Сергей Мосияш - Александр Невский
— Как ты посмел нарушить мое веление? А? Ты слышал, что ждет отступившего?
— Ты ранен, князь, — отвечал Светозар.
— Но не убит. Где мой меч?
Мстислав, скрипнув зубами, стал подниматься с земли, опираясь на стену и меч.
— Умирать надо в бою, а не в затишке.
Князь сделал несколько шагов в сторону пролома, гудевшего злой сечей, но вдруг, покачнувшись, рухнул снопом на землю.
Светозар подбежал, перевернул его лицом вверх. В полумраке наступающей ночи чернело залитое кровью лицо. В это время кто-то подскакал на коне со стороны города и закричал:
— Князь Мстислав! Эй, где князь Мстислав?
— Здесь он, — крикнул от стены Светозар. — Здесь князь!
Верховой соскочил с коня, подошел.
— Князь, сейчас у Орининых ворот убили князя Всеволода…
Не услышав ответа, посыльный наклонился к Мстиславу.
— Убит, — сказал Светозар тихо. — Тож убит.
С наступлением ночи татары отошли. Никому из них так и не удалось прорваться в город. Русские выстояли, но какой ценой! Оба князя погибли, положив в проломах не только несчетное число татар, но и почти все свои дружины. Татары отошли, когда осажденный город уже почти некому было защищать.
Воевода Петр, руководивший обороной возле Медных ворот, был ранен. Он отправил во все концы верховых собирать уцелевших воинов, звать их в крепость Детинец.
Большой город, за которым днем полегло столько людей, ночью был оставлен добровольно, без боя.
Воевода, явившись в опустевшие сени, велел отыскать хоть кого-нибудь из тех, кто был рядом с князьями. К нему привели Светозара.
Выслушав его горький рассказ о смерти Мстислава, воевода вздохнул, перекрестился на икону. Потом обратился к Светозару:
— Послушай, славный воин, тебе надлежит сей же час, пока татаре не оклемались от дневных трудов и не заделали проходов в тыну, выйти из города и достичь великого князя. Надень платье поганого, лопочи по-ихнему, молись по-ихнему, но пройди. Слышь, пройди.
— Что передать великому князю?
— Передай, что умерли все по-христиански, что княгиня Агафья Мстиславовна со снохами пред смертью постриглися в монашеский чин и причастились таинств святых.
— Но они живы, — удивился Светозар.
— Ныне живы, — вздохнул воевода. — А заутре что их ждет?
Воевода грустно смотрел Светозару в глаза, не требуя ответа. Оба хорошо знали его.
— Ступай, славный воин, и думай только об одном: тебе, только тебе я велю остаться живым. В это устреми все духовные и телесные силы свои. Ступай. Не медли. Да поможет и оборонит тебя мать пресвятая богородица.
Светозар поклонился воеводе и спросил:
— А ежели я не поспею?
— Должен поспеть.
— Я пеш, а татаре на резвых.
Воевода понял, что имел в виду Светозар, но ему так не хотелось верить в возможность гибели великого князя. Должен кто-то уцелеть, должен же кто-то отомстить.
— Ежели не поспеешь, ищи Ярослава Всеволодича. Ступай.
Воевода сказал это уже с едва скрываемым раздражением. Он не хотел больше вопросов, на которые не знал ответа.
Светозар вышел. На улице было темно и холодно. Опять сыпала снежная крупа, затевалась метель. И Светозар молил бога, чтобы она скорее началась. С ее помощью он надеялся незамеченным пройти татарский стан.
Тускло светились узкие оконца церкви Святой богородицы — последнего прибежища княжеской семьи. Светозар шел мимо, крестился перед храмом и не мог знать, что уже завтра после обеда взметнется здесь жаркое пламя и погибнут в страшных мучениях великая княгиня со снохами и внуками своими.
У стен великого города, где днем кипела схватка, блуждали редкие огоньки: женщины искали в грудах погибших мужей своих, сыновей и братьев.
«Зачем это? — с горечью думал Светозар. — И когда хоронить их, если своя смерть уже рядом. Эх, жены, жены».
VII
ХУДЫЕ ВЕСТИ
Дни у юного князя Александра Ярославина были тревожные, трудные. Надо было готовить город и войско к встрече татар. В том, что они рано или поздно будут у стен Новгорода, князь не сомневался. Что представляли из себя эти орды, явившиеся с восхода, он уже хорошо знал. Не проходило недели без вестей, худых вестей: сожжены Москва, Коломна, пали Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславль, Кострома.
Горела Русская земля на февральских ветрах, стонала под копытами татарских полчищ. Ничто не могло остановить их — ни железо мечей, ни отчаянная храбрость русичей, ни мольбы, ни слезы детей. Все падало под их напором, все превращалось в прах и тлен после них.
Недавно проводил наконец Александр отца своего, князя Ярослава, с полками на помощь великому князю. И вот теперь живет в постоянной тревоге. Давным-давно уже не было добрых вестей, а все одна другой хуже и горше. И приносят те вести не гонцы с грамотами, а люди случайные, разные. То чернец, спасшийся через тайный ход из монастыря, то смерд, отсидевшийся в печи, то рыбак, уцелевший под своим челном.
Захудал и торг новгородский, жито вздорожало, мизинные люди голодать начали. Купцы попрятали, позатаили товары до лучших времен.
Собрал их однажды Александр на Ярославовом дворище, стыдил, увещевал пощедрее быть. Купцы кряхтели, отводя глаза.
Осмелел купец Житный, молвил смиренно:
— Корысти нет, Александр Ярославич.
— А какая корысть вам от татар станет? — недобро прищурился Александр. — Не ведаете? Так я вам загодя скажу: не токмо имение, все отберут у вас — и детей, и жен ваших.
— Бог милостив, князь, не допустит.
Не в силе бог, но в правде, господа новгородцы. А вы ныне по кривде жить начали, на беде руки погреть решили. Кривдою жить, не у бога быть.
Но сколько ни увещевал их в тот день князь, все без толку. Так и разошлись ввечеру, ничего не приговорив.
Ратмир ждал князя у коней.
— К владыке, — буркнул Александр, усаживаясь в седо, и, стегнув коня плетью, поскакал к Великому мосту.
Воины ехали следом, Ратмир держался у правого стремени. Догадываясь о печали князя, решил утешить:
— Не горюй, Ярославич, чай, не купцов на рать поведешь.
— Дурак, — отвечал беззлобно князь, — они тех, кто на рать за них же пойдет, за глотку берут. Нынешняя корысть им завтрашний день застила.
— Это верно, вместо очей у них гривны блестят, — согласился Ратмир.
Владыка Спиридон встретил Александра с тихой радостью, как сына родного. Он недавно воротился со службы, разоблачился до исподней сорочки. Сидел в покоях у стола, блаженствовал в тиши, попивая сладкую сыту. Радушно пригласил высокого гостя к столу:
— Испей со старцем немочным, сын мой. Не откажи в милости.
Александр едва не улыбнулся. Его всегда веселили жалобы Спиридона на немочь. Поклонился владыке с достоинством. Спиридон размашисто перекрестил князя, руку для лобзания совать не стал. Знал старик: не охоч юноша до этого, и поэтому всегда щадил самолюбие и гордость его. Указал на лавку подле.
— Садись, сын мой.
Александр присел, налил себе сыты, отпил несколько глотков.
— Чего опечалился, Александр Ярославич? — спросил владыка участливо. — Аль с гостями не поладил?
«Уже проведал», — подумал Александр, а вслух сказал:
— Дивно мне их упрямство, отец святый. Ведь ведаю ж я, что и жита у них ямы полные, и амбары от товаров трещат. Ан жмутся, хоронятся. Выжидают чего-то. А чего? Татар, что ли?
— Что ты, что ты, сын мой. Не к ночи будь помянуты, нехристи, — Спиридон перекрестился. — Какому ж русичу татаре по душе?
— Выходит, купцам нашим, отец Спиридон.
— Нет, нет, Александр Ярославич, не говори так. У купцов свои сражения, людям неторговым порою незримые, непонятные. Они б не были купцами, если б во всем корысти себе не искали.
— Так какая ж им корысть с беды народной?
— Бог весть, — пожал плечами Спиридон. — Воронье вон, тварь последняя, а тож рати жаждет, дабы убоинкой человечьей полакомиться. И чем полки реже, тем воронья того в небе гуще. Ты пей, пей, сын мой. Хошь, я велю меду принести?
— Не надо, владыка. Не до медов ныне.
— Это верно, сын мой, — вздохнул Спиридон. — Ныне голову надо просветленной иметь. Думать есть о чем.
— Как ты мнишь, отец Спиридон, устоит Новеград перед Батыем?
— То, Ярославич, одному богу ведомо.
Александр внимательно взглянул на владыку: искренен ли? Спиридон прикрыл очи мохнатыми ресницами. Князю неловко за свой вопрос стало: князь — опора и защита, надежда и вера — вопрошает о рати у старца «немочного». Не по-мужски сие, не по-княжески.
— Прости, владыка, суесловие мое.
Спиридон рукой махнул: мол, пустое все, нечего себя казнить. Понимал он юношу, сочувствовал ему. В семнадцать лет быть князем, да в Новгороде, да в лихолетье такое… Тут и убеленному сединой мужу было б над чем пораздумать. А этот? Едва отрочество перешагнул, а уж забот навалилось — на десятерых хватит. Отца нет — в походе, брат мал. С кем ему еще сокровенными думами поделиться?
