Сергей Мосияш - Александр Невский
— Да, — приоткрыл наконец глаза Спиридон, — время тяжелое ныне для Руси. Слез и крови — реки бездонные. И уж нет-нет да и возьмет сомнение: будет ли Русь в это лето? Ныне княжить не токмо мечом надо, сын мой, ум надо наперед его пускать. Великомудрому впору ныне усидеть на столе.
— А разве у тех князей, кои погибли, недоставало ума, отец святый?
— Не нам судить их, сын мой. Но, окромя брани, они не искали других путей. А они есть. Есть, Александр Ярославич.
«Какие?» — хотел спросить Александр, но смолчал, боясь опять показаться суесловным.
А Спиридон помакивал в чум седые усы, посасывал сыту, говорил неспешно, негромко, ровно самому себе:
— Князь выше всех сидит, стало, и зреть должен дале других. И менее всего тех слушать, кто лишь под носом видит, да не далее дня завтрашнего. Таких-то советчиков сотни вкруг стола кормятся. Хлеба их лишать не след, не по-христиански, а вот слушать надо с оглядкой, сын мой. Ибо им советовать да вопить легче всего; коли что случится, спросят не с них — с князя. Сам всегда думай, сам решай. И что б ни вздумал сотворить, загляни вперед — не на день, на год-два, а то и на все двадцать.
Долго в тот вечер просидел Александр у владыки в покоях, слушая мудрые речи старика.
Уже когда стал уходить, Спиридон, взяв его за локоть, шепнул на ухо жарко и убежденно:
— Крепи свои полки, Ярославич, а уж святая София пособит тебе. Верь мне: сила ее чудодейственна.
Едва вышел князь на крыльцо, как подбежал Ратмир.
— Ярославич, с Городища гридин прибегал. Там течец из Владимира.
— Какие вести?
— Не сказывал.
— Живо коня!
По улицам мчались рысью — быстрее нельзя было по деревянному настилу. Сторонились редкие встречные, издалека заслышав дробный топот копыт. Завизжала испуганно собачонка, метнувшись со страха в подворотню.
За городом князь пустил коня во весь опор, воины едва поспевали сзади.
Они вихрем влетели во двор, у сеней осадили коней. Александр, кинув повод подоспевшему конюшему, побежал вверх по ступеням. Ратмир за ним.
В сенях горело десятка два свечей. Ждали князя.
— Где течец?
— Он у княгини Феодосии Игоревны, — доложил слуга с поклоном.
— Зови ко мне, да живо!
Александр скинул на лавку шубу, прошел к стольцу, сел.
Вскоре привели владимирского течца. Он был в изодранном платье, худой, заросший, застывший. Александр взглядом подозвал слугу.
— Вели баню истопить для течца.
— Уже топят, Александр Ярославич. Княгиня давно велела.
— Ну ин ладно. Ступай. Да платье новое приготовь ему, сорочку.
Когда слуга ушел, Александр наконец обратился к гонцу:
— Откуда ты, отрок, чей?
— Я князя Мстислава Юрьевича гридин по прозвищу Светозар.
— С чем притек?
— С худым, князь. Прости.
Александр насупился, одолели уж худые вести. А что делать?
— Ладно. Сказывай.
Он молча слушал повествование владимирца, не перебивая, даже не шевелясь. Светозар рассказывал все, чему был свидетелем. Лишь когда начал говорить, как искал великого князя, Александр спросил нетерпеливо:
— Ну, нашел?
— Нашел, князь, да уж поздно было. Все полегли они на Сити. Все поле усеяно трупиями, аки колосьями после жатвы. Нашел в кустах дружинника одного живого, он мне и поведал о битве.
— А почему ты на Новгород шел?
— Мне воевода велел, если не поспею к великому князю, искать князя Ярослава Всеволодича в Новгороде.
— Князь Ярослав уже две недели как ушел на помощь великому.
— Не ведал я того, князь. Знал одно — в Новгороде он.
Светозар умолк, заметив, как помрачнел князь от его вестей. Александр долго молчал. Потом спросил грустно:
— Значит, у тебя на руках умер мой брат Мстислав?
— Да, князь. У меня.
— Он ничего не сказал перед смертью?
— Сказал, что умирать надо в бою, а не в затишке.
Александр вздохнул.
— Ну что ж, славный муж, — сказал он гонцу. — Благодарить тебя не за что, сам знаешь. Ступай в баню да пропарься, прогрейся. Будешь у меня в гридинах.
— Спаси бог тебя, князь, за твое великодушие, — поклонился Светозар и вышел.
Александр поднялся со стольца, потянулся, хрустнув суставами, прошел к окну. Долго смотрел в темноту ночи. Тоска подкатывала к сердцу. Одно утешало: гонец не видел отца его — ни живого, ни мертвого. Может быть, удастся князю избежать встречи с татарами, удастся уцелеть. При мысли об отце Александр почему-то забывал о главной обязанности князя Ярослава — о ратоборстве с погаными. Одного хотелось юноше — увидеть отца живым и невредимым.
VIII
У ИГНАЧА КРЕСТА
Только темная мартовская ночь спасла убегавших от смерти. Татары, гнавшиеся до самого Торжка, наконец-то отстали. Весь селигерский путь до Игнача креста был усеян трупами русских, обильно полит кровью.
Огромный каменный Игнач крест при дороге привлек внимание татар. Воины, спешившись, обходили крест, щупали руками, дивились такому русскому богу. Пробовали на нем точить свои кривые сабли. «Бог» ничего, не сердился.
Уже в темноте при свете огромных костров ставили недалеко от креста шатер хана. Батый, узнав о чудесном кресте, решил заночевать обок с ним. Когда он прибыл в сопровождении князей Урдюя, Байдара и большой свиты телохранителей, шатер его уже стоял и у входа пылали два костра. Перед шатром хана они горели всегда, и всякий, входящий к хану, очищался огнем их от дурных мыслей и дум.
Когда Батый приблизился к кресту, все воины, бывшие там, пали ниц пред царем царей. Глазеть на великого хана рядовому воину нельзя было. Великий хан — сын солнца, а на солнце разве можно смотреть.
Батый коснулся креста ладонью. Сказал Урдюю:
— Холоден русский бог.
— Вели согреть его, великий хан, — посоветовал Урдюй. — Дров много окрест.
— Зачем? — сказал Батый. — Пусть стоит. Впрочем, пред нами он лежать должен.
Батый мягко повернулся, пошел к своему шатру. Урдюй кивнул стоявшему недалеко сотнику:
— Свалите крест.
В шатер скоро принесли кумыс. Хан, восседая на шелковых подушках, пил его из красивой деревянной пиалы. Урдюй и Байдар из почтения не притрагивались к своим, чинно сидели на узорчатой кошме, ожидая повелений великого хана.
— Ну, что завтра будем делать? — спросил Батый, щуря и без того узкие глаза.
— Будем скакать на Новгород, великий хан. Менее двух дней пути осталось, — сказал Урдюй.
— А ты как думаешь, Байдар?
— Я думаю, великий хан, дальше идти не надо.
— Почему?
— Весна. Реки, озера переполняются. В лесах и болотах коням тяжко будет, великий хан.
Батый ничего не ответил, перевел взгляд на Урдюя.
— Великий хан, — начал Урдюй, — русские смяты, раздавлены. Прибежав в Новгород, они всех там страхом заразят. Нам останется прийти и взять город. Князь там совсем молод. Может, сам мира запросит.
Батый перевел взор на Байдара, и тот понял: надо говорить.
— Что князь новгородский молод, великий хан, то это не может быть знаком трусости или слабости его. Вспомни Мстислава Владимирского. У русичей чем князь юнее, тем храбрее и отчаяннее. Так что юный возраст новгородского князя не может сулить нам легкую победу. Вполне возможно, что для взятия Новгорода потребуется несколько недель. А весной каждый день дорог. Того и гляди разольются реки, тогда беда. Надо поворачивать на солнце, великий хан. Там степи, там много корма для наших коней.
Батый выслушал обоих князей, прикрыл глаза. Долго думал так. Потом допил кумыс, поставил пиалу на кошму.
— У русских есть хорошая поговорка: утро умнее вечера. — И, открыв глаза-щелки, закончил умиротворенно: — Будем спать сейчас, а утром решать.
Батый уже принял решение, но не хотел радовать Байдара. «Утро умнее вечера». И все.
Едва ушли Урдюй с Байдаром, как явился старшина телохранителей хана и, поклонившись, сказал:
— Великий хан, в передовой отряд наш явился посол новгородского архиепископа с грамотой к тебе.
— Где он?
— Здесь пред шатром.
— Пусть введут его вместе с толмачом.
Старшина вышел, и вскоре два воина ввели в ханский шатер бледного и испуганного Станилу, одетого в монашеский клобук. Станила ошалело смотрел на хана, и поэтому воинам пришлось силой поставить его на колени и пригнуть ему голову до самой кошмы, чтобы не глазел чужеземец на царя царей. Станиле пришлось говорить с ханом, уткнувшись носом в кошму.
— Великий хан спрашивает тебя, с чем пришел ты, — сказал толмач.
— С грамотой я от владыки новгородского, — ответил Станила и, вытянув из-за пазухи пергамент, протянул его к козловым сапогам хана, так и не посмев поднять голову.
Грамоту взял толмач, шурша, развернул ее. Станила навострил уши: узнать, что там написал владыка. Но проклятый толмач стал читать по-своему, по-татарски.
