Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

Однако у Меншикова оповещение было налажено. Не успел Долгоруков уехать из дворца, как Меншиков шлет нарочного к Воронову, приказывая немедленно скрыться. Наряженный государем посланник отправляется за ним и не находит. Куда отбыл — неизвестно. Посылают второго, также возвращается ни с чем.

Петр понимает, что происходит. Самые надежные — офицеры лейб-гвардии. На это дело выбирает он капрала Микулина. Чтобы захватить Воронова, осуществляют систему дезинформации. Разглашают маршрут Микулина — сперва по дороге выполнить такие-то поручения государя и только под конец заехать в село, где живет Воронов.

Меншиков посылает своих гонцов, велит им укараулить Микулина на полдороге, сообщить о том Воронову, чтобы тот успел, взяв бумаги, спрятаться.

Кто кого перехитрит. Микулин знал, с кем дело имеет, он пробирается к селу иной дорогой, незаметно въезжает ночью. Застав Воронова спящим, схватил его, забрал все бумаги и ночью же той же окольной дорогой повез в столицу.

Доставил прямо во дворец. Как предписывал государь, все вроде сделали втайне, все равно Меншикову тут же донесли, он помчался к царице. Знал, что лучше всего начинать с нее, она подготовит государя, размягчит его. Перед ней пасть на колени и молить о защите. Не то чтобы оправдываться, нет, сжальтесь — вот его линия — сжальтесь над верным слугой, сколько лет служу вам… Он не напоминает, что стоит на коленях перед той, что стирала ему рубахи, обмывала его пьяного, прачка, солдатская прислужница, которую он уступил государю. Никогда он на этом не играл.

Но к государю лучше применить другой прием. Раскаяние и слезы — исчерпаны. И Меншиков придумывает ход, чтобы в самое сердце попасть.

Появился перед государем в старом мундире, времен Полтавской битвы, поношенном, рваном, измазанном порохом, кровью убитых под ним лошадей, трех коней тогда настигли пули. На мундире ни одного ордена, ни одной медали, все ордена, все знаки, ленты сложил в плетеную корзинку, поставил ее перед государем, рядом положил шпагу, украшенную рубинами, подарок царя. Недостоин он это носить, недостоин!

Упал перед государем. Не защищался, не ссылался на врагов своих, единственное, что просил, чтобы наказал его сам государь.

Петр перебирал ордена, медали, вспоминал: за взятие Нарвы, за Полтаву, прусский «Черного Орла», датский «Белого Слона», Святого Андрея Первозванного, маршальский жезл с бриллиантами, а еще при взятии Ниеншанца, когда Меншиков уничтожил две сотни шведских солдат, захватил большой обоз и две тысячи гражданских лиц. Здесь, в корзинке, лежала вся история их побед. Во всех решающих сражениях он действовал смело, себя не берег.

…Но себя и не забывал. Где только мог, исхитрялся найти барыш. Брал по-крупному. Надеялся на свою близость к царю, выпрашивал без стеснения.

…Неизвестно, как бы обернулось дело под Полтавой, если б Меншиков не рванул кавалерией, всеми полками не ударил. Шведы в лес, он за ними, те сдались, он тут же, не мешкая, повернул на резервный шведский корпус, в самый крайний момент угадал, врезался в гущу, под ним три лошади убило, погнал шведов, рассеял их, генерал за генералом ему сдавались.

Кавалерия Меншикова поспевала повсюду. Это его полк в начале боя заметил, как во мгле перед рассветом, крадучись, приближались к лагерю шведы.

…Не терпел ни у кого быть под началом. Интриги плел, интригами устранил фельдмаршала Огильви. Государь пригласил того еще в 1703 году командовать армией, а Меншиков стал наговаривать царю на шотландца, обвинял его чуть ли не в измене.

…А в погоню за отступающими шведами, за Карлом, ринулся кто — Меншиков со своими драгунами! Преследовал их по пятам, настигал «бегучих». 16000 сдались ему в плен! Петр тогда промедлил, а Меншиков его уговорил времени не терять, преследовать отступающих из-под Полтавы и чуть-чуть не схватил Карла XII, такие были пироги.

…Всех раздражала заносчивость его, других, таких же худородных, он не терпел. Судачили о его богатствах, наградах, подсчитывали, сколько у него десятин земли, завидовали. Но ведь работал без устали, день и ночь.

…Убеждал Петра, что никто лучше его, Меншикова, не справится. «Напрасно государь приближает к себе Ягужинского, он польских кровей, ему Россия мачеха, он меня не заменит». Прямо так, по-наглому, напирал. Представить себе не мог, что какой-нибудь Остерман заменить его способен, и ведь прав был, мерзавец, так, чтобы на все стороны, по всем оказиям, никто не мог с ним тягаться. Никто, кроме государя, первенство его не признавал, пожалуй, единственный, перед кем он искренне склонялся.

Битву при Калише он выиграл, показал, что и без наемных иноземных генералов побеждать умеем. Странно, но чем больше он следовал за Петром, тем больше обретал себя. С юных лет он появился при Петре, не имея ни связей, ни прошлого, ни воспитания, он приблизился к Петру, будучи никем, подражал ему в чем мог, пытался угнаться за его мыслью, перенял его стремительную походку, отпустил петровские усики, но вдруг обнаружились его собственные дарования, а затем и пороки. Неизменной оставалась его верность Петру, верность была его девизом, сущностью его служения, его оправданием, Петр служил Отечеству, Меншиков Петру.

У древних греков деньги открывали дорогу к власти, в России власть открывала дорогу к деньгам. Пока шла война, Меншиков храбро воевал, не очень-то думал о наживе, так, прихватывал попутно, но после Полтавы загребать принялся жадно, насытиться не мог, сколько ни получал от царя, все было мало. К тому же еще доносят, что завел счета в Лионском банке и Амстердамском. Это зачем? От этих заграничных счетов шел холодок.

…Изо всех сил старался подражать роскоши французских, английских аристократов. Насмотрелся заграничной жизни и у себя завел пажей, камер-юнкеров, камергеров, напялил на них шитые золотом синие мундиры, на башмаках золотые пряжки, ноги в шароварах с золотыми стрелками.

Обеды готовили повара, выписанные из Парижа. Сервизы золотые. Винные погреба огромны, как в немецких замках. В Летний дворец к государю отправлялся через Неву на ялике, выложенном внутри зеленым сукном с тисненой кожей, снаружи раззолоченном, не то что Петр, который плыл на простой лодке. Мостов через Неву не было. За князем следовала флотилия. Зимой впереди его саней скакали верховые, разгоняя народ. В праздники выезд Меншикова представлял торжественное шествие. Карета запряжена шестеркой лошадей, убранных малиновым бархатом с серебряными кистями. Впереди музыканты в расшитых кафтанах с золотыми позументами по швам, в цветных шелковых чулках. Позади отряд драгун.

Слуги Меншикова были разодеты куда шикарнее царя. Когда Петр появлялся во дворце князя в своих чиненых башмаках с медными пряжками, в кафтане из грубого сукна, уже порядочно потертом, чулки штопаные, треугольная фетровая шляпа, — его вид никак не вязался с пышностью княжеских покоев.

— Мне шиковать не из чего, — говорил он. — Жалованье у меня небольшое, а за государственные доходы я отчитываюсь Господу Богу, тратить на себя не могу.

Пышность Меншикова была все же азиатской, слепящей глаза. Не сравнить ее было с утонченным вкусом шереметевского дома, где собирались ученые люди столицы на вечерние собрания. Убранством и просвещенным весельем отличался дом Кантемиров, там блистала его молодая жена, первая красавица города. У Меншикова на высоких спинках кресел был выткан герб хозяина с княжеской короной с девизом «Virtute dure comite Fortuna», что означает: «Ведет доблесть, сопутствует удача».

А в его жалобах комиссии была своя правда: дворцом его государь пользовался часто, приемы, балы, праздники устраивал. Иностранных особ потчевал винами французскими, итальянскими, кухня во дворце была богатейшая, Меншиков не скупился, учинял фейерверки, катание по льду, охоты, представления. Все шло за его счет. Оттого, может, и считал себя вправе возмещать свои расходы из казны.

Смерть царевича Алексея была выгодна Меншикову: как он ни любил Петра, но все же прикидывал наперед — здоровье царя пошатнулось, если что случится, наследницей может стать Екатерина, значит, власть у князя останется, еще прибавится. Казалось бы, интерес имел, на самом же деле никак не подталкивал Петра. В чем тут дело? «Смею утверждать, — сказал Молочков, — что вопреки всем расхожим мнениям в глубине души Меншиков был добрый человек, и с годами сердечность его росла. Петр ожесточался, а он мягчел. Приходилось скрывать свои чувства, но когда-нибудь это проявится».

Следствие комиссии Василия Долгорукова царь не останавливал, канцелярия неукоснительно старалась. На чашу правосудия ложились все новые улики, а вот на ту чашу, где были ратные подвиги Меншикова, его генерал-губернаторство, ничего не прибывало.

Корзину с орденами и шпагой Петр поднял, взвесил, сказал: «Тяжела, но золото, тобой наворованное, наверное, неподъемно».