Константин Коничев - Русский самородок. Повесть о Сытине
Думал и метался Иван Дмитриевич: «Не поехать ли в Стамбул, не походить ли там по мечетям? Затем махнуть в Элладу, заглянуть в тысячелетия назад и „побеседовать“ с Зевсом и Афиной… Да еще в Египет сплавать бы, поклониться колоссам Мемнона, не помогут ли они устроить свидание с древнейшим из богов Амоном-Ра и Изидой? А на обратном пути заглянуть в Иерусалим к пустому гробу вознесшегося на небо Христа?.. И тогда, быть может, окончательно что-нибудь в сознании утвердится, или все окончательно рассеется!..»
Конечно, Сытину ничего не стоило бы совершить любое путешествие на край света. Но огромная и неотложная работа удерживала его от длительных поездок. Разве можно надолго оторваться от миллионного дела?..
В январе получил с Капри от Горького письмо:
«Мне очень грустно и досадно, что все не приходится еще раз встретиться и поговорить с Вами, – поверьте, что сожалеть об этом меня побуждают не какие-либо деловые соображения, но совершенно свободное желание общения с умным, многоопытным русским человеком хорошей души, человеком, возбудившим во мне чувство искренней симпатии.
Вы извините мне эти откровенные слова, но я сказал их искренне, а искренность всегда уместна и в добром, и в худом слове о человеке».
И надумал все-таки Иван Дмитриевич в тот год поехать к Горькому на Капри.
Не скоро собрался. Написал Горькому, пообещал приехать. Но помешала Нижегородская ярмарка. Как нигде, на ярмарке Сытин мог встряхнуться, забыться и вспомнить старое. Ведь там он когда-то впервые встретился с Алексеем Максимовичем.
Вернулся из Нижнего Новгорода, – вроде бы освежился там.
Евдокия Ивановна вручила ему второе письмо от Горького:
– Может быть, теперь надумаешь? Горький ждал тебя и опять приглашает. И обязательно съезди. Свет увидишь, да и отдохнуть в такой поездке сумеешь…
«Уважаемый Иван Дмитриевич, – писал Сытину Горький. – Очень я огорчен тем, что свидание наше откладывается, но всей душою желаю Вам отдохнуть и освежить силы для новой работы.
В августе, если решите приехать на Капри, – Вы могли бы остановиться у нас, свободная комната есть, тихо, море близко, Вам было бы удобно и спокойно. Подумайте, а мы видеть Вас будем искренно рады.
Понемножку устанавливаю сношения с Сибирью, на тот случай, если б понадобились хорошие сибироведы, вроде знаменитого Потанина, и вообще кое-что делаю, увидимся, будет о чем поговорить. Не подумайте, пожалуйста, что все эти хлопоты мои обязывают Вас к чему-либо, – отнюдь нет, конечно.
Вы, мне кажется, безусловно правы, указывая на отсутствие в издательстве Вашем хорошей редакции, которая придала бы всему делу и стройность, и внутреннее единство: вот я посмотрел присланные от Вас книги – все они различны и по внешности и по планам, видно, что многое написано и случайно, и спешно, ради заработка, без любви к делу. Впечатление такое, что авторы смотрят на издательство, как на казну: сделать бы скорее да получить, а как сделать – все равно. У нас вообще, и очень многие, пишут для издателя, а не для читателя, не для России, от этого и издатель проигрывает, да и читатель тоже, конечно.
Хорошая редакция – необходима: в строении такого огромного дела, как Ваше, нужен умелый архитектор, без архитектора и колодца не выроешь ладно, а Вы – храм строить собираетесь.
Но – отнюдь не советовал бы возлагать редакторство на одно лицо: тут необходима коллегия, а одно лицо – дело непрочное, капризное и не может один человек сладить с таким всесторонним, широким предприятием, требующим универсальных знаний.
Впрочем, об этом лучше уж при свидании поговорим.
Душевно желаю Вам хорошенько отдохнуть и прикопить сил, а супруге Вашей здоровья и доброго настроения.
Жена кланяется Вам, просит сообщить, что была бы рада видеть Вас.
Здесь стоит превосходная погода, тепло, а не жарко, много цветов, вода в море теплая.
А слухи, будто в Неаполе холера, – распускаются католиками в том расчете, чтоб напортить римской выставке, которая для них – нож в сердце.
Будьте здоровы и всего доброго.
Кланяйтесь Нижнему, когда на ярмарке будете.
А. Пешков».
Наконец после долгих сборов Иван Дмитриевич отправился к Горькому на Капри.
В Варшаве у Сытина свой книжный магазин. Задержался на пути Иван Дмитриевич, проверил, как идет торговля книгами, кое-что подсказал и – в Берлин.
В Берлине он поехал на завод типографских машин. Там ему показали новую технику, введенную в производство; людей мало, а машины в ходу!.. Это Сытина изумило. Особенно привлекала его печатная машина, изготовлявшая стенные календари – тысяча штук в час.
Директор завода Пауль приказал продемонстрировать работу этой машины.
Видит Пауль, у Сытина глаза заблестели: полюбилась! И знает, что русский издатель богат, за ценой не постоит.
– Какая ей цена, господин Пауль?
– Триста тысяч марок!
– Около ста тысяч рублей. Хорошая цена, дорогонька машинушка… – сказал Сытин и задумался. – «А что если в этом месяце ее отправить и поставить, да с первого декабря пустить в ход круглосуточно? Учитывая четыре воскресенья, два дня на рождество, остается двадцать пять дней помножить на двадцать четыре тысячи – получается к Новому году полмиллиона с большим гаком календарей-численников…»
– Беру, господин Пауль!.. Отправка и установка за ваш счет…
Торг закончился русским «магарычом» в лучшем ресторане на Фридрихштрассе…
Корреспондент «Русского слова» в Италии Первухин получил от берлинского корреспондента той же газеты телеграмму: «Едет Сытин, пробирается к Горькому, покажите ему Неаполь».
Первухин встретил хозяина вежливо, учтиво, устроил, как полагается, в гостинице номер – три комнаты.
– Что вам показать в Италии, Иван Дмитриевич?
– Меня интересует только дело, дело…
– Вы же отдыхаете?
– Да, отдыхаю, если чувствую, что дело из моих рук не валится, а из головы оно у меня никогда не выходит.
– Может быть, в Рим съездим, в Ватикане побываем, в собор Петра заглянем? Очень интересно.
– Что вы, что вы, к католикам? Избави бог. Покойный Шарапов в гробу трижды перевернется, если узнает, что я к католикам закатился… – отвечает Сытин и смеется.
На другой день после ночевки в Неаполе он прибыл на Капри. У Горького гостей, приезжавших из России, и русских эмигрантов ютилось немало. Одни учились, проходили своеобразную политическую школу; другие работали, писали для горьковских сборников и для нелегальных политических изданий. В те дни там проживал один из молодых писателей, высокий, сухой парень Алеша 3олотарев, который оберегал Алексея Максимовича от излишне навязчивых посетителей. Сидел он в саду перед виллой в старой выцветшей рубахе, прикрывался от солнца такой же бесцветной широкополой шляпой и писал для «Знания» повести. Золотарев расспрашивал приходящих – кто и зачем, уговаривал не отвлекать Алексея Максимовича от работы.
Сытин был встречен как дорогой гость и нужный для общего дела человек.
Неделю он провел в гостях у Горького. О многом переговорили за эту короткую, быстро пролетевшую неделю. И о чем бы ни говорили, кроме издательских планов, разговор их чаще всего сводился к неурядицам в России и к вопросу о религии.
Беседы происходили в саду, на прогулке, и в темные теплые вечера около костра, куда Алеша Золотарев приносил сухие прутья и сгребал опавшие пожелтевшие листья. Горький просил Ивана Дмитриевича рассказать обо всем, что он знает нового, происходящего в России.
– Да что, Алексей Максимович, рассказать вам. Кроме мерзости и запустения, мало чего вижу. Душа изнывает, а подумать о ее спасении совсем некогда, да и не знаю, что подумать. Газеты вы читаете. Событий пока нет. Недавно даже суворинское «Новое время» и то проговорилось: «Возмущенный бог наказал Россию: реформ никаких нет, а есть спокойствие и преследование…»
– Спокойствие в верхах, преследование в низах. Нет худа без добра, Иван Дмитриевич, это спокойствие скорей приведет верхи к падению, – подметил Горький.
– Может быть, вполне может быть. И вот теперь, Алексей Максимович, опять поговаривают, что нам есть по-прежнему угроза с востока. Возможно, это провокация, дабы отвлечь внимание от более опасного врага с запада. Однако поехал на восток премьер Коковцев узнать, действительно ли грозит нам японец. Читаю газеты и думаю: что же такое Коковцев? Это не псевдоним ли того злополучного Куропаткина? О политике, об отношениях держав в печати ни слова, а все читатели из газет узнают, в каком он вагоне ехал, как почивал, как жрал он паюсную икру да телячьи котлеты и запивал мадерой… Да на какой черт народу это знать! Да зачем дураков берут в министры и даже в премьеры!..
– Ну, это, батенька, не наше с вами дело, – усмехаясь, вставляет в разговор свое замечание Горький. – На то тобольский конокрад Гришка Распутин есть. Он еще, если его не уберут, и не то выкинет.
