Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий
И мне уже нечем заплатить за следующий месяц в длинном доме, хотя его хозяин никак о себе не напоминал.
Ел я один раз в день рисовый колобок-онигири, купленный у торговца вразнос, или чашку тонкой гречневой лапши в маленькой переносной закусочной – стоили они одинаково. Пил воду из колодца во дворе длинного дома. Начал ощущать слабость в худеющем теле.
К концу второй недели я издержался до предела. Осталось всего два медных потертых дзэни. Я сидел в темной комнате, слышал голоса хозяек во дворе и смотрел на эти несчастные монеты. Два дзэни. Это чашка зеленого чая. Один шарик данго – без мяса. Бамбуковая зубочистка. Самая маленькая сумма, на которую можно было что-то приобрести. За меньшие деньги нельзя было ничего вообще купить. Это было все. Это был конец.
За стенами шумели женщины, обсуждая, как поделят мугу – жуткую смесь овса, ячменя и проса, когда закончат ее варить в общем котле. Есть такое могли только простолюдины, обычный рис дорог. Но запах еды, даже такой, неприемлемой, был невыносим.
Как мучительно стыдно… Беспомощный воин. Что теперь?
Деньги господина оставались в ящике, надежно укрытые. Но где найти денег, чтобы пережить следующий день?
Я долго сидел в полутьме, слушая голоса хозяек, чувствуя запах дыма и разваренного зерна. Глядел на ящик, темным квадратом стоявший в глубине. Того, что там внутри, достаточно на что угодно. Другое дело, что это преступление и предательство – снять печати и открыть его может только человек княжеского казначейства. А я не буду этого делать. Даже думать не буду.
Уж лучше самоубийство.
Сэппуку в темной комнате бедного доходного дома?
Стыдно и низко кончать с собой из-за денежных затруднений, говорил как-то господин старший садовник. Это средство для разрешения более серьезных разногласий с положением вещей.
Уж кому не знать, как моему прежнему господину, что правильно, а что нет…
Возможно, я бы и покончил с собой, но мне так не хотелось огорчать любезного хозяина дома, сдавшего мне комнату, заботами о моем трупе.
Может быть, только это меня и удержало.
Я стиснул зубы, зажмурился от стыда и вышел на улицу подальше от искушений и запаха еды – в поисках даже не службы – заработка.
Стоя на берегу канала, я с завистью наблюдал за голыми рыбаками, только в набедренных да наголовных повязках, равнодушных к по-весеннему холодной воде, гребущими в лодках, полных рыбы, вверх по течению, к Рыбному рынку. Вот у кого было кормящее дело в руках. Вот кто не был бесполезен.
Я хотел бы быть рыбаком.
Но я был самураем с двумя мечами за поясом, и никто не ожидал от меня ничего подобного.
Хотелось есть. Мне нужна была работа.
Что я могу? Мечи, лопатка для ухода за садом, да всего моего сада – сосна в горшке с землей с гор, давно нуждающаяся в пересадке, – вот все, что у меня было. Садовник мало кому был здесь нужен, и я остро понимал, что уже нахожусь на грани голодной смерти. Но ничего изменить не мог.
– Нет, спасибо, благодарим вас, но уход за садом нам не нужен.
И так раз за разом. Отказ за отказом. Я давно не стучался в ворота воинских усадеб. Но в иных домах меня тоже не ждали.
Гербы на моей одежде вызывали понимание, но не приносили пользы.
Меня уже начали узнавать в квартале Оденматё, что недалеко от моста Нихонбаси, где я поселился и часто наводил справки у торговцев и у досок с официальными объявлениями военного правительства. Там я, видимо, и привлек вновь внимание невозмутимого Сакуратая – человека, приходившего в «Обанава» в мой первый вечер в Эдо в связи с буйством тех молодых людей в белом. Я уже знал, что Сакуратай был отокодатэ, начальником не одобренного свыше и совершенно незаконного отряда самообороны района Оденматё, он хорошо понимал мое положение, он сам был из бывшей самурайской семьи, вставшей на путь ночного промысла. А хозяин длинного дома дал ему о моем положении бесполезного ронина исчерпывающий отчет.
– Что у вас получается лучше всего, многоуважаемый? – спросил он как-то у меня при очередной встрече у ворот квартала. – Умеете работать руками?
– Я кое-что знаю об уходе за садом, – грустно ответил я. – Умею высаживать цветы.
– Цветы… – Сакуратай выпустил табачный дым, выбил трубку в деревянную походную пепельницу. – Понятно… В Эдо уже успешно произрастают два восхитительных сорта цветов, и оба они замечательно обходятся без садовников. Боюсь, это не то, что здесь нужно. Впрочем, я, возможно, знаю, куда обратиться. Может быть, в храме Кэйтёдзи вам помогут.
И Сакуратай отвел меня в храм Кэйтёдзи, маленький нищий буддийский храм учения Чистой Земли на задах квартала.
Секта Нитирэн сочувственно относится к обездоленным, и я действительно мог рассчитывать там на некоторую поддержку. Я даже уже не чувствовал себя униженно. Обездоленный – это действительно про меня…
Кэйтёдзи – храм на низком холме, в традиционном китайском стиле, возведенный при втором сёгуне в ту пору, когда здесь еще был лес, а город строился в отдалении, у стен замка. Теперь, с обвалившейся черепичной крышей, разорванной бумагой на перегородках и заросшими тропинками, он оказался на задах повернувшихся к нему спиной домов. Поросшие мхом серые каменные фонари и потрескавшиеся статуи каменных сторожевых псов. Деревянные ворота – краска облупилась и потеряла свой первоначальный красный цвет.
Но он был сухим и бодрым, как сохранивший в старости силы почтенный старик.
И его настоятель мне тоже очень понравился. Он был моложе меня, крепко сбит – с таким костяком нужно идти в борцы сумо, но не полон, видимо, блюдет посты, лицо спокойное, глаза черные, голова бритая…
– Почтенный настоятель, не знаю, могу ли просить об этом? – начал я первый, после того как Сакуратай нас представил.
– Я вас слушаю.
– Так вышло, что нынче я в очень стесненных обстоятельствах. Могу ли я просить вас разрешить мне пожить при вашем храме? Я мог бы привести в порядок сад…
– Это было бы весьма мило, – тепло улыбнулся настоятель Экаи. – Прошу вас.
Настоятель хорошо
