Государев наместник - Николай Алексеевич Полотнянко
Никифор, как завидел сие, кинулся к воеводе. А Богдан Матвеевич только руками развёл:
– Не могу чинить препятствия торговле государевым вином!
Тем временем в подгорье пьянь началась великая. Всех вино поразило в самую душу, но по-разному: один поёт, другой плачет, третий драться лезет, четвёртый вздумал Волгу вброд перейти, так двое и утопли.
Никифор смотрел с Венца на людское блудодейство и горевал. И горько думалось ему, что Аввакум, с кем он встретился на Москве, был прав, говоря, что много скверны в русских людях гнездится и враз её всю не выведешь.
Но беда не приходит одна. Скоро за Петровым днём причалилась к синбирской пристани купецкая баржа, и с неё, подобрав подолы сарафанов, в воду спрыгнули шесть жёнок. Караульщики сразу к ним, а те – к кабаку. У караульщиков чуть шапки от такого озорства не попадали: жёнки к питухам на шею бросаются, а винище лопают почище Коськи Харина.
На гору те жёнки, а к ним прибавилось ещё пятеро, не вылазили, мужики сами про них пронюхали, прут в подгорье, жеребцы стоялые. А жёнки тому и рады, натрут щеки свёклой, красуются перед питухами, словом, пошла такая блудня, что скоро это всё воеводе донесли.
Богдан Матвеевич, прослышав про гулящих жёнок, задумался, но что с ними делать, не решил. Никифора же творимая возле кабака блудня уязвила самую душу. Он потерял сон, спал с лица, глаза возжглись пылом неистового ревнителя благонравия. Марфинька слезно отговаривала его от обличений, указуя, что пьянь и рвань не услышит слова Божьего, а у них малый сын Анисим, и если попа побьют, то как бы им не пришлось бежать из Синбирска, где попадье добро жилось, в Москву.
Никифор не уступил мольбам жены и в один день, усердно помолясь Богу, отправился в подгорье, укрепляя свой дух памятью о первомучениках христианских. А возле кабака всё то же – пьянь и срамота, проезжающие в Астрахань мужики, свои из Синбирска, рыбаки, гулящие людишки, срамные жёнки, всё клубилось в пьяном кураже с раннего утра до позднего вечера.
Попа гуляки поначалу встретили ласково:
– Проходи, батька, бери вина!
Никифор взобрался на чурбан, где кололи дрова, набрал полное нутро воздуха и возгласил громогласно:
– Опомнитесь, православные! Не погубите свои души питием хмельного! Не отдавайте свое спасение на погибель диаволу! Гоните прочь от себя срамных жёнок, ибо в них погибель рода человеческого!
Гуляки слушали возгласы священника вполуха, а жёнки взбеленились, заверещали, стали плеваться, а одна из них по прозвищу Дырявая Квашня подскочила к Никифору, повернулась задом и, нагнувшись, срамно задрала подол заблёванного сарафана.
И тут жёнки приступили к отцу Никифору, стащили с чурбана и начали его щипать, тискать и колотить кулаками. Стрельцы-караульщики не дали кабацким стервам зашибить Никифора, отбили его и на руках занесли на Синбирскую гору к воеводской избе.
При виде истерзанного священника шибко осерчал Богдан Матвеевич Хитрово, чего с ним никогда не бывало. Громко призвал он к себе дежурного полусотника и повелел тому повязать всех буянов и баб в подгорье. Затем воевода с дьяком сами поспешили за ними, чтобы учинить скорый розыск и крутую расправу.
И приговорил воевода Хитрово всех гуляк и баб сечь нещадно батогами, затем вывезти их на другой берег и там бросить.
Коська и его пять доброхотных помощников стрельцов до испарины на своих спинах били батогами гуляк, а когда пришел черед бить Дырявую Квашню, палач упал перед воеводой лицом наземь.
– Пожалуй своего раба, милостивец! – взвыл Коська. – Дозволь, воевода, взять за себя эту жёнку!
Богдан Матвеевич вопросительно глянул на Кунакова.
– Я тебе женюсь, рвань косорылая! – заорал дьяк на Коську. – Я вот сейчас велю казакам подложить тебя, как хряка!
Утомился Богдан Матвеевич от мелькания батогов и людских воплей и смилостивился.
– Вели, Григорий Петрович, – сказал он дьяку, – всех гулящих людишек собрать и завтра же отправить под Карсун на засечные работы. А срамных баб вели кинуть в тюрьму. После решим, куда их девать. Может, и вправду повыдавать их замуж, охотники вроде есть.
– Мужик что таракан, – проворчал Кунаков. – На любую грязь и сырость с охотой залезет.
– Вот и кликни охотников. Никифор отлежится и обвенчает. Пусть их мужья уму-разуму своим битьём учат. А пока – в тюрьму!
Казаки подхватили избитых жёнок и поволокли в гору, а гуляк погнали палками. Вот такое похмелье устроил Богдан Матвеевич синбирским гулякам и гулёнам.
Работные люди суд воеводы хвалили, да и срамные жёнки были довольны стать венчанными жёнами. Одни гулящие люди злобились и норовили бежать, но из синбирской земляной тюрьмы побегов не бывало.
Жестокое усмирение гуляк и гулевон, которых мужья стали учить битьём, охладило пылкую любовь работных людей к царёву кружалу. Гульба в пригорье поутихла, теперь питухи, купив вино, прятались в лесу и норовили не попадаться на глаза начальным людям.
Тем временем башня на берегу Волги была построена, и впритык к ней росли срубы Крымской стены, до ворот, которые Прохор Першин замыслил сотворить в проездной башне. Вскоре и вода в колодце открылась и оказалась годной для питья. Богдан Матвеевич уверовал в градодельца и полностью передоверил ему проведение работ. Дьяк Кунаков, который ждал, что Прохор вот-вот впадёт в винопитие, скрепя сердце согласился с воеводой, хотя продолжал к Першину принюхиваться.
Богдана Матвеевича стали более занимать мысли о делах московских. В середине июля 1648 года по всем областям государства была разослана грамота Алексея Михайловича, что по указу великого государя и патриарха, по приговору бояр и по челобитью стольников и стряпчих и всяких чинов людей велено написать Уложенную книгу, для чего выбрать пригодные к государевым и земским делам статьи из правил апостольских и святых отцов церкви, собрать указы прежних государей и выдумать новые статьи, по которым Русское государство будет жить впредь.
Эта новость заронила в Богдана Матвеевича надежду, что он станет надобен для работы над новыми законами и его синбирская пограничная служба завершится. Однако в Москву его не позвали, из окольничих в совет по выработки Уложенной книги вошёл князь Волконский, старый думский жилец, известный своим стойким молчанием по любому вопросу, который поднимался на заседаниях Боярской думы. Председателем совета по написанию Уложенной книги был поставлен князь Одоевский, не
