трясет: не то от сырости, не то с непривычки.
— С непривычки, — шепнул Гриша. — Молчи.
— Ага. Молчу, — едва слышно согласился тот.
«Неужели кто-нибудь в схватке погибнет? А если я? Не станет меня — и все. Нет, не может быть!.. А почему не может быть? Все может быть. Жаль, не придется тогда увидать, каким же все станет после победы. А если поранят? Обезобразят? Наташа глянет — и содрогнется. Нет, она добрая, виду не покажет, но сама… Лучше смерть! Нет, лучше все-таки жизнь. И победа. А сейчас надо сделать все, как задумано. Обмануть, отвлечь, не вызвать подозрения у беляков… А если за ночь никто мимо не проедет? Плохо! Тогда придется весь день снова скрываться в лесу, затем все сначала…»
В это время Еремеич негромко сказал:
— Едут!
Далматов приложил ухо к земле и явственно услыхал невдалеке лошадиный топот. Крупными толчками забилось сердце. «Сейчас!»
— Не более пяти, — молвил Еремеич. — Приготовиться! Гриша, чтоб зубы им в случае чего заговорил.
«Ночь темная, — думал старый разведчик, — может быть, это только передовой дозор? Все равно, сцапать их да и прочь с дороги в лес подальше. Эх, только бы без шуму!»
Вот три темные фигуры всадников поравнялись с кустами. Гулин с той стороны гукнул по-заячьи, и в тот же миг одиннадцать человек молниеносно кинулись на троих, сдернули их и начали вязать им руки.
— А-а! — завопил один из них, ему закрыли рот, но тотчас забились изо всех сил и двое других. Пристукнуть? Еще в темноте убьешь…
— Ваше благородие, — Гулин поспешно забасил, взял руку под козырек, — никак ошибочка вышла: не красных, а своих повязали! — Пленники тотчас затихли.
— Сейчас проверим, — небрежным начальственным тоном отозвался Григорий и подошел к обезоруженному офицеру, которого, крепко держа, поставили перед ним на ноги. — Кто такие? Отвечать!
Офицер, сильный, рослый мужчина лет тридцати, тяжело дышал после борьбы, глаза даже в темноте светились злобой. Он вновь попытался расшвырять нависших на нем разведчиков и грубо выругался.
— Чтэ-э-э? С кем говоришь, красная скотина? — «возмутился» Григорий. — Отвечай, пока на месте не порубили!
Офицер слегка успокоился:
— Не там ищете, поручик! Красные верстах в сорока южнее. Немедленно прикажите отпустить меня и моих людей.
— Кто такие?
— Я — офицер связи из штаба седьмой Уральской дивизии генерала Торейкина. Везу секретные приказы начальнику Ижевской бригады. Прошу вас тотчас отпустить меня. За промедление будете отвечать по всей строгости военного времени.
— Парле ву франсе? — спросил Григорий.
— Нет, не говорю.
— Жаль. Обыскать!
Гулин лично бросился выполнять долгожданный приказ, извлек из внутреннего кармана офицера два пакета за пятью сургучными печатями каждый и вручил их Далматову. Ага! «Секретно. Срочно». Тот спокойно спрятал их в карман.
— Что вы делаете, поручик! Это безобразно! Я буду жаловаться лично-генералу Торейкину.
— Хоть адмиралу Колчаку, — надменно ответил Григорий. — Надо в штабе проверить, что за птицы. Гулин, вызывайте лошадей!
— Фролов, ну-ка! — Володька кошкой вскочил на одного из захваченных коней и погнал его в лесок.
— Да прекратите вы эту комедию или нет?!
— Ну ладно, хватит! — властно прогремел Гулин. — Мы разведчики красного начдива Чапаева, к нему вас и доставим. Рыпаться не советуем: кончим тут же. Ясно? Если честно в штабе всё доложите, что знаете, гарантирую жизнь и после войны возвращение к семейству. Ясно? Вопросов нет?
У офицера сразу ослабели ноги, он обвис в крепких руках красноармейцев.
Вскоре из леса коноводы пригнали лошадей. Пленников привязали к седлам и освободили им руки, а недоуздки их коней прикрепили к лукам седел троих красноармейцев.
— По коням! — скомандовал Гулин.
Далматов лихим наметом выехал вперед, и отряд взял с места рысью по уже знакомой, едва белеющей во тьме дороге…
19 апреля 1919 года
Самара
Утром 19 апреля Фрунзе внешне спокойно сообщил Куйбышеву и Новицкому, что командование фронта только что потребовало от него решительно и немедленно остановить отступление Пятой армии, для чего перебросить ей на помощь самую боеспособную — 25-ю дивизию Чапаева, то есть ту именно дивизию, которая должна была составить ядро комплектуемой ударной группы для нанесения решающего контрудара.
— Так это значит, — не дал ему даже договорить Куйбышев, — полностью, вот так, — он размашисто начертал в воздухе косой крест, — уничтожить наш план!
— Ну и что же вы ответили? — со сдержанным гневом спросил Новицкий.
— Ответил, что подумаю и сделаю все возможное. Вот для совета я и пригласил вас.
Воцарилось молчание. Куйбышев яростно шагал по кабинету, Новицкий в недоброй задумчивости стучал ногтем по столу. Действительно, что же делать, чтобы в конце концов остановить Пятую армию, которая подкатилась уже к Самаре чуть ли не на одни конный переход, и в то же время не сорвать планируемый контрудар?
— Так что же вы все-таки думаете, Михаил Васильевич? — Куйбышев остановился перед Фрунзе.
— У меня есть такое предложение… — медленно начал Фрунзе.
Он взял со стола длинную линейку, не торопясь подошел к карте и стал говорить. В речи его фигурировали лишь номера дивизий, бригад, полков и маршруты их передвижения, это был сугубо военный, профессиональный способ изложения. А суть мысли Фрунзе сводилась к тому, чтобы две из трех бригад дивизии Чапаева выдвинуть на фланг отступающей Пятой армии, но выдвинуть так, чтобы они не теряли тактической связи друг с другом и с руководством дивизии, а тем временем в Бузулуке уже окажется 31-я дивизия, которая срочно перебрасывается туда из Туркестанской армии. Подобное выдвижение двух бригад, по мысли Фрунзе, во-первых, действительно помогало остановить наконец Пятую армию с помощью боеспособных чапаевских частей, во-вторых же, когда фланговый контрудар начнет осуществляться, позволяло все бригады дивизии Чапаева объединить вместе уже в тылу противника, на его коммуникациях.
— Разрешите? — Куйбышев, все так же волнуясь, начал излагать свои соображения. — Изменения плана, конечно, вынужденные. Толкает вас на них нервозность руководства фронта и слабость Пятой армии. Но не очень ли вы поддаетесь обстоятельствам? Я боюсь, я очень боюсь, — подчеркнул он, — как бы эти непрестанные изменения не ликвидировали в конце концов саму идею контрудара. Я просил бы вас проявить больше твердости и бороться за свой план с тою же решительностью, что и вначале, когда вы, вопреки Главкому и Реввоенсовету, все же сумели получить его утверждение!
— Вот это по-большевистски прямо, — оживился Фрунзе, — это я люблю! Федор Федорович, прошу и вас со всей откровенностью высказать свое мнение.
Новицкий снял пенсне, близоруко и в то же время остро посмотрел на Фрунзе, снова надел блестящие стеклышки:
— Сейчас решается судьба плана, выношенного нами, плана, за который мы сами бились, с которым связывали столько надежд. И вот мы сами, своими руками, разрушаем его, а вместе с ним надежды на скорейший разгром врага… — Новицкий прямо посмотрел в лицо Фрунзе, помолчал. — Честно говоря, сегодня первый раз вы неприятно удивили меня. Как же можно так легко отказаться от своего детища, от вашего, Михаил Васильевич, детища? Распустить по ниточкам дивизию Чапаева — разве это не значит похоронить план?
Фрунзе сидел, опустив голову. Резкая критика двух его ближайших друзей и сподвижников поразила его и заставила вновь и вновь перебирать возможные варианты. Да, но ведь они ничего не предложили взамен! Эмоциональный взрыв? Этого мало… Чувство уверенности в своей правоте вновь стало устойчивым, прочным.
— Я внимательно слушаю вас, продолжайте, — мягко сказал он.
— Вы посмотрите, из каких замечательных частей состоит семьдесят четвертая бригада Авилова! Вот хотя бы двести двадцать второй полк, интернациональный: чехи, немцы, татары, калмыки, русские, китайцы — все сплошь храбрые, опытные солдаты! А ваш любимый Иваново-Вознесенский полк! А старая чапаевская семьдесят третья бригада под командованием Кутякова? А другие части? И вот этот-то приготовленный стальной кулак разжать. Нет, прежний план надо оставить в силе. Ничего с Пятой армией не случится.
— Ясно. — Фрунзе улыбнулся и так же, как Куйбышев, зашагал по кабинету. Затем круто остановился и, опершись на кресло, оглядел соратников:
— Я очень внимательно выслушал вас, товарищи. Ваша прямая, без околичностей критика помогла мне еще и еще раз взвесить все обстоятельства. Не от хорошей жизни пришел я к изменениям нашего плана. Вы думаете, мне легко изъять из Бузулукской ударной группы две бригады лучшей дивизии? Вы думаете, я не понимаю, что ослабляю наши шансы? Все прекрасно понимаю! Но поглядите сюда: с отходом Пятой армии от Бугуруслана на запад у нас образовался разрыв между армиями более чем в сто верст! На весь этот промежуток на фланге армий имеется сейчас всего лишь одна семьдесят третья бригада. Вы можете игнорировать этот факт, которого не было тогда, когда мы задумали контрудар? Думаю, что не можете. Если умный противник повернет сюда, то все наличные силы нам тоже придется бросить именно сюда, сковать их, и тогда вообще прощай фланговый контрудар! Следовательно, выдвигая вперед две бригады Чапаева, мы прикрываем эту брешь, отвлекаем часть противника от армии Тухачевского и тем самым позволяем Пятой армии прекратить отступление. В то же время с нашим переходом в контрнаступление все бригады Чапаева будут действовать на направлении главного удара и все вместе, не говоря уже о тридцать первой дивизии и Оренбургской кавбригаде, которые сейчас на подходе. А пока я всячески стремлюсь сохранить идею контрудара, но вынужден, я это подчеркиваю, — вынужден силы ударной группы растягивать и дробить.
