Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Чашники важно разносили пищу, сахарные пирамиды и башни ставили между запечённых лебедей и сваренных в молодом вине осётров, жареных кабанчиков рядом с солёными грибами и царской сельдью, доставленной с Плещеева озера. И почти перед каждым был поставлен запечённый в яблоках фазан и осыпанный натёртой репой. Фряжские вина были налиты в большие серебряные кувшины.
Царевич Фёдор сидел озабоченный, поговорить с отцом перед пиром ему так и не удалось. Ссора, одно время начавшая затихать, разрасталась с новой силой, к чему приложили немало стараний сестра Софья и тётка Татьяна. Обе спесивые, настырные, задумавшие что-то своё. Но он-то здесь при чём? Почему он не должен видеть отца, брата, который чертами напоминал его самого, не видеть даже дядьку, князя Воротынского, и других близких и родных ему людей? Почему он такой безвольный и постоянно позволяет сестре Софье поступать по её, а не по его?
Всё новые и новые блюда вносились и ставились на столы, менялись вина и водки. Нескольких упившихся уже отправили домой. Уставший царевич Пётр уснул на руках брата и под охраной десяти рынд и сорока стрельцов был отправлен к матери в Преображенское. А Фёдор всё сидел, дожидаясь конца пира, желая обязательно обо всём поговорить с отцом, но его желанию не суждено было осуществиться. Далеко за полночь царь Алексей Михайлович отправил сына в опочивальню, а когда царевич Фёдор проснулся, царь уже отъехал в Преображенское.
Наконец-то воевода князь Григорий Ромодановский получил дозволение действовать. Переговоры с гетманом Дорошенко зашли в тупик. Но теперь сам Ромодановский не спешил выступать на правый берег. Всю весну и всё лето гетман Самойлович держал войско в боевой готовности, и большая часть рабочих рук Малороссии оказалась не у дел. Половина пахотных земель осталась незасеянной, и если теперь не собрать оставшееся, Украину ждал жестокий голод, как и войско, ибо войско без провизии небоеспособно. Мало того, князь выдвинул в степь разъезды, заставив стрельцов косить траву, заготавливая сено, поскольку военные действия отодвигались на зиму, когда больше придётся опираться на конные полки.
Но как Ромодановский ни старался, на Украину при шёл голод, и без подвоза припасов двигаться на правый беpeг было невозможно. Военные действия откладывались на зимний период.
Совсем по-другому дело обстояло на Дону. Полковник Григорий Косагов приставил к воеводе Ивану Хитрово атамана Минаева и капитана Чурсина, и те беспробудно поили того. Оставшись без надсмотра, Косагов не только взял Калаченские башни, но по течению Дона спустился на двадцать вёрст и поставил небольшую крепостцу. Подошедшие татары хотели её сжечь, но при виде восьми тысяч казаков отступили обратно в Крым. А с наступлением октября за перекоп до весны не выступали.
Первый снег припорошил крыши домов, теремов и церквей и почти сразу потёк. Алёну нашли в переулке Собакина вышедшие за водой бабы. Она лежала на этом первом снегу, рядом валялся камень, который ей пробил голову. Алёна лежала сжавшись, босая, в порванном сарафане. Утренний грабитель снял с неё почти всё, что мог. Трое ткачей после прибытия ярыг со стряпчим отнесли тело в дом и молча уложили на стол, как раз когда туда при был Андрей.
Кровь запеклась в волосах на темени, щёки побледнели, но даже в таком виде она была как живая, своя, родная, в чью смерть верить не хотелось. При взгляде на Андрея ткачи попятились и поспешили вон из дома. Рука убиенной свалилась со стола, Андрей взял её да так и оставил в своих руках. Из красного угла с иконы на него смотрели колющие глаза Спасителя.
— Господи, за што ты так коверкаешь жизни людей? Пошто разлучаешь именно с теми, с коими хотел бы жить? Пошто, Господи?
Горло сдавило, и рыданье вырвалось наружу само собой. Эти слёзы были очень горькими.
Излив душу и омыв её слезами, Андрей приказал холопу отвезти четырёхлетнего сына Алёны к Авдотье, а затем найти Савелия Сивого. Затем сам растопил баню, омыл в последний путь Алёну, одел её в лучшие наряды, которые сам ей дарил.
К полудню Сивой привёз попа и домовину, выдолбленную из ствола толстенной сосны. Оставив попа отпевать умершую, Андрей отправился в таможенно-пошлинную избу в Хамовниках. По дороге зашёл в церковь Святого Николы и чуть ли не силой, ничего не говоря, поволок с собой священника. Отец Никодим, маленький, тщедушный, со страхом смотрел на Андрея.
Таможенная изба — каменный дом в два этажа с узкими окнами и отбелёнными стенами. Не считая приставов, старост ткачей и приказчиков-перекупщиков, во дворе никого не было. Остановившись в центре двора, Андрей поклонился на все четыре стороны:
— Здравы будти, ткачи московские, люди не бедные, закрома добром набившие. А Хамовники до сих пор без каменного храма. То считаю позор всяму вашему цеху. Сегодня утром была убиенна Алёна Хромая, царёва швея. Жалую на поминание её души и на заклад новой каменной церкви в Хамовниках две тысячи рублей серебром.
— Пиши список, — закричал один из мастеровых приставу, — и я триста целковых дам.
— И я дам, сто восемьдесят.
— И я полтораста отсчитаю.
Всё новые и новые голоса раздавались со всех сторон. Ошарашенный отец Никодим стоял и смотрел на всё это. Так начались сборы на строительство каменной церкви в Хамовниках.
Алёну похоронили, и Андрей медленно побрёл от могилы. На душе было совершенно пусто.
В дом, куда он раньше так стремился, набились люди, желающие на дармовщинку, на деньги, отпущенные им на помин души умершей, хорошо поесть, и более ничего. До смерти Алёны им не было никакого дела. Помянув убиенную, выпив всего одну лишь чарочку, Андрей покинул дом, оставив всё на Сивого. Отпевавший Алёну поп увязался за ним и семенил сзади.
— Ты, господине, не особо расстраивайся, — всё ещё гнусавил он, — ворованное счастье долгим не бывает.
— Энто как же?
— Она была мужня жена, ты их семью, Богом освящённую, порушил, Бог и прибрал вначале era, а опосля ея.
Андрей резко остановился:
— Шёл бы ты отседова, батюшка, а то как бы Господь и тебе не прибрал.
— У, шальной... — испугался поп и поспешил в ближайший переулок.
Андрей развернулся и двинулся к дому. В сенях его ждала жена:
— Где же энто видано, штобы на помин гулящих жёнок тыщи отдавались?
Слухи быстро долетели до дома. Москва — что большая деревня, и языки здесь чесали столь же рьяно.
— То мои деньги, моими кровью и потом заработанные, а не то што я за тобой в приданое взял, што с ними хочу, то и делаю.
— Твои деньги, а о детях ты подумал?
Андрей махнул рукой, обошёл жену, прошёл в опочивальню. Оксинья пыталась последовать за мужем, но он запер дверь на задвижку и завалился, не раздеваясь, спать, почти сразу погрузившись в глубокий сон.
Он проснулся, когда уже начало темнеть, до прихода домой брата Семёна, и снова ушёл из дома. Переодевшись у Авдотьи в горбуна, он бродил из кабака в кабак, выискивая хотя бы небольшой намёк на убийцу Алёны. На пятый день нарвался на парня, продававшего заячью шубку, что он подарил Алёне и в которой она вышла в то утро. Купив шубу, он пригласил парня обмыть покупку в кабак на Волхонку, потряся перед его носом мошной, набитой серебром. Тот, неведомо чему ухмыляясь, согласился.
В кабаке сели в самый дальний угол. Пили долго и такими дозами, будто бражного может не хватить. Парень расстегнул ворот рубахи, выпячивая широкую грудь. Наконец, хорохорясь, он проговорился:
— А тебе, горбун, не страшно со мной винцо попивать, можа, я за ту шубку душу человеческую сгубил?
— Неужто шубка того стоит? — деланно, через силу, удивился Андрей.
— Баба та того стоила. За сытный кусок мужа извела и под дворянина легла.
— А я слышал, што она царёвой швеёй была, ведомо, не побиралась.
— Так то ея тот дворянин пристроил, — опьянев, парень не заметил, что разговор стал более конкретным. — Мой-то батюшка почитай тридцать лет ткёт, а штой-то из долгов не вылазиет.
— А я слышал, у ей Божий дар был, — распаляясь, произнёс Андрей.
— Ага, был, только в одном месте. — И парень похабно ощерился.
То, что было дальше, Андрей видел как бы во сне или со стороны. Рука машинально полезла за кафтан, и Андрей выхватил пистоль. Грянул выстрел прямо в распахнутый ворот рубахи, и красное пятно поползло по ней вниз, быстро увеличиваясь.
В кабаке наступила тишина. Кто-то хотел рвануться к Андрею, но раздался второй выстрел. На пороге стоял Сивой, вооружённый пистолетом, Андрей, перебирая заплетающимися ногами, поспешил к другу. Когда прибежала стража, их уже и след простыл.
В доме окольничего князя Василия Голицына[131] порядок, терем каменный под железной крышей, над трубами снегосходы, амбары дубовые, ураган выдержат. Жена красавица, сын, дочь. Жил спокойно, не лез вперёд, чёрт двинул спутаться с царевной Софьей. Решил завязать со всем этим, да оказалось, что царевна уже понесла. Так и повилась верёвочка. А эта ядовитая сводня тётка, старая дева, царевна Татьяна Михайловна переехала в Архангельское и племянницу с собой взяла, и появилась возможность видеться чаще, и вот уже семь месяцев его связи с царевной. Глядишь, скоро разродится, и ребёнка надо будет куда-то пристраивать, не чужого, своего, а тут сын сидит за трапезой, в глаза заглядывает. Одна надежда на младшую ветвь князей Голицыных, захудалого Семёна Ивановича Кропотова, пусть возьмёт к себе ребёнка до времени, признав своим, не зря же столько денег от нас на проживание берёт. Хорошо бы родилась дочь, меньше хлопот. Подросла бы, дали бы хорошее приданое и выдали бы замуж за хорошего человека. Ладно, пора ехать к Софье. Князь Василий накинул шубу, шапку и вышел во двор, где его ждали лёгонькие расписные саночки, запряжённые красавцем вороным жеребцом. Полетели саночки по московским улочкам, из боярского Китай-города в пригород.
