Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Поскольку Сима голоса не подавала, значит, Рогозов не ошибся – у распластанного «дугласа» действительно никого не было, ушли спасатели. Рогозов выбрался из схоронки, прикрикнул на собаку, чтоб не путалась под ногами:
– Полно, полно!
Он еще не знал, зачем пришел сюда, зачем ему нужен поверженный «дуглас», лишь какие-то подспудные неясные мысли мелькали в голове, рождая простые хозяйские заботы – вон ведь сколько металла валяется! В заимке, где каждый гвоздь, каждая железка на счету, все это сгодиться может. Но и другое, смутное, никак пока еще окончательно не сформированное, также находило место в голове: а вдруг поверженный самолет можно использовать не только как груду металла?
Просека, в которой лежал «дуглас», была старой – непонятно когда и зачем ее прорубили. Возможно, брали отсюда лес на строительство дороги: сосны тут ровные, высокие, корабельные, редкий лес. Здешняя тайга ведь все больше хилая, болотная гниль не дает деревьям расти, горбит их, съедает корни, заставляет извиваться их, они как бы корчатся от боли. А здесь, под деревьями, земля добрая, прель ядовитая болотная тут глубоко лежит, на поверхность не выходит.
«Дуглас», по-видимому, лишившись управления, очень удачно угодил в эту просеку – пилоту то ли чутье помогло увидеть не лес, а землю под самолетом и он бросил машину вниз, то ли еще что-нибудь, он втиснул машину в просеку, как патрон в ствол. Видно, надеялся спастись… Покорежил, продырявил крылья и фюзеляж, сломал шасси, погнул винты.
Облупленная помятая дверь, за которой виднелось черное чрево «дугласа», была распахнута и, косо свесившись, держалась на одной петле. Под дверью валялись смятые консервные банки, обломки мелких упаковочных досок, вдавленные в снег, виднелись яркие, бьющие в глаза подтеки крови – следы беды.
Рогозов как увидел клюквенно-алые, смерзшиеся куски снега, дернулся от отвращения, но потом взял себя в руки. Оглянувшись по сторонам, закряхтел, полез в нутро самолета. Там было темно, не сразу и разберешь, где что находится, пахло паленой резиной. Постепенно глаза привыкли, и Рогозов увидел несколько разбитых ящиков, гвозди, рассыпанные по рубчатому полу «дугласа», поразился увиденному: казалось бы, обычная вещь – гвозди, но уж очень необычно было видеть их здесь, на него невольно пахнуло смертью, отчаянным противоборством людей и лиха, в которое они попали. В хвосте стояло несколько распоротых мешков. Холстину пороли ножами. Из длинных ровных развалов торчали макароны. Рогозов поморщился – зачем ножом мешки располосовали? Но потом принял решение: макароны сгодятся в хозяйстве, или себе или же собакам на варево пойдут. Из двух или трех разбитых ящиков – сколько ящиков разбито, сразу не понять, от них только щепа одна осталась – выпали консервные банки, густо смазанные тавотом, без всяких этикеток – наверное, говяжья тушенка, только тушенку так густо оштукатуривают смазкой. Консервы, еду всю надо было побыстрее изъять из самолета, перевезти в заимку и схоронить: если снова придет спасательная группа, то все заберет.
Он сложил консервы у входа, чтобы было удобнее брать, и, стараясь ступать бесшумно, так как его пугал звук собственных шагов, прошел в кабину, оглядел погнутые рогульки штурвала, расколотые мятые приборы, которых в кабине было так много, что в глазах зарябило, увидел кровь на полу, невольно поморщился. Потом оглядел большую рваную дыру в полу – она шла от кабины самолета справа и, задевая кое-где внутреннюю обшивку фюзеляжа, тянулась по всему корпусу под дно самолета. Края ее были рваные, черные от копоти. «Да, силища, – невольно покачал головой Рогозов, – эвон как располосовало!» Вспомнил грохот взрыва, услышанного ночью. Что же это рвануло? Горючее? Связка гранат? Но зачем пилотам гранаты? Тол, который они везли геологам? Вряд ли. Тогда бы весь самолет разнесло.
Набив консервами, самыми ценными, что были в «дугласе», рюкзак, Рогозов, сгибаясь под ним, обливаясь потом, вернулся домой.
Спрятав консервы в укромном месте, каких в заимке было много, Рогозов еще раз осмотрел сани. Напрасно он их сколотил. Думал, что по частям перевезет самолет на заимку, попробует его тут собрать – вдруг что-нибудь из этого получится? Но по частям «дуглас» не перевезти. Попытаться отремонтировать его прямо на просеке? Аккуратно залатать длинную, похожую на глубокий шрам дыру, заправить двигатели горючим, взлететь – и, пожалуйста, куда хочешь, туда курс и держи…
Всегда умный и расчетливый Рогозов, как бы за несколько ходов вперед предвидящий ход событий, тут словно забыл о расчете, его захватил жгучий ребячий азарт, нетерпеливая, безудержная тяга познать то, чего не знал, возможность освободиться от тягот жизни, удрать отсюда «ко всем чертям». Рогозова не останавливало, что он не умеет водить самолет, что он даже моторы запустить не сможет, – чепуха все это, есть в мире масса полезных книг, учебников, по которым можно понять и изучить что угодно. Не только самолет, а и кое-что помудренее, посложнее. Не боги горшки обжигают, ведь учились же пилоты по каким-то книгам, пособиям и печатным инструкциям, и он, бывший инженер, неплохой специалист, тоже научится водить самолет. Его не беспокоило и то, что штурманского дела он тоже не знает, заблудится, едва очутится в выси, не сумеет сориентироваться по земным приметам, завалит самолет на крыло и грянет с небес на землю… И в конце концов, даже если он и долетит до какой-нибудь Норвегии, то просто-напросто не сможет посадить «дуглас». Не-ет, голос разума был чужд сейчас Рогозову, слепой азарт, необъяснимая тяга к неведомому, жажда освобождения руководили им.
Украдкой он перетаскал весь груз «дугласа» к себе на заимку – тут-то и сгодились сани, сколоченные им; один раз чуть не столкнулся с военным отрядом, пробирающимся сквозь тайгу к самолету, вовремя свернул, затаился – ожидал, когда они пройдут, грозил ездовым собакам кулаком, чтобы не лаяли. Хорошо, что снег шел, следы заваливал, не то отряд, обнаружив трюм «дугласа» пустым, мог по следу удариться в розыск и появиться на заимке. Снег шел плотный, подставляешь под него ладонь ковшом – мигом набивается.
Сквозь шорох падающих хлопьев он слышал недалекие голоса, кашель, шарканье лыж, тянул и тянул голову вверх, стараясь угадать путь отряда. Настороженность хозяина передалась и собакам, глаза у них сделались злыми, огнистыми, еще чуть-чуть – и
