Юрий Никитин - Князь Владимир
– Смотри!.. А посмотри на этого!.. А вот еще богаче!
Город был огромен и ошеломляюще богат, но Олаф замечал только воинов. Доспехи и оружие у каждого намного лучше и богаче, чем у него, сына конунга далекой северной страны, а у многих настолько богаче, что он только стискивал зубы, мычал в ярости и зависти.
Владимир на ломаном языке ромеев спрашивал дорогу к дворцу базилевса. Мимо тянулись каменные громады, дома были в пять-шесть поверхов, трудно понять, как туда таскают воду и дрова, кварталы двигались навстречу за кварталами, улицы широкие, вымощенные, к великому удивлению, огромными квадратными плитами серого камня, а для пеших с двух сторон были отделены такими же поставленными на ребра плитами, довольно широкие дорожки. Повозки даже при желании не смогли бы заскочить туда, гуляй без опаски, глазей на скачущих лошадей.
Владимир, хоть и побывал в Царьграде и потому вроде бы навеки очарованный сказочным городом, со странной неохотой рассказывал то, что знал о нем. И все-таки Олаф кое-что узнал.
Когда это был еще не Константинополь, а Визант, здесь, как и везде, христиан бросали на арену львам на съедение, сжигали заживо, рвали на части, сажали в железные клетки и ставили их на медленный огонь. Диоклетиан, раздраженный нелепой борьбой со своими же согражданами-христианами, плюнул и сложил с себя обязанности императора. В расцвете сил ушел заниматься садоводством и выращиванием редких цветов.
Управлять империей он поручил Ликинию и Константину Хлору. Между теми, естественно, вспыхнула война, каждый хотел быть единственным. Близилась решающая битва, Ликиний двинул на поле сражения свои могучие легионы, а Константин в последний момент велел заменить на знаменах римского орла изображением креста. Оказывается, ему приснился сияющий крест, на котором были слова: «Сим победиши!»
Римские легионеры под знаменем орла дрались, как всегда, мужественно и умело, а легионеры со знаменем креста – остервенело и фанатично. Они понесли огромные потери, но победили, буквально забросав противника своими трупами. После чего Константин, сын Константина Хлора, стал единственным императором Рима.
Именно этот Константин отыскал место для новой столицы, сам провел плугом ее границы, и так был основан блистательный город, названный Новым Римом. Правда, в народе город сразу стали называть по имени императора Константинополем.
– А мне казалось, – воскликнул Олаф, – что этим домам и дворцам сотни лет! Если не тысячи.
– Так и есть, – подтвердил Владимир. – Когда Константин построил город, он велел привезти сюда из Рима древнейшую статую волчицы, от которой пошел римский народ, ты увидишь велетскую статую Юноны, а также захваченную в Таренте и привезенную сюда статую Геркулеса… Да что там говорить! Каждый из императоров, а их за пятьсот лет было больше, чем ярлов и даже бондов в твоей стране, украшал столицу новыми статуями, дворцами, тащил сюда памятники и драгоценности, переселял мастеров, художников, поэтов, ты увидишь, сколько здесь театров… Здесь восемь публичных бань, пятьдесят два портика, четыре громадных зала для сената, четырнадцать церквей, где они по-рабски поют хвалу своему богу, и четыре тысячи богатых дворцов… Может быть, теперь больше. А домов простого люда не счесть вовсе!
– Все-то ты знаешь, – пробормотал Олаф ошарашенно. – А сколько здесь… и где они… ну, дома с доступными женщинами? Я слышал, тут нравы свободнее.
– Этих домов не знаю, – признался Владимир.
Олаф обрадовался:
– Эх ты!.. Самое главное не знаешь. А то все: театры, церкви, портики… Сам знаешь, что не пойду проверять. Может, и врешь все. А вот доступные женщины…
Он умолк, поймав на себе насмешливый взгляд Владимира. Спросил подозрительно:
– Ну, что еще не так?
– Олаф! Разве не все женщины мира и так наши?
Владимир заметил, что викинг все чаще посматривает на небо. И удивление в глазах сына конунга растет. Ярко-синее, оно блистало чистотой и свежестью. Воздух был теплым, но не таким теплым, как в бане, в нем чувствовалась чистота и прохлада, а солнце блистало такое чистое, умытое, радостное, что Олаф наконец не выдержал:
– Великий Один!.. А верно, что небо здесь всегда синее?
Владимир горделиво выпятил грудь, словно это он сделал его таким чистым и радостным:
– Если и случается дождь, то солнце вот так же жарит. Слепой дождь, говорят. Дурачье! Как раз зрячий, ежели солнце смотрит… Здесь туча такая же редкость, как в ваших краях – солнце.
Олаф в восторге ударил кулаком по боку:
– Сказочная страна! Ромеи должны быть великими воинами, чтобы ее удерживать.
– Были, – сказал Владимир.
– Что? А теперь?
– В теплых краях все жиреют, а руки перестают удерживать мечи. То же стряслось и с ромеями. Так говорят волхвы, так говорят наши воеводы.
Олаф насторожился:
– Почему никто не захватит эти земли?
Владимир ответил после паузы:
– Захватят.
Олаф насторожился:
– Не ты ли мечтаешь?
Начальник дворцовой стражи внимательным взглядом окинул двух прибывших новичков. Сразу видно, с севера. Там народ крупнее, выше ростом, тяжелее, а в лицах дикость и свирепость, свойственная людям окраин мира, где сама жизнь восходит на крови и насилии. Оба с непокрытой головой, но в добротных кольчугах с нашитыми полосками железа. Все на обоих сидит притерто, как собственная кожа. У черноволосого, похожего на грека, из-за плеча торчит лук и колчан со стрелами, а мечи у обоих по варварскому обычаю на перевязи за спиной. Да и нельзя такие исполинские мечи носить на поясах, как принято здесь. У черноволосого из-за спины вообще выглядывают рукояти сразу двух мечей.
– Меня зовут Рикмед, – сказал он медленно, – я начальник дворцовой охраны. А вы двое, носящие мечи… Но кто сказал, что умеете ими пользоваться?
Они переглянулись, Владимир сказал медленно:
– Это верно… Они уже не скажут.
Олаф понял, оскалил зубы в злой усмешке:
– Даже не хрюкнут.
– Отхрюкались, – закончил Владимир. – Все, кто хотел проверить.
А Олаф набычился, предложил с надменностью, достойной самого конунга, захватившего Рим:
– Достойный Рикмед, выставь против нас четверых своих воинов. Возможно, они успеют это сказать… прежде чем отхрюкаются… то бишь их смелые души отлетят к своим богам.
– Бог един, – ответил Рикмед сурово, но достаточно безразлично. Он ощупывал их глазами. У золотоволосого правая рука толще от постоянных упражнений с мечом, ноги сухие, но в тугих жилах, а у черноволосого обе руки одинаково жилистые, сухие, перевитые желтыми жилами и синими венами. Он спросил неожиданно: – Левша?
– Оберукий, – ответил Владимир лаконично.
– Что? А, мастер двух мечей… Ну, это не пригодится. Здесь воюют в строю. Идите во двор, там посмотрят мастера по фехтованию. А уже там определят куда: на охрану конюшен или же пойдете подметать двор перед отхожим местом.
Во внутреннем дворике пахло потом, в углах лежали разбитые в щепы щиты. Явился прихрамывающий воин, с проседью, весь со вздутым постоянными упражнениями мясом, даже в лице ни капли мяса – только обтянутые грубой кожей и перевитые жилами кости черепа.
Его взгляд был оценивающим.
– Варвары Севера… Гм, единственное, что у вас есть стоящее, – это мечи… Здесь такие ковать не умеют. Или не хотят. Владеете только мечами?
– Еще топором, – сказал Олаф, – копьем, дротиком, палицей, клевцом, шестопером.
– На коне ездишь?
Олаф стиснул зубы, сдерживая гнев:
– Разве я похож на степняка? Но я умею все, что умеет печенег.
– Понятно, гордый сын моря… Герой драккаров. А ты, черноволосый? Как зовут?
– Владимир.
– Владимир… У нас в гвардии уже есть два Владимира, по одному Вольдемару, Вольдмару, Володимеру… Чем владеешь?
– Всем, – ответил Владимир честно, – что есть в моей стране. А из лука бью на лету скворца.
– Ну, если пройдешь в палатины, то лук придется оставить. Им не владеет даже охлос. Берите мечи, сейчас узнаем, чего стоите…
Их провели на задний двор, где поместился бы тинг всей Свеонии, а еще остались бы места для женщин, детей и траллов. Место казалось вырубленным из сплошной скалы, настолько плотно были подогнаны плиты под ногами, а стены – без единой щелочки. Серые плиты с красными прожилками, выглядели зловеще, словно туда навеки впиталась пролитая кровь. Да и на стенах пламенели такие же пятна и потеки.
В дальнем углу упражнялись трое, вдвоем наступали на одного. Тот защищался вяло, но двоим так и не удавалось прижать его к стене. Рикмед крикнул:
– Вепрь!.. Проснись и иди сюда!
Воин, которого теснили, отпихнул щитом двоих, те с облегчением опустили мечи, развернулся к Рикмеду. Был он высок и тяжел, доспехи на нем сидели плотно, а когда он снял шлем с приклепанной к нему железной личиной с изображением лютого вепря, защищающей лицо, Владимир зябко передернул плечами. Лучше бы не снимал! Человечий лик воина был ужаснее того, что на личине.
