Святослав Логинов - Драгоценнее многих (медицинские хроники)
Вся операция заняла едва три минуты, а это много значит, если учесть, что при дележе войсковой аптеки именитые коллеги не оставили молодому цирюльнику ни митридата, ни опия, ни мандрагоры, ни какого иного болеутоляющего средства. Длинная операция – это лишние муки, а жестокостей в походной жизни и без того слишком много. Особенно наглядный урок этого получил Паре в самом начале войны.
При подходе к Турину решено было для устрашения дать залп из двух больших серпантин. Пушки громоподобно рявкнули, каменные ядра унеслись в сторону замка, солдаты радостно взревели, а канонир, столь удачно проведший первый в своей жизни залп, восторженно замахал руками, отшвырнув горящий фитиль. Фитиль попал в мешок с черным артиллерийским порохом. Вспышка обожгла двенадцать человек. Трое были еще живы, когда на место происшествия прибежал Паре. Он осмотрел пострадавших и сказал одно только слово: «Безнадежно». Умирающих причастили, а потом один из старых солдат тонким итальянским стилетом хладнокровно перерезал горло всем троим. Повернулся к онемевшему Паре и хмуро буркнул:
– Так будет лучше. Что им зря мучиться…
С того дня Паре принимал в свой госпиталь всех, сколь угодно тяжелых больных, и многие, казалось смертельно раненные, возвращались к жизни. «Я его перевязал, – говорил Паре, – а господь его вылечил».
В лагере готовились к выступлению. Разведка и местные жители сообщили, что крупный отряд неприятеля движется к переправе. Истощенная армия Карла искала выхода из мышеловки. Предстояло сражение. Аркебузиры и мушкетеры приводили в порядок свои орудия, артиллеристы снаряжали фальконеты и бастарды, а пехота просто шаталась по лагерю, солдаты чаще обычного дрались и громче горланили пьяные песни. Что уж там, завтра в бой.
Ожидал битвы и Амбруаз Паре. Проверял инструменты и лекарства, запас крепкого вина и уксуса, гонял Жана за водой к Роне, растирал ртуть по медным пластинкам – класть на рану против нагноения, готовил сурьму, пережигал реальгар. На видное место поставил котелок для кипячения бузинного масла. Новейшая война – жестокая вещь, раненные будут считаться сотнями. В прежние века не знали артиллерии и пищалей; катапульты, черепахи и баллисты древних кажутся детскими игрушками рядом с двойными пушками, василисками, фальконетами и длинными серпантинами. Раны от огнестрельного оружия обширны и глубоки, и, главное, отравлены черной гарью сгоревшего пороха. Еще сто лет назад это установил страсбургский врач Иероним Бруншвиг. Ткани вокруг пулевого отверстия мгновенно вспухают, становятся синюшными. Скорую смерть от порохового яда может остановить только бесчеловечно жестокий прием: выжечь яд, влив в свежую рану достаточное количество кипящего масла. Боже, помилуй рабов твоих!
Не о том мечтал Амбруаз Паре. Он хотел возвращать здоровье, утраченное по природе, а не насильно. Но медицина не знает различий в больных. Паре усвоил это правило с самого детства. Ему было шесть лет, когда отец – бедный сундучник, устроил сына в услужение мэтру Жану Виало, известному в городе мастеру, который брил самого графа Ги де Лаваля. Виало выплатил Паре-старшему сорок су и получил Амбруаза в полное свое распоряжение, обещавшись выучить мальчика парикмахерскому искусству. Но на деле мучил его домашней работой, обучение же сводил к тирадам о том, как должен преклоняться нищий мальчишка перед ним – ученым хирургом, окончившим коллегию святого Козьмы. Операции мсье Виало, хотя и был ученым хирургом, делать остерегался.
Последнее было неудобно тем, что граф Лаваль жестоко страдал от камня в мочевом пузыре. Наконец, из Парижа был выписан королевский медик Лоран Коло, чья семья уже не первое столетие специализировалась в этой деликатной операции. Камнесечение малым набором составляло тайну семьи Коло, но мэтру Лорану был нужен ассистент, и его выбор упал на мальчика, который при всем желании не мог бы похитить секрет. Секрета Амбруаз разгадать не сумел, но увидав операцию твердо решил: «Я буду таким же!». И вот малолетний Паре покинул хозяина, с которым, согласно договору, должен был иметь «общий очаг, горшок и кусок хлеба», но который за семь лет не научил его ничему, и вслед за Коло поехал в Анжер, а потом, когда Коло отказался взять его в ученики, Амбруаз, переходя от одного странствующего цирюльника к другому, добрался в Париж.
Еле живого мальчика приютил Отель-Дье. Сначала Амбруаз обитал там на правах не то пациента, не то прислужника, а через год, когда ему исполнилось пятнадцать, он уже вполне официальный «товарищ хирурга», а по сути дела, тот же мальчик на побегушках, которому, тем не менее, позволено слушать лекции для хирургов, посещать операции и присутствовать при обходах палат.
Паре пробирался даже в анатомический театр, хотя вход простолюдинам туда крепко возбранялся. Сидеть приходилось вместе с другими цирюльниками почти под столом, откуда мало что можно рассмотреть. К счастью, один из прозекторов профессора Гюнтера – Андрей Везалий обратил на Амбруаза внимание, и юноша начал прислуживать при вскрытиях. Амбруаз старался попасть на лекции в университете только ради вскрытий, в латинских текстах профессоров он ничего не понимал. Когда Гюнтер покинул Сорбонну, Амбруаз вслед за Андреем перешел к знаменитому Сильвиусу. Но потом, окончивший учение Андрей уехал на родину, и Паре, сразу лишившийся возможности наблюдать за вскрытиями, горько оплакивал его отъезд.
Но главным, все-таки, оставался госпиталь и больные – не распластанное на столе мертвое тело, а живые люди с их болезнями и страданиями, которые надо облегчать.
«Мне приятно от удобства моего ближнего,» – говорил Паре. В Отель-Дье было мало приятного, особенно в родильном отделении, где стажировался Паре. Бывало, что половина женщин погибала от родильной горячки. Зато в больнице его научили не бояться крови и идти на риск, если риск мог спасти жизнь хотя бы одному больному из ста. «Не лечи злокачественную болезнь, чтобы не быть злонамеренным врачом,» – советовал Гален. Паре не читал Галена. «Нет большой заслуги в перелистывании книг,» – объявил он и, когда началась война, оставил мечты о поступлении в коллегию святого Козьмы, выбрав неверный и попросту опасный путь армейского хирурга.
Эмпирик Дубле тоже готовился к сражению. Заговаривал корпию, раскладывая рыхлые комки под палящими лучами солнца, двумя кожаными ведрами таскал воду из открытого где-то чудесного источника. А покончив с несложными приготовлениями, появился у палатки Амбруаза. Паре сразу заподозрил неладное, и действительно, вслед за Дубле появился полковник Монтежан. Он прошел под навес, где рядами лежали раненые, повернулся к Дубле и коротко спросил:
– Где?
– Их тут много, – заторопился Дубле, – почти половина. Вот этот, например, – Дубле указал на одного из солдат. Тот лежал закрыв глаза и, видимо, был без сознания. Обнаженные руки густо иссекали широкие разрезы, это Паре безуспешно пытался остановить болезнь святого Антония. На впалой груди рядом с крестом висел пробитый гвоздем пестталер – талисман, предохраняющий от чумы. Хотя чума его владельцу была уже не страшна, жить ему оставалось от силы день или два.
– Послушай, – обратился полковник к Паре, – на тебя доносят, что ты взялся лечить испанцев, саксонцев и других недругов христианнейшего короля. Разве мало в лагере славных французов, что ты тратишь дорогие лекарства на этот сброд?
– Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, – ответил Паре.
Монтежан нахмурился. Добрый католик не должен в разговоре цитировать евангелие. Так прилично поступать гугеноту. Полковнику уже доносили, что его хирург нетверд в вере, но Паре покровительствовал герцог де Роган, оруженосца которого Паре вылечил в самом начале компании. Кроме того, Паре был хорошим хирургом и до сих пор справлялся с делами там, где спасовали бы и три врача. А Монтежан никогда не забывал, что королевским указом об организации легионов именно командующий обязывался содержать за свой счет необходимое количество искушенных хирургов и костоправов.
– Паре, – медленно сказал Монтежан, – не нарушаешь ли ты королевских ордонансов против еретиков?
– Ваша милость, я не провожу богослужений.
– Тем лучше. А пока, займись делом. Отряд выступает, завтра мы приготовим тебе много работы. Что же до этих, – полковник махнул рукой, – то их лучше всего утопить. Император страдает в Эксе без воды, пусть хоть некоторые из его воинов напьются вдоволь.
На рассвете ударили пушки. Передовой отряд отходящего к Фрежюсу императорского войска попытался выйти к Роне и переправиться в Лангедок. Полки гранмэтра Монморанси загородили ему дорогу. Солдаты с обеих сторон шли плотными рядами, как ходили их деды и прадеды. Так казалось безопаснее, когда чувствуешь руку соседа, то знаешь, что никто не ударит тебя сбоку. Зато каждая пуля, выпущенная из аркебузы, попадала в цель, а тяжелое ядро, выплюнутое бомбардой, поражало иной раз десяток сгрудившихся воинов.
