Государев наместник - Николай Алексеевич Полотнянко
– Будь здрав, Василий Денисович! – приветливо сказал окольничий. – Не чаял тебя встретить на черте. Что ко мне в Синбирск не пожаловал?
– Сегодня к вечеру собирался быть, – сказал Золотарёв. – Раньше не мог. Деревенька бежала больно неспокойная, насилу повязали. Если бы не карсунские казаки, вряд ли справился.
– А это не твой ли беглец? – спросил Хитрово, показывая на пойманного его казаками мужика.
– Князя Черкасского крестьянишка. Казаку руку прокусил и ушёл до света. Где его взяли?
– Недалече, подле черты, – ответил Хитрово, слезая с коня. – Веди, Приклонский, показывай, что смог сотворить.
Юшанский городок был невелик, двадцать на двадцать саженей, но крепок. Рубленые стены возвышались на две сажени, угловые и надворные башни на четыре. Все они были сделаны из дуба, которого окрест росло изобильно. Внутри городка помещалась большая изба для проживания воинских людей, амбары для оружейного и кормового припасов, место для содержания коней.
– Что скажешь, Василий Денисович? – спросил Хитрово. – Ты ведь всю крымскую границу знаешь, многие городки видел.
– Не хуже других, – ответил Золотарёв. – А может, и получше.
– Осторожный ты человек, Василий Денисович, – улыбнувшись, промолвил Хитрово. – Никогда ни о чём не скажешь. Может, в том и есть мудрость. Учись, Приклонский.
Сыщик остался в городке для допроса пойманного мужика, а Хитрово с карсунским воеводой поехали осматривать черту в сторону Карсуна. Богдан Матвеевич не торопился, внимательно смотрел, что сделано, говорил с сотниками, десятскими, не брезговал спросить простого мужика, как он жив-здоров. Работы шли, подытоживал в уме Богдан Матвеевич, ни шатко ни валко, но черта прирастала, и на ней надо ещё работать лет пять-шесть. Люди работали из-под палки и делали ровно столько, чтобы на их спины не обрушивались батоги и плети. Смерть работного человека на засечной черте не была в диковинку, люди мёрли от простудной сырости, болезней живота и других хворей. Умирали, но работали, о бунте, подобном недавнему в Москве, среди работных людей не было даже и шёпота.
Тем временем Золотарёв допросил крестьянина и велел его бить батогами, но несильно, а чтобы мог идти на своих ногах. Затем Василий Денисович озаботился обедом. Занимаясь сыском, он имел привычку делать это в условиях, приятных для здоровья и настроения, потому среди своих подручных имел собственного повара, который был весьма горазд в кухонном рукомесле. Этот человек ездил на особом возке, где, кроме поварской утвари, имелись всякие съестные припасы, включая и те, что можно было сохранить только в бочках со льдом.
Другой особенностью Золотарёва было то, что он не мог терпеть обедать в избах, где всегда нет продыху от мух, поэтому он распорядился, чтобы стол поставили за городком на берегу ручья под пологом раскидистого дуба.
Приклонский был уже знаком с причудами Золотарёва, тот его потчевал, а Хитрово был приятно удивлен, когда увидел накрытый блюдами с различными кушаньями стол.
– Когда же ты всё успел промыслить, Василий Денисович, – сказал он, беря в руки серебряную стопку и принюхиваясь к её содержимому. – Что за вино?
– Чистейшая романея, Богдан Матвеевич! Изволь отведать и закусить.
Хитрово выпил стопку и крякнул от удовольствия.
– Я был много наслышан о сурской стерляди, – продолжил Золотарёв. – То, что возлюбил её царь Иван Васильевич, есть верная правда. У меня имеется кормовая книга с описанием изготовления блюд, какие бывали в старину. Так вот там об этом прямо сказано. Разве я мог побывать на Суре и не попробовать стерляди? Купил в Промзине бочонок, вот она перед вами.
Обедали неторопливо и долго, уже стало меркнуть небо, когда Хитрово откинулся от стола и молвил:
– Довольно, Василий Денисович, больше не потчуй.
– Тогда на покрышку ещё чарку романеи, – настойчиво сказал Золотарёв.
Отдыхать расположились на большом войлоке, расстеленном между деревьями. Приклонский догадался, что окольничий желает поговорить с сыщиком наедине, и удалился.
– Ты, Василий Денисович, когда из Москвы? – спросил Хитрово.
– Дён двадцать, как выехал!
– Я тут, на черте, как в потёмках живу. Знаю, что бунтовала Москва, скажи, что там стряслось?
Золотарёв не был любителем разговаривать на щекотливые темы, но вино его расслабило.
– Я уже стар, Богдан Матвеевич, и давно живу. Родился при царе Фёдоре Ивановиче, жил при Годунове, при обоих Лжедмитриях, при Василии Шуйском, при Михаиле Фёдоровиче, дал Бог, живу при Алексее Михайловиче. И всегда я видел одно: у власти стоят большие воры, которые хапают и хапают, пока их не возьмут за глотку другие воры или забунтуют люди. Боярин Морозов из наибольших воров, но до мелочности доходил – укрывал беглых крестьянишек в своих поместьях. Я это знаю, до тысячи человек беглых у него и сейчас живут. А взять их оттуда моей мочи мало.
– А что великий государь?
– Алексей Михайлович на это закрывает глаза, слова не смеет сказать своему воспитателю. Но я так мыслю, что бунт случился к месту!
– Как так? – удивился Богдан Матвеевич. – Видано ли, чтобы царь лил слёзы перед чернью?
– Что из того, что великий государь поплакал? – удивился Золотарёв. – Слёзы хорошо глаза промывают. Поплакал Алексей Михайлович, и лучше стал видеть, кто ему верен, кому можно казну доверить, кому войско. Хватит царю младенцем быть и за боярский рукав держаться. Или не так?
– Опасные слова говоришь, Василий Денисович, – сказал Хитрово и, помолчав, продолжил: – Спасибо за правду.
– Не пора ли почивать? – спросил, позевывая, Золотарёв. – Ты здесь останешься или в избу пойдёшь?
– Васятка! – позвал Хитрово. – Дай мне что-нибудь накрыться.
Ночь была тихой и звёздной. В воздухе чувствовалась приятная, после жаркого дня, свежесть. Откуда-то из тьмы появились тихие и жалобно-непонятные звуки, они рождались сами собой, то усиливаясь, то смолкая, то сливаясь в убаюкивающую мелодию, наводившую на душу приятно-сладкую истому.
Глава четвёртая
1
На берегу Волги возле костра сидели двое мужиков и жадно поглядывали на котелок, в котором булькатило жидкое варево. Федьку Ротова они приметили издали, как только он начал спускаться с береговой горы, но не обеспокоились, пришелец был явно сирота беглая. Один из мужиков был сухощав и мал ростом, звали его Филька, его товарищ выделялся широким разворотом плеч и, сидя на корточках, был похож на кряжистый пень, который выкатила на песок волжская волна. Его звали Власом.
Федька с первого взгляда определил, что встретил тех, кого искал, воровских казаков. Это можно было понять по тому, что за их поясами торчали большие ножи, в песок была воткнута пика, а на их лицах
