Леонтий Раковский - Кутузов
Встал вопрос о главнокомандующем армии.
Сам Александр I на этот раз благоразумно не выражал желания руководить войсками лично.
Сановные доморощенные полководцы, никогда не нюхавшие пороху, и придворные дамы, обожавшие своего "ангела", Александра I, и тоже принимавшие деятельное участие в выборе командующего, не хотели и слышать о Михаиле Илларионовиче Кутузове. По их мнению, Кутузов нарочно дал возможность этим мальчишкам, генерал-адъютантам царя, проиграть Аустерлицкое сражение, чтоб сконфузить Александра I.
— Вот нет Суворова! — жалели все. — Он бы!..
И тут все вдруг вспомнили о фельдмаршале Михаиле Федотовиче Каменском. Каменский всю жизнь старался быть таким оригинальным, как великий Суворов, но только старался, а не был им. Каменский жил на покое у себя в орловском поместье. Ему было около семидесяти лет.
Но ведь и Суворову было не меньше, когда он отправился в Итало-Швейцарский поход!
Александр I назначил Михаила Федотовича Каменского главнокомандующим русской армией, предназначенной действовать против Наполеона…
Встреченный в Петербурге как спаситель отечества, Каменский еще бодрился. Восторженный прием во дворце временно придал старому фельдмаршалу силы. Но, отправившись к армии, он понял все-таки, что взялся не за свое дело, и стал слать царю с курьерами такие письма:
"Я лишился почти последнего зрения: ни одного города на карте сам отыскать не могу… Боль в глазах и голове; не способен я долго верхом ездить, пожалуйте мне, если можно, наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нем в армии. Истинно чувствую себя не способным к командованию столь обширным войском".
И в молодости отличавшийся странностями, Каменский повел себя в действующей армии так, что его вполне можно было счесть сумасшедшим.
Мало доверяя собственным силам и вовсе не доверяя никому другому вообще, он в неделю запутал в армии все до невероятия. Каменский сам лично писал маршруты, сам отправлял курьеров, ездил от одной дивизии к другой, отдавал противоречивые приказания и кончил тем, что бросил армию и самовольно уехал в Россию, написав с дороги в свое оправдание царю:
"Увольте старика в деревню, который и так обесславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, которому был избран… таковых, как я, в России тысячи".
Генерал Беннигсен, оставшийся вместо него, принял бой под Пултуском, и русские войска неожиданно для генерала Беннигсена одержали победу.
Пришлось опять думать о главнокомандующем.
Александр всегда относился презрительно к русским генералам. По его мнению, в России вообще не существовало никого, кто мог бы возглавить армию, кроме него самого, конечно.
"Где у нас тот человек, пользующийся общим доверием, который объединил бы военные дарования с необходимою строгостию в деле командования?" — писал он своему любимцу, дежурному генералу армии Петру Толстому.
Когда Александр пытался наметить кандидатуру на этот ответственный пост, ему приходили на ум разные, малопопулярные и столь же малодаровитые, но нерусские по происхождению генералы вроде Кнорринга, Мейендорфа или Сухтелена.
В конце концов Александр остановился на ганноверском ландскнехте бароне Беннигсене, который командовал под Пултуском. Беннигсен был больше других "тот человек", о котором думал Александр. "Необходимая строгость" у него присутствовала. Александр не забывал ее: в ночь на 11 марта Беннигсен один оказался в Михайловском замке на высоте положения.
Война с Наполеоном продолжалась девять месяцев. Русские еще раз одержали победу при Прейсиш-Эйлау, но потерпели поражение под Фридландом.
После Фридланда Александр, долго не раздумывая, покинул свою союзницу Пруссию и подписал перемирие с Наполеоном.
Он давно ждал такого же вероломства со стороны Пруссии, а на деле сам первый встал на такой скользкий путь.
Для чувствительной Луизы Прусской это было двойным страшным ударом: с одной стороны — измена возлюбленного, с другой — предательство союзника. Подавленная случившимся, Луиза так писала своей подруге об Александре:
"Он не заслуживает больше писем от меня, так как он мог забыть обо мне в момент, когда все соединялось, чтобы сделать меня так беспощадно несчастной, когда не оставалось страданий, с которыми бы я не познакомилась. Нет, правда, мир — не лучший из миров, и люди в нем не лучшие из людей. Не нужно Лагарпов для моих сыновей".
Летом 1807 года в Тильзите, на Немане, Александр встретился с Наполеоном, и здесь в годовщину Полтавской битвы был заключен мир.
Наполеон ратовал за двойственное соглашение между Францией и Россией. Он не хотел никаких третьих лиц, вроде Австрии.
— Я часто спал вдвоем, но никогда втроем, — сказал он по этому поводу Александру.
Александр назвал это выражение "прелестным".
Если бы он пожелал говорить так же откровенно, как Наполеон, то вынужден был бы сказать, что всегда предпочитал обратное: спать в одиночку, делая вид, будто спит вдвоем.
Такого приема Александр придерживался и в политике, и в жизни.
Еще накануне тильзитского свидания Наполеон в русской официальной переписке неуважительно именовался "Буонапарте", в воззваниях синода — "антихристом" и "супостатом", в просторечии же — "авантюристом", а после тильзитского свидания стал Александру "другом" и "братом".
— Как же наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с эти окаянным нехристем? — недоумевал какой-либо мужичок, узнав о том, что Александр встретился с Наполеоном на плоту среди Немана.
— Эх, братец, ты не понимаешь дела! — урезонивал его более смекалистый. — Разве не знаешь: встретились на реке. Наш батюшка Ляксандра Павлыч и повелел приготовить плот, чтоб сперва окстить Бонапартия, а потом уж допустить перед свои светлые очи!..
Еще в начале войны, в 1806 году, Наполеон натравил на Россию турок, чтобы ослабить силы русских.
Последние сто лет Турция была тесно связана с Францией. Французские инженеры строили туркам крепости и корабли, заводили артиллерию и старались, чтобы турки вели войны, служившие интересам Франции.
Кутузов, будучи в Константинополе, метко охарактеризовал турок в письме к русскому послу в Польше Сиверсу:
"Верный градусник дел здешней страны — дела самой Франции. Кажется, Оттоманская империя предназначена только служить флюгером Франции".
Наполеон убедил султана Селима III, что теперь Турция сможет вернуть себе Крым и Причерноморье. Французский посол в Константинополе генерал Себастиани пообещал туркам военную помощь. И турки, забыв, что еще так недавно, семь лет тому назад, в союзе с русскими били под командой адмирала Ушакова французов на Ионических островах, безо всяких поводов со стороны России объявили ей войну.
Борьба с турками продолжалась шесть лет.
Главная русская армия была занята на западном фронте. Против турок на Дунае могли действовать лишь сравнительно небольшие силы.
За пять лет войны в Молдавской армии сменилось пять командующих. Тут были талантливые Багратион и Каменский-сын и малодаровитые: Михельсон, все воинские доблести которого заключались в поимке Пугачева, вероломно выданного своими друзьями; Ланжерон, французский эмигрант, завистник и интриган, и семидесятисемилетний князь Прозоровский, прозванный "Сиречь" за пристрастие к этому слову, которое он употреблял без меры. Прозоровский был глух и так дряхл, что напоминал мумию. С утра его приводили в чувство мадерой и затягивали в корсет. В течение дня он кое-как еще мог держаться прямо и даже, посаженный в седло, ездил на смирной лошади верхом.
Прозоровский был мелочен и придирчив. Будучи московским генерал-губернатором, он прославился как гонитель Новикова. По приказу Прозоровского сожгли карамзинский перевод "Юлия Цезаря" Шекспира. Прозоровский был круглый невежда, но считал себя поэтом и, уезжая на Дунай, сочинил вирши:
Побью — похвалите,Побьют — потужите,Убьют — помяните.
Ни хвалить, ни тужить не пришлось. И его не убили: он умер у себя в лагере под Мачином от дряхлости и обжорства.
За пять лет войны русские овладели рядом турецких крепостей, но достичь настоящего успеха на театре военных действий не могли. Происходило это потому, что ярый пруссофил Прозоровский, благоговевший перед Фридрихом II, придерживался его тактики и стратегии: хотел овладеть турецкими крепостями, не стараясь разгромить живую силу противника. Прозоровский умер, а его система ведения войны на Дунае как-то сама собою перешла к его преемникам.
Крепости были разбросаны по обеим сторонам Дуная, они отвлекали, распыляли и без того слабые силы русских. И из года в год получалось так, как впоследствии верно сказал один историк: "Половину года мы повторяли старые ошибки, а вторую употребляли на их исправление".
