Опимия - Рафаэлло Джованьоли
Простившись с вождями и оставшись один, он долго предавался своим мыслям, потом тряхнул головой, вошел во внутреннее отделение своего шатра, снял с головы шлем, потом с помощью Юбара освободился от доспехов и бросился на землю, на две львиные шкуры, специально расстеленные в углу, и вскоре после полуночи заснул[104].
Ганнибал спокойно проспал три часа, словно покоился на мягкой постели. Не было еще и четырех, когда он поднялся, полностью облачился в доспехи и кликнул Юбара, чтобы тот подготовил самого горячего и крепкого из его коней. Он вышел из шатра, посмотрел на небо: оно было совершенно ясным, и на нем уже стали заметны первые проблески предрассветных сумерек.
Ганнибал отправил другого из своих оруженосцев будить Миттона и Джискона и приказать им садиться на коней. Затем он распорядился, чтобы третий слуга безотлагательно приготовил ему завтрак.
Спустя какой-то десяток минут Юбар привел темно-гнедого красавца-коня, ржавшего и пылко бившего землю копытом, словно понимал, что голубая, шитая серебром попона, накинутая ему на спину, возвещает о наступлении дня битвы, и ему выпала честь в этот знаменательный день послужить верховному вождю.
Ганнибал подошел к благородному животному, потрепал его по холке левой рукой, тогда как из правой скормил ему два смоченных в вине куска хлеба, которые, кажется, очень понравились скакуну, и он с большим удовольствием смаковал их.
– Орцул!.. – сказал великий человек, похлопывая скакуна. – Если мои планы осуществятся, то… нынешний день станет славным для нас… Мой крепкий Орцул… Ты примешь участие в великой битве, и это будет, возможно, самое сокрушительное поражение, которое когда-либо потерпели римляне.
Животное, казалось, поняло слова хозяина, энергично встряхнуло головой и ударило копытом правой передней ноги в землю в знак нетерпения.
– Терпение, терпение, Орцул… У тебя сегодня будет достаточно трудов и опасностей.
И, снова погладив животное, он опять передал его заботам Юбара, который, держа его за повод, вынужден был, чтобы как-то унять нетерпение коня, пустить его по кругу на площадке перед палаткой Ганнибала.
А тот с глиняного блюда, принесенного ему рабом, взял кусок жареной говядины и ломоть хлеба и, стоя – потому что у него не было привычки есть сидя[105], – ел с большим аппетитом, так как с полудня предыдущего дня, пожалуй, у него не было во рту ни крошки пищи.
В серебряной чаше, которая сохранилась в памяти жителей Карфагена, подаривших ее Ганнибалу после взятия Сагунта, раб поднес ему великолепнейшей налитой из секстария[106] массики.
Ганнибал отхлебнул немного вина во время еды и еще малость по окончании ее, возвратив чашу рабу, хотя в ней еще оставалось с треть налитого вина[107].
Потом он приказал полить себе на руки воды, вскочил на своего скакуна и в сопровождении Миттона и Джискона направился отдать приказ трубачам, чтобы они сыграли сигнал к пробуждению.
В половине пятого утра вся карфагенская армия собралась под своими значками внутри обширного лагеря. Магон, Магарбал, Газдрубал, Карфалон, Ганнибал Мономах – все они были на конях и сгрудились позади верховного вождя.
Ганнибал быстро объехал войско, обратившись ко всем с краткими, энергичными и подходящими именно к этому случаю словами побуждения и ободрения[108]. Он осмотрел три тысячи балеарских пращников, потом четыре тысячи галльских и испанских конников и шеститысячную нумидийскую кавалерию. Потом он подъехал к десяти тысячам пеших тяжеловооруженных испанцев, одетых в снежно-белые с пурпуром туники, сверкавшие в лучах восходящего солнца; потом он миновал десятитысячные ряды галлов, ужасавших своим гигантским ростом, почти совершенно голых, пугающих поросшими черными волосами руками и ногами, густыми бородами и длинными волосами на головах. В последнюю очередь он подъехал к четырнадцати тысячам африканцев, выделявшихся странным контрастом черной кожи и римских доспехов.
В пять утра Ганнибал выехал из лагеря в сопровождении всех военачальников и сотни нумидийцев и проскакал по окрестностям, чтобы убедиться, хорошо ли спрятались в указанных им местах тысяча нумидийцев и пятьсот кельтиберов.
С холма, на котором в кустарниках и низкорослом леске притаилась нумидийская тысяча, Ганнибал оглядел расположение врага. Он увидел огромную римскую армию, переходившую через Ауфид, соединяясь с двумя легионами, уже выстроившимися за рекой.
Ганнибалу понадобилось немало времени, чтобы разгадать диспозицию, заданную Варроном римлянам; чтобы лучше разобраться в ней, он забрался на лишенный растительности холмик, откуда мог отчетливей различить происходящее во вражеских рядах.
Консулы сошлись во мнении, что мощную римскую пехоту следует поставить в плотный и глубокий боевой порядок, чтобы она смогла упорнее защищаться от напора ужасной нумидийской конницы.
Римская армия развернулась таким образом, что ее правый фланг упирался в Ауфид, а левый – в Канны и берег моря. Римская конница, силой всего в две тысячи четыреста всадников, прикрывала правый фланг, союзная, в количестве около трех тысяч пятисот человек, была отряжена на поддержку левого.
Во главе правого фланга, состоявшего из двух легионов и почти десяти тысяч союзных войск, был поставлен консул Луций Павел Эмилий; в центре, где находились три легиона и десять тысяч союзников, командовал проконсул Гней Сервилий Гемин; командование левым флангом, где были сосредоточены еще два легиона и десять тысяч союзников, взял на себя Гай Теренций Варрон.
Один легион и около пяти тысяч союзных
