Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
— Спасибо теби огромное, Андрей, што свёл мени с Михайлом, я уж и дочери отписал, што по возвращении выдаю ея замуж. На той свадьбе ты самый почётный гость.
Андрей заулыбался, хоть кому-то счастье.
— Ну што ж, коли службой не занят буду, обязательно приеду. — Затем задумался на мгновение. — А давно ты дочери письмо послал?
— Да в тот день, когда мы в Лохвице все сошлиси. В тот день как раз слуга окольничего Салтыкова в Москву отъезжал, Салтыков его часто на Москву к дяде, боярину, шлёт, ну я с ним свово холопа и отправил.
— А вернулси тот слуга Салтыкова с Москвы?
— Да не ещё, со дня на день ждут.
— Як вам ещё зайду, а сейчас сильно спешное дело.
Оседлав коня, Андрей выехал к днепровским переправам. И вовремя, в версте от обоза наскочил на всадника в богатой ферязи, с дорожной сумой. Чёрт шутил судьбой! Холоп Салтыкова, здоровенный и напористый, разбил Андрею губы, пока его удалось связать. После чего Андрей вылил в рот холопа почти полную флягу бражного и, вынув грамоту из сумы, начал читать:
— «Весьма благодарен тебе, племянничек, за то, што отписал мене про самовольство князя Григория. За те слова государь оказал мене великую милость».
Далее читать не было смысла. Сев на коня, Андрей вернулся в войсковой стан. Не рассёдлывая коня, направился к шатру воеводы. Страж, доложивший о нём, сразу пропустил его вовнутрь. Положив перед князем грамоту с печатью рода Салтыковых, Андрей вышел и в этот же день уехал обратно в Москву. Если бы слуга Салтыкова признал его, а по разбитому лицу это сделать было несложно, беды не миновать. Не ему было тягаться с Салтыковыми.
Вернувшегося домой с Украины Андрея жена Оксинья встретила с усмешкой. Долго рассматривая разбитое лицо, ехидно спросила:
— Ну чаво, всех врагов побил, теперича обязательно до тебе царёва милость ниспадёт. Если не стольником, так подстольником будешь.
— Тьфу, дура баба, — рявкнул Андрей, затем смачно выругался, но жена так же стояла и ехидно улыбалась.
— Да, никуды не денишьси, обрёл, обрёл славу на войне.
Андрей, вновь выругавшись, ушёл в дом.
Позлословив с золовкой, Оксинья истопила баню, вымыла мужа, вычесав заведшихся в походе блох, а тёплая постель примирила супругов.
Пока заживало лицо, Андрей не показывался на улицу. Его навещал лишь Сивой, принося неутешительные новости.
Новый хан Селим-Гирей поднял татар и с налёту захватил крепость Новый Оскол. Воеводе Ромодановскому пришлось отводить войско от Днепра и идти выбивать татар. Время для неожиданного захвата Чигирина было потеряно. Узнав о том, что большая часть татар ушла из Крыма, донской атаман Фрол Минаев объявил сбор донского войска. Под атаманскую хоругвь встало пять с половиной тысяч казаков. Понимая, что этого мало, в Москву было отправлено посольство с просьбой прислать ратных людей, чтобы «не токмо в Азове, но и в Царьграде страх был великий». На Дон было отправлено восемь стрелецких приказов, объединённых в два полка, и два полка солдатских, всего шесть тысяч двести человек, с восемнадцатью пушками разного образца. Возглавляли их воевода, думный боярин Иван Хитрово и стольник полковник Григорий Косагов. А также в помощь донским казакам пришёл отряд яицких (уральских) казаков в полторы тысячи сабель.
В степи под Астраханью был найден с ножом в спине старик Айзы-мурза. И хотя астраханский воевода разграбил его знаменитый табун, калмыки и небольшая часть астраханских татар также привели в помощь атаману Фролу Минаеву трёхтысячный отряд.
С такими силами можно было приступить не только к Азову, но и идти прямо в Крым. Но воевода Иван Хитрово ограничился тем, что потребовал очистить от турецкого гарнизона Калачинские башни, которые стояли «на прежней его царского величества земле», и добавил, что на сам Азов, а также морским путём на Крым ему «ходить не приказано, если сам султан не начнёт войну». Сколько Минаев и Косагов ему ни доказывали, что не было смысла собирать шестнадцатитысячную армию, чтобы побить гарнизон в четыре сотни человек, убедить его не могли. К концу июня четыре армии, собранные против Турции: шестнадцатитысячная атамана Минаева, тридцатидвухтысячная воеводы Ромодановского под Курском, двадцатичетырёхтысячная гетмана Самойловича на Днепре и двадцатитысячная у воеводы Трубецкого в Киеве, бездействовали, проедая казну. Бездействие разлагало, приводило к пьянкам и дракам.
От всех этих новостей Андрей становился всё более хмурым и злым. Наконец сорвавшись, несмотря на незажившее лицо, отправился с Сивым в кабак. Кабак их встретил гомоном петухов и невыветриваемым запахом сивухи — водки, гонимой из отрубей.
Андрей сразу подозвал кабатчика, высыпал деньги в его руки со словами:
— Выставишь жбан водки, но чистой, не жжёной. И не вздумай шельмовати, содеешь лишь себе хужее.
Водку и закуску принесли мигом. Пили помногу, в какой-то озлобленности, долго не хмелея. В противовес ожидаемому, чувство беспомощности и уязвимости будто нарастало. Хмель навалился как-то сразу.
Когда Андрей открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Какая-то чужая, белёная, а не как у них дома покрытая изразцом печь, стена из плохо оструганных брёвен, узкая кровать и рядом женское тело. Андрей пригляделся в лунном свете, струящемся через окно, и его обдало холодным потом — рядом была Алёна. Как он к ней попал? Было что или не было? Мысли путались в хмельной голове, руки сами тянулись к ней.
Он привлёк её к себе, сорвал нижнюю рубаху и впился всем телом. Пьяный организм знобило и трясло, заставляя чувствовать всё острее, хотелось ещё и ещё.
Рассвет влетел в окно оранжевой полосой и заполнил опочивальню.
Андрей ждал появления резкой боли в затылке, ждал как наказания за миг блаженства, но боли не последовало. Чувство покоя и удовлетворённости заполнило его душу.
Жара раскалила воздух над Москвой так, что он даже дрожал. Ни ветерка, ни дуновения. Небо голубое, без единого облачка. Царевна Софья сидела на резной лавочке в тенёчке, в саду, в Кремле за Чудовым монастырём, отирая пот с шеи и щёк, когда к ней в лёгком голубом летнике подошла тётка — царевна Татьяна Михайловна.
— Софьюшка, чей-то с тобою деетси, ты то неожиданно бледнеешь, то покрываешься красными пятнами? Уж не заболела ли ты?
Царевна подняла на тётку глаза и неожиданно выпалила:
— Я беременна.
Татьяна Михайловна озабоченно присела рядом:
— И давненько?
— Да почитай с середины апреля, — упавшим голосом призналась Софья.
— Три месяца, — всплеснула руками царевна Татьяна Михайловна. — А ты раньшева не могла мене того сказати, хоть бы вытравили, а теперича чаво делати?
Софья уткнулась в плечо тётки, тихо завыла.
— Ну нечего, нечего выть. Теперича с братцем никак нельзя миритися до того, аки ты родишь. Коли он прознает, вмиг упрячет теби в самый дальний монастырь. А родишь по-тихому, ребёночка мы пристроим. — Немного помолчав и гладя племянницу рукой по спине, добавила: — Отец-то хто?
Софья, перестав плакать, подняла глаза и доверительно посмотрела на тётку Таню:
— Князь Василий Васильевич Голицын.
— Во как. Тихий, тихий, а во чего содеял.
— Он хороший, тётушка, энто я его соблазнила.
— Они, мужики, все такие, куды хошь пойдут, лишь бы потома ни за што не отвечати.
Царевна заулыбалась чему-то своему:
— Мене вон мил дружок попалси и поблудить хочет, и братнего, царёва, гнева боитси, с того от мене бегает.
— Ничего, далеко не убежит.
Жара не прекращалась. На раскалённые купола соборов и церквей смотреть было невозможно, отблески резали глаза.
Князь Василий уже собирался приняться за завтрак, когда неожиданно в трапезную с злыми и озабоченными лицами вошли, даже скорей ввалились, двоюродные братья, боярин Михаил Андреевич, окольничий Андрей Дмитриевич и стольник Борис Алексеевич. Поняв, что дело не шуточное, он увёл братьев в светлицу, названную на английский манер кабинетом. Среди гобеленов, секретеров, кресел пришедшие Голицыны, хоть и были богаче хозяина, чувствовали себя стесненно.
— Василий, — начал князь Михаил Андреевич, как старший по возрасту, титулу и чину, — мы понимаем, дело молодое... царёва дочь... заманчиво и соблазнительно. Но коли до царя дойдёт, не одному тебе головы не сносить, а всему роду Голицыных.
— О чема это ты, брат? — как будто не понимая, удивился князь Василии.
— Брось, из пустого кувшина вода не льётси. Сплетня просто так с забора не слетает. Хто внемлет, тот поймёт, а ты всё понимаешь. Или ты хочешь, штобы царь весь род Голицыных под корень извёл? За поруху царской чести быть нам воеводами в Енисейске али в Якутске, што вровень ссылке. Коли мнишь, што через царевну Софью сам царём станешь, то кинь ту мысль. Царь жив, и трое его сыновей тоже. Большой крови и смуты то царствие стоит, коли и получишь, то в той смуте и владеть не пожелаешь.
