Государев наместник - Николай Алексеевич Полотнянко
Пора пришла проехаться по черте, посмотреть, как идут работы, и Хитрово велел Васятке, чтобы тот готовился в путь.
– Как там московские стрельцы? – спросил он дьяка. – Не пора ли их к делу приставить? А гулящие людишки протрезвели?
– Все живы и к работе годны, – ответил Кунаков. – Только работать будут из-под палки.
– Что у нас, палок мало? – сказал воевода. – Пусть ров роют, под караулом, а на ночь в тюрьму!
Когда на следующее утро Хитрово выезжал из крепости, тюремные сидельцы уже копошились с лопатами на дне глубокого рва, а по его краям прохаживались два стрельца с пищалями.
Воевода, кроме Васятки, взял с собой два десятка казаков. Он ехал впереди всех на буланом жеребце, который статью напоминал Буяна, из его московской конюшни. Хитрово любил крупных коней, считая, что воеводе неприлично садиться на большеголового и длинногривого ногайца. Это казак служит на коне, а воеводе конь нужен для парадного выезда.
Казачья станица, ведомая воеводой, спустилась к Свияге, спугнув из камышей несколько уток. Наплавной мост, покачиваясь, лежал на воде от одного берега до другого. По нему ехали несколько казаков на службу, в крепость из слободы, которую они начали строить на левой стороне Свияги.
Воевода дождался, когда они выедут на берег, и лёгким движением поводьев послал жеребца на мост. На середине реки тень, отбрасываемая Синбирской горой, исчезла, стало яснее видно, на воде заиграли солнечные блики. Жеребец прыгнул с неустойчивого моста на землю и пошёл рысью. Воевода завернул его вправо, к избам, разбросанным на луговине. Богдан Матвеевич издали пересчитал их: чуть больше двадцати, менее половины из тех, что должны быть, и причина этому была – казаки заняты службой, избы поставили те, что от неё были на время свободны.
Казаков на новое поселение брали из прежнего жительства по одному, редко по два человека из семьи. От государства им давалось денежное жалованье за службу, конь, пищаль и кормовое содержание. Обычно выбирали молодых и семейных как более способных к переезду. На новом месте они получали земельный надел от десяти до тридцати десятин, смотря по чину, и пять рублей на домовое строение.
Ещё с весны семьи переселенцев потянулись за мужьями и отцами, часто пешим ходом, неся на себе пожитки и ведя на верёвке корову или тёлку. Те, у кого было время, поставили избы, но многие ещё жили в шалашах. Воевода это отметил и решил по возвращении в Синбирск вернуть бездомных казаков в слободу из полевой службы, чтобы они обустроились.
Избы и шалаши были пусты, все люди находились на покосе. Травы на пойменных лугах стояли столь высокие, что жеребец воеводы задевал их брюхом. За станицей оставалась широкая полоса примятой копытами коней росной травы. Сладко пахло кашкой, чабрецом, со всех сторон кричали свое «пить-полоть» перепела, жаворонки то и дело взвивались кверху и быстро падали опять, точно камешки. Заяц-русак, весь мокрый от росы, выскочил на голое место, увидел людей и присел, затем пошевелил ушами и, вскидывая задом, кинулся прочь.
Часть луга уже была выкошена, жёнки ворошили деревянными вилами сено, а казаки, слаженно взмахивая косами, оставляли за собой густые валки травы. Появление воеводы с казаками отвлекло их от работы.
– Бог в помочь, православные! – громко сказал Богдан Матвеевич, останавливая коня.
– Благодарим, воевода! – отвечали казаки и жёнки.
– Зрю, управляетесь с сенокосом?
– Дал бы Бог вёдро, с сеном будем!
Приехавшие казаки здоровались с косцами.
– Челом, Максим! Как тебя Бог милует?
– Бог дал поздорову – голова жива.
– Что с Федькой стряслось?
– За старые шашни скинули с башни.
Хитрово строго глянул на полусотника: что за разговоры про какого-то Федьку?
– Почто с коней послезали, а ну садись! – закричал полусотник, наступая конём на людей.
Через речку Сельдь переправились вброд. Хитрово оглянулся, Синбирская гора отсюда казалась большим облаком, поднимающимся вдали. Трава здесь была пониже пойменной, но густой и многоцветной. Налетавший порывами ветер клонил стебли к земле, и трава волнилась, как море. Пошли друг за другом зелёными островами дубравы. С правой руки местность стала холмиться, расходиться оврагами, а впереди и слева поле было по-прежнему ровным, как стол, до самого края земли.
– Смотри, господине! – вдруг крикнул Васятка, указывая на человека, который, пригибаясь к траве, бежал к дубраве.
По знаку полусотника трое казаков припустили коней на перехват беглеца. А тот, подбежав к крайнему дубу, обхватил его руками и замер.
– Расспроси его, кто таков, – сказал Хитрово полусотнику.
– Откуда бежишь? – начал допрашивать мужика полусотник. – Чей ты человек?
Мужик молчал. Он был низок ростом, но широкоплеч, а на скуле кровоточила большая ссадина. Полусотник со всего размаха ударил мужика плетью. Тот скривился от боли и заскрипел зубами.
– Хватит! – сказал Богдан Матвеевич. – Юшанский городок близко. Тащите его за собой.
Скоро они достигли засечной черты, которая была начата от Юшанска к Синбирску.
Ров от городка протянулся версты на две. Из ближних дубрав и берёзовых рощиц к черте доставляли брёвна, из них делали тарасы высотой в две сажени, а то и выше, плотно забивали их землёй. Работные люди где работали, там и жили в шалашах и землянках.
Завидев воеводу, мужики оставляли топоры и лопаты и падали в поклоне на колени. А десятники не дремали: скоро от одного к другому по черте в Юшанск пошла весть о прибытии окольничего Хитрово. Когда она достигла городка, бывший здесь карсунский воевода Борис Приклонский сказал гостившему у него московскому стряпчему Золотарёву:
– Вот и Богдан Матвеевич Хитрово нежданно припожаловал. Теперь тебе, Василий Денисович, нет нужды ехать к нему в Синбирск.
Приклонский и Золотарёв встретили Хитрово на въезде в городок. Богдан Матвеевич появлению чужого человека не удивился. Он знал стряпчего по Москве, Золотарёв имел великую славу лучшего сыщика Сыскного приказа. Все большие бояре искали в нём участия к их беде, которая была одна для всех помещиков: как наступило лето, так началось повальное бегство крестьян от своих хозяев. Люди бежали в одиночку, семьями, а иногда всей деревней. Не страшась свирепости басурман, они шли в Дикое поле, приглядывали пригожую землицу, ставили избы и поднимали целину. Такие действия крестьян считались тогдашним законодательством воровством (своим бегством они лишали
