Игорь Росоховатский - Изгнание Изяслава
А уже с другого конца, перекрывая шум сражения, прогремел бас кожемякского поводыря Славяты:
– Э-гей! Кто не хочет помереть, как собака? Сюда! Сгрудиться!
И сам Славята поднялся грозным великаном на сером фоне рассветного неба, взмахнул боевым цепом – и всадник вместе с конем рухнул на землю. Второго половца постигла та же участь. Поднимался и опускался держак цепа, кружа вокруг себя окованный железом бич, словно молотил невиданную рожь. К нему присоединились другие цепы и дубины.
И началась кровавая молотьба…
Хрустели кости, истошно ржали кони, вопили люди. Лавины половцев налетали на быстро растущую кучку защитников и попадали под цепы и дубины.
– Сгрудиться! – грохотал голос Славяты.
Около него уже собралось несколько сот воинов. Воспользовавшись тем, что половцы в смятении отхлынули, он созвал к себе самых крепких и вместе с ними, устремившись вперед, придал толпе защитников форму журавлиного клина. Огромный, залитый кровью врагов, с беспрестанно кружащимся цепом, Славята медленно шел во главе подолян. Справа и слева от него свистели цепы товарищей, словно все вместе они вышли в поле на привычную работу. Могучий клин двигался в сторону далекого Киева, расчищая себе дорогу, и не было силы, которая могла бы его остановить.
Хан Сатмоз, еще бледный от пережитого, подозвал через телохранителей богатыря Огуса и приказал ему:
– Отведи своих воинов. Пусть русичи уходят.
Он взглянул в выпученные жадные глаза богатыря и закричал:
– Не понимаешь, жирный пес?! Эти люди не годятся в рабы! Они не знают страха!. .
7
Елак лежал на земле в луже крови. Его конь Ит не отходил от хозяина. Ит не мог ничего понять – никогда раньше не бывало, чтобы хозяин свалился с седла и сразу заснул.
Конь осторожно толкнул воина мордой, нетерпеливо забил копытом, заржал. Хозяин шевельнул рукой, застонал. Что же с ним случилось? Может, виной всему то красное, что течет по его лицу и груди? А может, он хочет поиграть и притворяется спящим? Конь отбежал на несколько шагов и скосил карий глаз. Его уши задвигались. Он ожидал, что Елак вскочит и крикнет, как бывало:"Э-гей, куда тебя несет?"
Хозяин лежал безмолвно. Над ним парил, медленно снижаясь, степной орел-стервятник.
Ит поспешно вернулся к хозяину. Стервятник приземлился на соседнем кургане в ожидании добычи.
Конем овладела тревога. С тех пор как помнит себя, всегда чувствовал рядом присутствие этого человека. Эти руки давали ему пищу, иногда дарили что-нибудь вкусное или скупую ласку.
Вдыхая знакомый запах хозяина, Ит всегда был уверен в себе, в своей лошадиной доле.
Он знал привычки юноши, и, когда тот только выходил из юрты и оглядывался по сторонам, Ит уже был тут как тут. Стоило Елаку похлопать его по холке, и конь послушно ложился, загораживая пастуха от сильного ветра.
Ит мог отличить среди сотен других свист хозяина и мчался к Елаку, радостно подняв голову.
Конь опять ткнулся мордой в плечо Елака, заржал тихонько и жалобно, как скулит раненая собака. Юноша захрипел, в уголках рта показалась пена. Ит отступил. Что ж, если хозяин спит, конь будет ждать сколько угодно и дождется его пробуждения. Пусть люди покинули Елака, а он будет сторожить юношу. Он – конь, за преданность прозванный Ит – собака.
8
Изяслав-отрок спешил в Киев. Он выполнял княжий приказ – предупредить о поражении русичей княжича Святополка. Невесело было на душе воина. Теперь половцы рассеются по Руси, будут убивать, грабить, превращать людей в рабов.
Изяслав думал:"Поганым помогло то, что они напали внезапно. Но если бы каждый тысяцкий и сотский сделал по равной доле со старым Гарлавом и Матвеем, мы бы погнали половцев. Отчего же Дуб и теперь помнит о своей вражде к Матвею? Отчего не мог даже на время забыть о ней?"
И невольно пришли на ум слова боярина Дуба:"О распре князю не поминай, если жить хочешь. А то он подумает, что о нем молвишь…"
День был жаркий, легкий ветерок гнал по небу растрепанные облака. По обе стороны шляха расстилались поля. На них, низко согнувшись, трудились смерды с женами и детьми. Изяслав представил себе, как молодая зелень примет желтый цвет солнца, какими благодатными станут эти клочки полей, политые потом смердов. И тут же вспомнил о половцах, которым теперь открыты пути на Русь. Нет, жито не вызреет! Люди не восхвалят Бога за плоды. Не запоют жены смердов. Не засмеются дети. Плоды, добытые натруженными руками, половецкие кони втопчут снова в землю. Женщин поволокут на арканах, мужей убьют.
С горечью вспоминал отрок слова князя о силе русичей, о любви к родной земле, сказанные воинству перед выступлением на половцев, и позорное бегство князя с поля брани.
"Нет, княже-господине, – вздыхал Изяслав, ибо все еще не разлюбил Ярославича, – не словами укрепляют землю, но деяниями. Может, и желал ты добра, да зло содеял. Может, и правду молвил, да кривда за тобой стояла. А ты, великий, не разглядел ее. И разве сильный бахвалится своей силой? И зачем красивому хвастаться своей красотой? И умный станет ли умней оттого, что об остромыслии своем заговорит?"
Со всей ясностью встала перед Изяславом горькая и смешная правда украшающие землю не хвастаются ни ее красотой, ни своей силой. Но обильно изливают хвалебные словеса неробы – те, кто никогда не притрагивался к земле.
Невольно у отрока вырвалось из самого сердца:
– Как много нероб на земле родимой!
Он испуганно оглянулся – не слышал ли кто?
Шлях был пустынен, уходил вдаль, сужаясь, превращаясь в темную линию. Изяслав потрепал Сиверка по шее, и подбодренный конь понесся быстрей…
На восьмой день пути показалась поросшая лесом гора, на ее вершине вздымались купола пятиверхого Борисоглебского храма, построенного знаменитым киевским градоделом Миронегом. Рядом поблескивали золоченые верхи Вышеградского теремного дворца.
Изяслав поднялся крутой дорогой на гору, и вскоре ему открылся великолепный простор. С востока катил свои быстрые воды Днепр-Славутич. Он делился на рукава, огибал ярко-зеленые островки, образовывал заливы. Золотились и серебрились чистые песчаные косы, окаймленные кустами, блестели многочисленные озера. Глянешь на юг – и там Днепр, выгибается до окоема, а высокое небо над ним поддерживают киевские горы. Полого вздымаются Киселевка и Вздыхальница, у подножия которых раскинулись Кожемяки и Гончары. Берега щедро поросли лесами, а за деревьями золотятся главы церквей.
Вот и высокая стена Вышеградского дворца. Дозорец пропустил Изяслава-отрока на подворье. Отрок оставил Сиверка у коновязи и, слегка пошатываясь после долгого пути, подошел к тяжелым резным дверям дворца. Навстречу вышли двое – Святополк и боярин Чекан.
Красив был Чекан грозной красой ратника, да за ликом льва с густыми черными бровями и пышной гривой волос скрывалась душа завистника, льстеца, прелюбодея. Недалеко ушел боярин от княжича. Каков господин, таков и ближний его.
В большом почете был теперь Чекан у Святополка. Княжич тайно занимался резоимством и через боярина ссужал гривны купцам, воинам, ремесленникам под большие резы. А иноземные гости знали:хочешь добиться успеха в Киеве – надо готовить подарки боярину Чекану и княжичу Святополку.
Только что Чекан привез князю радостную весть о дорогих, подарках от царьградских купцов. А одного из них, наиболее доверчивого, Чекан, желая угодить Святополку, завлек в глухое место и обобрал до нитки. Самого же купца отправил туда, откуда не возвращаются. В доме Чекана во граде сейчас собралось столько паволок, оружия, украшений, что нужен был большой обоз, чтобы все это вывезти в Вышеград. А уже отсюда можно было потихоньку распродавать добро заезжим купцам так, чтобы князь Изяслав не дознался о делах сыночка.
Изяслав-отрок бросился к Святополку:
– Княжиче светлый, беда, плохие вести!
Он увидел, как перекосился рот княжича и забегали глаза. Боярин Чекан тотчас понял своего господина.
– Тихо! – прикрикнул он на отрока, оглядываясь на дозорных:не слышат ли?
Изяслав не понял его крика и продолжал в полный голос:
– Дружина разбита! Половцы на Киев текут!
– Сказано же тебе:тихо! – с раздражением и злобой прошипел Святополк и бросил Чекану:
– Уйми его!
Боярин с размаху ударил отрока, и тот упал. Не чувствуя боли, Изяслав недоуменно смотрел на два лица, склонившиеся над ним. Он так спешил, так устал, а они… Почему?
– Вставай! – приказал Чекан. – Пошли в терем. И в рот воды набери. Не то худо будет.
По дороге объяснил:
– Княжич должен перво-наперво обоз снарядить, добро из Киева вывезти. Затем к обороне готовиться. А если люд узнает о поражении, ведаешь, что поднимется?. .
Может, Чекан говорил бы еще, но в эту минуту встретился взглядом с отроком. И сразу понял:на этого положиться нельзя. А раз так, то на всякий случай, чтобы не болтал…
