Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
— Зря стараешься! — сокрушенно покачал головой Заврак, взглянув на Зульфикара. — Я давно знал, что он просто свинья! Это не впервой. Недаром же он купеческий сынок.
— Сам ты свинья! — заорал Гаввас.
— Да что с ним говорить! Ему даже экзамена не устраивали, и в подземелье он, как ты, не был. Устад Кавам пристроил его к нашему зодчему. Глядя на его художества, змеи и те сбрасывают кожу.
Гаввас отвернулся от своих спутников и снова громко застонал.
— Ой-ой-ой! — охал он. — Умираю! Будь прокляты эти пески, будь прокляты те, кто подбил меня на эту чертову поездку. Остановите лошадей! Остановите! Я вернусь назад!
Бадия спрыгнула со своей арбы и подошла к ним.
— Что тут происходит? — спросила она.
Зульфикар молча пожал плечами.
— Скажите арбакешу, — кричал Гаввас, — пусть поворачивает назад. Ой-ой-ой! Умираю!
Ничего не говоря родителям, Бадия перешла на вторую арбу. Они снова продолжали путь. Усевшись против Зульфикара, она обратилась к Завраку, сидевшему верхом на лошади:
— В чем дело?
— С самого утра блажит, госпожа, — объяснил Заврак, — вернуться, видите ли, желает.
— Ой, умираю! Будь прокляты эти пески, умираю! Поверните арбы! Вернемся в Герат! Ой…
— Господин Гаввас, что это еще за новости? — спросила Бадия, гневно глядя на Гавваса.
— Не поеду дальше, вернусь!.. — кричал тот.
— Но поймите, вернуться невозможно. Мы уже приближаемся к Джейхуну. И проделали долгий путь. Если вы не хотели ехать, могли сказать об этом еще в Маймане!
— Все равно не поеду. Вернемся!
Бадия растерялась. И, желая удержать сердитые слова, готовые сорваться с языка, она изо всех сил стиснула зубы.
— Да он для нас как нарыв на голове. Заврак-ага, растолкуйте вы ему, ради аллаха, ведь он же мужчина. Стыдно!
— А на него ничего не действует, госпожа!
— Ничего знать не желаю, везите меня в Герат!
— Что же с ним делать? — Взглянула на Зульфикара Бадия.
— Да он никого и слушать не хочет. Придется сказать зодчему.
— Зодчему хватает и своих огорчений.
Бадия снова обратилась к Гаввасу.
— Очень прошу вас взять себя в руки — сказала Бадия, и глаза ее гневно сверкнули. — Не то я накажу вас.
— Иди отсюда! — завопил Гаввас. — Не поеду я в Бухару! Я болен! Поверните арбы!
Сделав знак Зульфикару, Бадия сердито крикнула:
— Сбросьте его с арбы! — И выхватила из-за голенища кинжал. — Если вы сейчас же не сбросите его, я заколю эту свинью!
Зульфикар, уже знавший, что противоречить Бадие опасно, приподнялся, схватил Гавваса и столкнул его с арбы. Гаввас, мягко свалившийся на песок, вскочил и с криком кинулся за арбой. Это увидели и те, кто ехал на первой арбе. Все молчали. Арбы продолжали свой путь.
— Бесстыдный трус! — прошептала Бадия.
Гаввас Мухаммад снова упал на песок и опять начал стонать и охать. Но уже через минуту он в страхе бросился за удалявшимися арбами, однако, приблизившись и увидев кинжал в руках Бадии и ее гневно сверкавшие глаза, испуганно попятился. А Бадие, отныне считавшей себя причастной к делу хуруфитов, Бадие, поклявшейся отомстить за смерть брата, ничего не стоило воткнуть кинжал в сердце трусливого Гавваса и бросить его труп в пустыне.
Гаввас Мухаммад кинулся догонять первую арбу.
— Возьмите меня, возьмите, не буду больше, каюсь! — вопил он.
Никто не обернулся. Никто даже не поглядел на него. И он понял, что сейчас все подчиняются Бадие. Прекрасная молоденькая девушка казалась ему теперь страшнее Караилана.
— Спасите, спасите, не оставляйте меня одного!
Бадия молча стояла на арбе. Потом, по ее знаку, Заврак спрыгнул на землю, подошел к Гаввасу, который все еще продолжал вопить, схватил его, втолкнул на третью арбу, сам догнал вторую арбу, влез на нее и уселся рядом с Бадией. Видевшие это Масума-бека, зодчий и Харунбек облегченно вздохнули.
— Взобрался? — тихо спросила Бадия.
Устраиваясь поудобнее, Заврак кивнул:
— Сунул его поверх вещей.
— За столько лет я не сумела разгадать его, не поняла, какой это ничтожнейший человечишка. Настоящая скотина.
— Успокойтесь, резкие слова не помогут ничему. И спрячьте свой кинжал, госпожа. У Гавваса недуг похуже падучей, — проговорил Зульфикар. — Проста толстяк, просто пустышка, не видевший в жизни трудностей. Но ведь и такие тоже живут на свете.
— Да, теперь я в этом сама убедилась, — ответила Бадия. — А он себе на уме. Как бы снова не начал выкидывать свои штучки.
Три арбы углублялись в сердце пустыни. До самого вечера никто не проронил ни звука. Лошади вконец выбились из сил.
И тогда, увидев, что товарищи его приуныли, Зульфикар негромко затянул песню:
Не прерывай, о грудь моя, свой звездопад:Удары сердца пусть во мне всю душу раздробят!
Сидевшая рядом Бадия подняла голову, улыбнулась. А Зульфикар, увидев эту улыбку, запел громче. Ехавший на первой арбе Харунбек обернулся и весело воскликнул:
— Давно бы так, братец! Пой громче! Среди нас, оказывается, есть храбрецы, способные рассеять любую тоску.
Глава XXVII
Участники «группы хуруфитов»
Ярко-желтые гряды песка, налезающие друг на друга, слепили глаза, их волны, которым не видно было конца, походили на бушующий океан. А над ними стояло огненное марево, и все же зодчему, несмотря на невыносимый зной, дышалось здесь легче. Ведь живут же чабаны среди кызылкумских песков, хотя их именуют адом. Но почему-то именно здесь зодчий почувствовал себя лучше, бодрее. Заметил это и Харунбек. И сказал зодчему, что воздух здесь хоть и накален, но прозрачен и чист и действует успокаивающе на человека, как бы погружает его в состояние блаженства.
— Верно, верно, — подтвердил зодчий, потирая руки, — здесь на редкость легко дышится. И вы правильно сказали, что человек не чувствует здесь душевного гнета, а, наоборот, становится бодрее. Уже позади горестный для меня Герат. Последнее время я чувствовал себя там больным, несчастным, а теперь я свободен, мне легко в этих забытых богом песках…
— Истинная правда, — подтвердил Харунбек, — вам действительно было там плохо, да еще доносчики Мухаммада Аргуна, точно водяные змеи, так и норовят влезть в нутро. Скажите мне, устад, вы доверяете всем своим ученикам?
— Да, среди моих учеников нет предателей.
— А мне? Я ведь вам чужой, мне-то вы верите?
— Верю. Вы хороший человек. Честный и справедливый. Это я понял сразу.
— Благодарю вас! У вас чистое сердце, вы истинный зодчий, и вы человек широкого кругозора. А ведь вы могли бы и не поверить мне. Будь я на вашем месте, я бы, кроме жены да дочери, никому не верил. Вас преследуют, вы потеряли доверие двора, мало того — стали для них опасным.
— Откуда вам это известно?
— Слухами земля полнится!
— Удивительное дело! Слухи о горе, постигшем меня, оказывается, дошли и до караван-сараев.
— Вашу боль разделяет добрая половина жителей Хорасана. И те, кто терпит несправедливость царского двора, тоже на вашей стороне. Я сам пострадал от этих тиранов, — как видите, я арбакеш, а мой дед и мой отец были ткачами. Я тоже, как и они, — ткач. Но я читал книги Саида Имадиддина Насими и Мир-Касыма Анвара…
— Вот как! — внимательно поглядел на Харунбека зодчий. — Выходит, нет на свете человека, не изведавшего горя!
Они долго молча смотрели на неоглядное море песков. Зодчий вспоминал Мир-Касыма Анвара и «властелина слова» Лутфи. Эти люди, эти талантливые поэты, были сдержанны, никогда ни на что не жаловались и на вопросы о здоровье неизменно отвечали: «Здоров, благодарю». «Хорошее пожелание — половина богатства», — говорят мудрецы. Так и слова человека о том, что он здоров, сами по себе сулят долгую жизнь. Любой человеческий орган имеет уши и, ежечасно слыша слова о том, что все тело здорово, действительно чувствует себя здоровым. Это великое открытие трех мудрецов дошло и до Шахруха-мирзы, который, прекратив военные походы, утвердился на троне Хорасана. И он тоже постоянно говорит всем, что здоров и бодр. Правда, это своего рода политика. Когда придворные, военачальники и беки слышат от государя; что он здоров, а вовсе не стар и слаб, им и в голову не приходит думать о том, кто сядет на трон после государя и на сторону какого царевича следует им склониться.
— Ну что же, — проговорил Харунбек, — воля аллаха проявляет себя во всем, и в большом и в малом. Наш духовный наставник, высокочтимый Фазлуллах, внушал нам, что слово «ваджх»— «причина или основание»— имеет четырнадцать цифровых выражений, а двадцать восемь букв нашего алфавита — «воплощение и основа всего сущего»[28].
Зодчий снова внимательно поглядел на Харунбека. Перед его глазами вдруг встал его мальчик, его Низамеддин, а также и Ахмад Лур. «Ну хорошо, допустим, молодые люди увлеклись учением хуруфитов, но вот вы, Харунбек, вы уже не такой молодой, почему же вы разделяете это учение и верите в него? Какой в том смысл?» Зодчий едва не спросил об этом Харунбека, но вдруг вспомнил поэта Мир-Касыма Анвара, изгнанного из Хорасана год назад. Тот тоже верил в учение хуруфитов. А поэт и мыслитель Саид Имадиддин Насими, с которого после жестоких пыток заживо содрали кожу в городе Халебе и затем умертвили?! Насими принадлежал к секте шиитов и точно так же, как Мансур Халадж, уподобил человека богу, то есть вступил на путь богохульства. Именно поэтому были они убиты. Слухи о богохульстве Фазлуллаха распространили люди Мираншаха. Но на самом-то деле этот достойный человек пекся лишь о благе народа и разоблачал все гнусности тирании.
