Светлана Бестужева-Лада - В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
— Да, но я приказал выплеснуть…
— Надеюсь, сосуд еще не вымыли?
Через несколько минут слуга принес серебряный тазик, на дне и стенках которого были остатки пущенной крови. Мария схватила тазик и почти выбежала в соседнюю комнату, заперев за собой дверь. Вышла она через четверть часа и без всякого выражения сказала графу Растопчину:
— Позаботьтесь о священнике, ваша светлость. Только так, чтобы великая княгиня пока ни о чем не догадалась.
— Принц пришел в себя. Врач сказал, что кризис миновал.
— Разве я спорю? — пожала плечами Мария. — Кризис, конечно, миновал. Только все же позаботьтесь о священнике. Не забудьте, лютеранине…
Принц Георг Ольденбургский скончался на руках своей супруги в ночь с 14 на 15 декабря, лишь на несколько часов придя в сознание. Окаменевшая от горя Екатерина Павловна, казалось, готова была тут же последовать за ним, но Мария взяла все в свои руки и потребовала, чтобы вдове отвели отдаленные комнаты и по меньшей мере сутки не беспокоили. Эти сутки она неотлучно провела рядом с ней, не раздеваясь и ни на минуту не сомкнув глаз, словно сторожила свою госпожу от чего-то или кого-то.
Мария не впускала в комнату Екатерины никого, даже самого графа, не говоря уже о слугах. Единственное исключение было сделано ею для монахини какого-то православного монастыря, которую она приказала впустить.
Через сутки великая княгиня вышла из своих покоев твердой походкой и с сухими глазами, которые, правда, смотрели куда-то в почти запредельную даль, без всякого выражения. Но приказания ее были кратки и деловиты. Она не забыла даже навестить своих детей, но и при них не проронила ни слезинки, сохраняя какое-то потустороннее спокойствие.
Мария по-прежнему не отходила от нее ни на шаг. Монахиня больше не появлялась, но ежедневно в строго определенный час к мадемуазель Алединской приходил мужчина неприметной наружности, в мещанской, скромной одежде и о чем-то с ней беседовал. Граф Растопчин, терзаемый любопытством, попытался узнать хоть что-нибудь о странном посетителе и даже приказал установить за ним слежку.
Тщетно. Выходя из графского дома, незнакомец словно растворялся в полупустой, еще не пришедшей в себя после страшного пожара, Москве. В конце концов граф смирился с положением дел и отправил в Санкт-Петербург депешу с нарочным. Сам факт посылки курьера был строго секретным, так что граф Растопчин онемел от изумления, когда Мария, скользя мимо него вслед за великой княгиней, обронила, не разжимая губ:
— Вдовствующая императрица, несомненно, оценит ваше рвение по достоинству.
— Чертовка! — прошипел ей вслед граф. — Когда ты наконец уберешься отсюда?
Он даже попытался предостеречь Екатерину Павловну, всегда к нему благоволившую, о том, что ее любимая фрейлина ведет себя, мягко говоря, странно. Но в ответ услышал тоже очень странную фразу:
— Без нее меня, наверное, и на свете-то уже бы не было.
— Но ваше высочество… — попытался исправить дело граф.
Великая княгиня устало махнула рукой:
— Потерпите. Через несколько дней мы уедем. Все.
Через две недели после кончины останки принца Ольденбургского с великими почестями были перевезены в Санкт-Петербург и захоронены в Александро-Невской лавре. Никто из императорской семьи на похоронах не присутствовал: Александр оставался с армией в освобождаемой им Европе, Константин находился в очередном загуле в собственном дворце, вдовствующая императрица сослалась на серьезное недомогание, которое удерживало возле нее и младшую дочь — великую княжну Анну.
— Ты была права, Мария, — сказала великая княгиня после гнетущей церемонии похорон. — Подтверждение я получила.
«Я потеряла с ним все, — писала Екатерина Павловна брату. — Ничто и никогда не облегчит мне тяжести этой утраты. Жаль, что у нас не принят „белый траур“ — пожизненное проявление скорби французских королев. Я не королева, но скорбь моя превышает человеческие пределы…»
Верный Карамзин попытался добиться аудиенции у своей «тверской богини», но и ему отказали. Искренне огорченный, Николай Михайлович написал старому другу И. И. Дмитриеву18 февраля 1813 г.:
«Более нежели благодарность привязывают меня к великой княгине; люблю ее всею душою, но ей не до меня. Слышно, что она не хочет никого видеть и живет только горестию, изнуряя свое здоровье…»
Удар был тем более силен, что несколько лет Екатерина Павловна прожила в безоблачно-счастливом браке, любила своего мужа, человека доброго и благородного, и была им искренне любима. Она прекрасно понимала, что больше никогда в жизни не полюбит и не испытает счастья. Но больнее всего жалила мысль о том, что если бы не ее неумеренные амбиции и жажда короны, принц остался бы жив. Она, она убила его, она и этот трижды проклятый, так и не обнародованный манифест ее брата о престолонаследии.
Эти мысли утяжеляли горечь потери. Славившаяся прежде своей выдержкой и хладнокровием, Екатерина Павловна стала крайне нервной, ее мучили судороги, расшатывавшие ее здоровье, изводили чудовищные мигрени. От прежней энергии ничего осталось — великая княгиня погрузилась в свое горе.
Екатерину Павловну хотели отвезти к матери в Гатчину, но встретили внезапный яростный отпор. Вернуться в Тверь, где некогда была так счастлива, великая княгиня тоже не желала. Она вообще ничего не хотела, даже детей посещала раз в неделю, словно выполняя тяжкую повинность.
Чтобы поправить здоровье и рассеять горе, врачи порекомендовали Екатерине Павловне уехать на воды в Европу. До войны это было модно среди знати, теперь, по мере освобождения Европы от кошмара наполеоновского нашествия, мода возвращалась.
По мере того как русская армия освобождала завоеванные Наполеоном страны, их правители, вовлеченные в союз с Францией, разрывали свои союзнические отношения и присоединялись к армии русского императора. А сами освобожденные государства возвращались к прежнему образу жизни.
Овдовевшая великая княгине не хотела никуда ехать, одна мысль о том, что придется встречаться с огромным количеством новых людей, произносить дежурные любезности и вообще возвращаться к прежнему светскому образу жизни, приводила ее в состояние полной меланхолии. Именно в это время она получила очередное послание от брата-императора:
«Милая моя Като, больше всего меня заботит состояние твоего здоровья. Вряд ли климат Санкт-Петербурга оказывает на него благоприятное воздействие, а переехать на лето в Царское Село… Не знаю, нужно ли тебе оставаться в такой близости к другим загородным резиденциям.
Я, как ты могла заметить, не стремлюсь вернуться в Россию, и объективные причины мне в этом благоприятствуют. Когда война закончится, я хотел бы продолжить свое путешествие по Европе уже не в качестве воина, а как обычный человек. Возможно, ты захотела бы составить мне в этом компанию.
Ты можешь взять с собой старшего сына, а младшего, я полагаю, с удовольствием примет на время твоего путешествия наша сестра Мария, Герцогиня Веймарская. Таким образом, исчезнет всякая опасность для тебя и близких тебе людей. А время все лечит, поверь мне, и прости за банальность.
Всегда любящий тебя — Александр»
Екатерина Павловна молча протянула письмо вошедшей в комнату Марии. Та пробежала глазами послание императора и тихо сказала:
— Мне кажется, его величество предлагает вам самый мудрый выход. Вы слишком молоды, чтобы запереться в четырех стенах и погружаться в минувшие горести…
— Минувшие? Для меня смерть Жоржа никогда не станет только горьким воспоминанием! Эта рана никогда не затянется…
— Она всегда будет ныть, ваше высочество, но острая боль пройдет, если вы не будете бередить ее снова и снова.
— Вы не понимаете, Мари! Я — проклята. Я приношу несчастье всем мужчинам, которым Судьбой была уготована встреча со мной. Князя Долгорукого убили, князь Багратион скончался от раны, мой покойный супруг…
— Ваше высочество, помимо князя Багратиона, Россия потеряла тысячи лучших своих сынов, не имевших чести даже быть знакомыми с вами. Князь Долгорукий тоже погиб на войне. И о каком проклятии вы говорите, когда у вас есть два чудесных сына?
— Вы не хуже меня знаете, что Жоржа убили.
— И вы знаете, что не за честь быть вашим супругом, а совсем по иным причинам. Если бы он стал королем Швеции, ваше счастье осталось бы неизменным. И теперь вашим сыновьям ничего не грозит, особенно если его императорское величество откажется от своей идеи сделать вас престолонаследницей.
— Я и сама этого не желаю!
— Да, но это только ваши слова. Их нужно подкрепить действием. Поезжайте на воды, ваше высочество, а когда война закончится, вы лично встретитесь с братом и попросите его оставить опасную идею. Тогда даже я буду спокойна за вашу жизнь и ваше благополучие.
