Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
Сразу позабыв о жаре, Морис добрался до Горемыкина и, коротко поприветствовав, немедленно увлек его за ближайшую колонну. Рядом, словно по волшебству, возникли Бьюкенен и Сазонов. Полагали, как видно, что посол Франции не будет заниматься праздной болтовней с председателем Совета министров, а затронет важные политические вопросы. Надо сказать, они не ошиблись. Не делая особой тайны из цели своего разговора, Палеолог произнес:
– Давно хочу обратить внимание вашего превосходительства на крайнюю недостаточность военной помощи, которую Россия вносит в наше общее дело.
Все поняли, что речь идет о преступной нерасторопности генерала Сухомлинова.
Двумя днями ранее Великий Князь Николай известил Палеолога о том, что вынужден приостановить свои операции на фронте. Его войска понесли чрезмерные потери, но более значительным оказался тот факт, что артиллерия израсходовала все запасы снарядов.
Морис немедленно направился тогда к Сазонову, довольно резко заявив тому:
– Генерал Сухомлинов двадцать раз уверял меня, что приняты все меры к тому, чтобы русская артиллерия всегда была обильно снабжена снарядами… Я настойчиво указывал ему на громадный расход, который стал нормальным оброком сражений. Он уверял, что сделал все возможное с целью удовлетворить всем потребностям и случайностям. Я даже получил от него письменные заверения… Прошу вас доложить об этом императору от моего имени.
– Я не премину передать Его Величеству то, что вы мне сказали, – пообещал Сазонов.
Тем и ограничились. Палеолог был совершенно уверен, что его просьба дошла до императора. Сазонову явно не по душе характер Сухомлинова. Значит, он обязательно извлечет всю возможную пользу из этой жалобы. Можно даже не сомневаться и не переспрашивать.
А вчера Мориса огорошили еще одной весьма удручающей новостью. Оказывается, не только русская артиллерия нуждается в снарядах, но и пехоте катастрофически не хватает ружей. Это уже совсем ни в какие ворота!
Беспокоить Сазонова он тогда не посчитал нужным. Пошел к Беляеву, зная начальника главного управления Генштаба как весьма трудолюбивого и честного служаку, надеясь получить от него правдивые ответы на все интересующие вопросы. Генерал, как и предполагалось, юлить не стал и ответил прямо:
– Наши потери в людях колоссальны. Если бы мы должны были только пополнять наличный состав, то давно бы его заместили. У нас в запасе есть более девятисот тысяч человек. Но нам и правда не хватает ружей, чтобы вооружить и обучить этих людей… Наши кладовые почти пусты. Чтобы устранить этот недостаток, мы закупили в Японии и Америке миллион ружей и надеемся достичь того, что будем делать их у нас на заводах по сто тысяч в месяц. Может быть, Франция и Англия также смогут уступить нам несколько сот тысяч… Что же до артиллерийских снарядов, здесь наше положение не менее тяжелое. Расход превзошел все расчеты, все наши предположения. В начале войны мы имели в арсеналах больше пяти миллионов трехдюймовых шрапнелей. Теперь же все наши запасы истощены. Армии нуждаются в сорока пяти тысячах снарядах в день. А наше ежедневное производство достигает самое большее тринадцати тысяч. Мы надеемся, что к пятнадцатому февраля оно достигнет двадцати. До этого дня положение наших армий будет не только трудным, но и опасным. В марте начнут прибывать заказы, которые мы сделали за границей. Полагаю, что мы, таким образом, будем иметь двадцать семь тысяч снарядов в день к середине апреля. А с середины мая их будет по сорок тысяч… Вот, господин посол, я рассказал вам абсолютно все, что знаю сам, без утайки…
Слухи о приостановлении военных действий разлетелись по столице за считаные дни. В устах публики положение русских войск описывалось еще хуже, чем было на самом деле. Ставке пришлось опубликовать официальное сообщение:
«…Переход наших армий на более сокращенный фронт является результатом свободного решения соответствующего начальства и представляется естественным ввиду сосредоточения против нас германцами весьма значительных сил. Кроме того, принятым решением достигаются и другие преимущества, о коих, по военным соображениям, к сожалению, не представляется пока возможным дать разъяснения обществу».
Лучше, чем ничего. Правда, Палеолог, прочитав это сообщение, вдруг засомневался в словах Беляева. Снова хотел идти к нему, но получил депешу, присланную генералом Лагишем из Барановичей, которая недвусмысленно гласила:
«Приостановление русских операций вызвано не значительностью германских сил, а недостатком артиллерийских запасов и ружей».
Далее говорилось, что Великий Князь Николай Николаевич в отчаянии. Он изо всех сил старается устранить это серьезное положение как можно быстрее. Им уже разосланы строжайшие приказы, вследствие которых в ближайшее время в армии поступит несколько тысяч ружей. Усиливается производство национальных заводов. Что же до военных действий, то их будут вести в том объеме, какой только возможен. Конечная цель всех операций прежняя – вступление на германскую территорию…
Под перекрестным прицелом трех пар глаз, вопросительно уставившихся на Горемыкина, старик стушевался, чувствуя себя, похоже, совсем не в своей тарелке. Когда он стал отвечать, то говорил растянуто, с изрядной долей скептицизма в голосе, сопровождая свою речь скупыми, чрезмерно медлительными жестами:
– Но ведь во Франции и в Англии запасы также приходят к концу. Однако же, насколько ваша промышленность богаче нашей. Насколько более усовершенствованы ваши машины… К тому же разве можно было предвидеть подобную трату снарядов?..
Выгораживает министра обороны? Слабоватая аргументация.
– Я ни в коей мере не упрекаю генерала Сухомлинова в том, что перед войной он не предвидел, насколько каждое сражение может обернуться оргией боевых запасов, – категорически пресек его жалкую попытку Морис. – Я также мало упрекаю его в медлительности, объясняемой состоянием вашей промышленности. Я упрекаю его в том, что он в течение трех месяцев ничего не сделал с целью отвратить нынешний кризис, на который, кстати, я указывал ему по поручению генерала Жоффра.
Горемыкин промямлил что-то в оправдание. Судя по уклончивым словам, общим фразам и ленивой жестикуляции, протестует он лишь для виду. Знает же, что не прав.
В разговор встрял Бьюкенен, энергично поддержав своего французского коллегу.
Сазонов отмалчивается, но и он согласен с претензиями послов. Просто у Министерства иностранных дел нет возможности влиять на внутреннюю политику. Его главе приходится довольствоваться лишь своим «особым мнением», разбрасываться которым направо и налево тот не привык. А сам Палеолог вдруг поймал себя на мысли о странности подобного разговора здесь, в церкви, всего в паре шагов от могилы князя Кутузова, в окружении трофеев, оставленных французами во время отступления из России…
В русском обществе царит неуверенность. Огромные потери, понесенные армией под Брезинами, затмили все успехи операций в Польше. Впрочем, их предвидели, но действительность оказалась куда плачевнее. К тому же пришлось оставить Лодзь. Большинство людей в салонах и клубах, в учреждениях, магазинах или просто на улице – везде, где бы ни появлялся Палеолог, носили печать подавленности. Над ними довлело тяжелое, печальное настроение.
Один антиквар на Литейном после нескольких минут разговора с Морисом спросил расстроенно:
– Ах, ваше превосходительство, когда же кончится эта война? Правда ли, что мы потеряли под Лодзью миллион убитыми и ранеными?
– Миллион? Да кто вам такое сказал? Ваши потери значительны, не спорю, но заверяю вас, что такой цифры они вряд ли достигают… У вас есть родственники в армии?
– Слава богу, нет. Но эта война слишком долго тянется и слишком ужасна. И потом, мы никогда не разобьем немцев. Тогда отчего бы не покончить с этим прямо сейчас?
– Если мы будем стойко держаться, то в конечном счете обязательно победим. В этом даже не сомневайтесь.
Антиквар все же сомневался. Он слушал вполуха, скептически склонив голову набок. Казалось, ничто не в силах развеять его неуверенность. Дослушав Мориса, он печально вздохнул:
– Вы, французы, быть может, и будете победителями. Мы же, русские, нет. Партия проиграна… Тогда зачем истреблять народ? Не лучше ли все немедля прекратить?
Сколько же людей думают подобно этому торговцу? Странная психология у русских. То идут на осознанные, самые благородные жертвы, то глазом не успеешь моргнуть, как они уже в полном отчаянии. Заранее принимают все самое худшее, впав в беспросветное уныние. Но боже упаси воспользоваться этим врагу и, чувствуя себя хозяином положения, начать угнетать русский народ. Загнанный зверь, как известно, страшен своей безрассудной отчаянностью…
В тот же день Палеолог имел похожую беседу с представителем уже другой прослойки общества. Повстречал в посольстве одного старого барона. Раньше, лет десять назад, тот вел активную политическую жизнь, однако теперь всецело посвятил себя праздному безделью и пустой светской болтовне. Разговор с ним зашел о военных событиях.
