Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Началось заседание. Кроме истории с откупами, комиссия обнаружила, что Меншиков самым бесцеремонным образом брал деньги из казны и не отчитывался. Подсчитали и ахнули — более миллиона рублей казенных денег истратил! Сумма по тем временам неслыханная, соразмерная с расходами на все Адмиралтейство. Сюрприз этот комиссия приберегла и для Меншикова, и для государя. Полагали, что одного этого достаточно, чтобы сломить казнокрада, лишить его всякой попытки оправдаться. Не тут-то было. Оказалось, что у Меншикова заготовлена оправдательная бумага, значит, опять откуда-то знал о приготовленном обвинении. Повинную свою бумагу он, упав на колени, подал государю и произнес при этом прочувствованную речь о своей преданности, о том, что вся жизнь его, с малолетства, была посвящена служению Петру, ничего другого для него нет и быть не может, что же касается казенных денег, да, виноват, но за большую часть может отчитаться, часть возместит, пусть все его имущество возьмут, лишь бы государь не лишил его своего расположения… И все это с рыданиями, от души, так, что нельзя не расчувствоваться.
Бумагу Петр никому не передал, стал сам читать, поморщился, сказал Меншикову, что написано плохо, надо ее исправить.
Услышав это, молодой капитан из лейб-гвардии обратился к членам комиссии:
— Пойдемте, господа, нам здесь делать нечего, — надел шляпу, направился к двери.
— Куда это ты? — спросил Петр.
— Домой.
— Как домой? — сердито крикнул Петр.
— А что нам здесь делать?
— Заседать!
— Какой толк заседать, если ты, государь, сам учишь князя, как ему ловчее нам ответить.
Капитан говорил в сердцах, повышая голос:
— Тогда, государь, и суди его сам как тебе угодно, а мы только мешать будем.
Петр хмыкнул, попросил его вернуться и сказать, как он хочет вести дело дальше.
На том же запале капитан предложил бумагу прочесть вслух, чтобы все знали доводы Меншикова, и пусть при этом он стоит у дверей, как положено всем подсудимым, после прочтения удалить его, и судьи могут начать обсуждать, то есть соблюдать принятую обычно процедуру. Не делать светлейшему князю поблажек из порядка, установленного его величеством.
Выслушав речь капитана, Петр сказал Меншикову:
— Данилыч, слыхал, как надо поступать? Они тут хозяева.
Зачитали бумагу и Меншикову приказали выйти.
Молодой капитан, как самый младший, по указанию Василия Долгорукова начал с того, что первому вельможе, отмеченному монархом, следует служить примером в беспорочной службе, вместо этого он искушает прочих своими соблазнами, за это наказать следует в страх другим. Наказание сделать окончательное, чтобы жалобы и слезы не могли отменить его, то есть отсечь голову, имения же его наворованные отписать в казну.
Следующие судьи были не так жестоки, одни требовали сослать, другие привязать к позорному столбу.
Петр мрачнел. Когда все отговорили, он стал перечислять заслуги Меншикова. Военные. Дипломатические. По созданию столицы, да заметил, что слушают его без интереса, и осердился. Понял, что никакими заслугами их не сбить. У них твердая опора — закон, с такой правдой они могут стоять несгибаемо. Да только правда, господа члены комиссии, бывает не одна. Воруют все поголовно, назовите мне честного губернатора, спасения нет от поборов, скольких пороли, выгоняли, казнили, лучше не стало. И Меншиков вор из первейших, спору нет, да только с одним отличием от всех других — работник он тоже первейший. За десятерых справляется. Разжаловать легко и казнить нетрудно. А с кем останемся? С бесталанными лихоимцами, от которых толку нет? Казнокрадов тьмы, так ведь к тому же бездари. На Меншикова он может любое дело возложить, уехать и не тревожиться. Меншиков, он с лету все подхватит.
— Кто мне его заменит? — наступал государь, тыча пальцем в грудь неуступчивого капитана. — Управитель, талантом отмеченный, умный, и согрешит, и поправит, а с дурака что взять. Вы рассудите, есть ли выгода в том, что советуете.
Он вспомнил случай, когда Меншиков спас ему жизнь и награды не требовал. Не это государь ему в зачет ставил, а то, что неблагодарность худшая черта.
Комиссия схватилась за этот довод — раз подсудимый имел счастье спасти жизнь государя, он заслуживает снисхождения, комиссия имеет право просить о помиловании подсудимого.
Они называли его не иначе как подсудимый.
Доклад письменный о подрядах с подставными лицами гласил, что в течение пяти лет наворовано было на полтораста тысяч рублей. Резолюцию государь поставил, чтобы «за подставу» взять с Меншикова всю прибыль, да еще штрафу полтинник с каждого рубля.
Кроме денежного, другого наказания государь не сделал. «Меншикова в должности оставляю. Он мне нужен».
Досада у Петра осталась, чувствовал себя правым, а было стыдно, обычно у него просили за преступников, тут он просил за вора. Досаду свою выместил на Меншикове, не откладывая, не рассказывая, как защищал.
Он знал, что никто, никто не любил светлейшего. Разве что Екатерина. Та хлопотала за него, от нее он вызнавал про опасности, что грозили ему, она, видать, подослала его в токарню. Помнила, кто ее подвел к царю. Но от всех других дружбы не было. Были сговоры, была выгода, и только. Одинок был светлейший.
Только Петр знал, что он единственный друг у Меншикова. В нем он любил свою юность, похождения в Москве, в Голландии, в Англии, их попойки, карнавалы, гульбу. В их близости было то, о чем никто не знает и не узнает. Меншиков мог без колебаний за Петра положить голову, за три десятилетия много раз проверено. Сколько приспешников не выдержали, душой и умом не поспевали за Петром, этот же мчится без устали и вровень, а то и с обгоном. Может, для него Петр был и впрямь любовью, оправданием его жизни, потому как о долге своем перед Отчизной Меншиков не задумывался.
Что касается казенных денег, то следственная комиссия предложила вернуть их. Вернуть? Лишиться полмиллиона рублей было выше сил для Меншикова, и он вступил в тяжбу с канцелярией. Доказательства его имели деликатную подоплеку — к примеру, сделан подарок министру датскому, была взятка при дворе австрийском, там же заплачено соглядатаям, портрет Петра, осыпанный бриллиантами, преподнесен герцогу Мальборо… Следственная комиссия не могла проверить таких расходов, подлинны они или преувеличены. Чиновники ожесточились, продолжали копаться в бумагах, нашли новые злоупотребления, доказали, что сумму начета надо увеличить. Война разгоралась. После дела царевича Василия Долгорукова как замешанного в деле отстранили, начальником следственной канцелярии поставили Петра Голицына. Брат фельдмаршала, Петр Голицын чувствовал себя представителем той московской знати, которая терпеть не могла надменности выскочки Меншикова. Следствие нашло еще почти триста тысяч рублей на взыскание.
Меншиков в ответ подает убедительные выкладки, по которым не он, а казна ему должна.
Тем временем перепись показала, что у Меншикова во владении 50 тысяч душ крестьян, пожалованных ему в разные времена государем, сверх этого в его имениях есть 32 тысячи душ беглых и прочего звания. Об этом Петру доложили, он велел возвратить беглых прежним хозяевам. Мало того, развезти их за счет Меншикова.
Делать это Меншиков не собирался. Свои владения он продолжал увеличивать, захватывая у соседей новые земли вместе с деревнями, и превращал крестьян — украинских казаков — в новых своих крепостных.
Управляющий его поместьями на юге Воронов предложил князю оформить свои приобретения, наняв, за соответственное вознаграждение, межевщика, то есть землемера. Нашел такого землемера, представил его князю. Тот рассказал, как он будет спрямлять в пользу князя земли соседей — мелкопоместных дворян. Жаловаться на светлейшего они не посмеют, да и до Петербурга им не дотянуться.
Воронов правильно рассчитал — жадность заставила Меншикова пренебречь беззаконностью сделки. Устоять перед возможностью поживиться, притом крупно, он не мог. Сойдет и это, рассуждал он. Дал согласие, и Воронов с межевщиком принялись спрямлять, отрезая у соседей их наделы.
Соседи помалкивали, боялись жаловаться, межевщик хозяйничал как хотел. Каким-то образом один из обиженных оказался в Петербурге, стал спрашивать — к кому обратиться? Посоветовали к Долгоруковым, к самому ярому из них правдолюбцу — Якову Федоровичу. И правильно, он не убоялся доложить о чинимом произволе государю. Посоветовал, ничего не сообщая Меншикову, взять его управителя с бумагами, доставить в столицу, провести дознание, чтобы хозяин его не мог отпереться.
Однако у Меншикова оповещение было налажено. Не успел Долгоруков уехать из дворца, как Меншиков шлет нарочного к Воронову, приказывая немедленно скрыться. Наряженный государем посланник отправляется за ним и не находит. Куда отбыл — неизвестно. Посылают второго, также возвращается ни с чем.
