Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
— Ну, энто не беда. Съездиим в Преображенское, и ты увидишь.
— Яж тебе говорил, што Андрей удачу приносит, — вмешался в их разговор Иван Румянцев, радостно улыбаясь.
Он без зависти разглядывал богатый Андреев дом. А вот на Брусницына изразцовая печь производила гнетущее впечатление. Он хоть и владел тремя деревнями, в которых было более четырёхсот душ холопов, но такой печи в своём дому не имел, а всех людей, которые были хоть на немного богаче его, он с детства побаивался. Ему было легче встретиться в поле один на один с татарином, чем находиться рядом с человеком, которого он по каким-то своим понятиям считал выше себя.
Ермилов, как всегда, пришёл с Григорием Суворовым, и пять мужчин, к которым присоеденился Григорий Самойлович, направились в баню.
Пар, поднимающийся с камней, расслаблял. В голом виде все равны, и Северьян Брусницын почувствовал себя спокойнее, хотя все и сидели молча на лавках вдоль стен. Лишь Трофим Ермилов время от времени плескал воду на раскалённые камни. Андрей Алмазов сидел рядом, и капельки пота стекали по его телу. И хоть Северьян был намного старше его, ему почему-то захотелось рассказать о себе. И он вылил всё: и об дочери, и о одиночестве, и о том, что он последний в роду, и о всех своих страхах. И Андрею стало почему-то жалко этого большого и сильного человека, которого он видел впервые. Он первым покинул баню и, одевшись, направился в дом Артамона Матвеева, где Савелий Сивой провёл его в вифлиотику хозяина. До самого вечера он копался в писцовых поземельных правочных книгах и, найдя то, что искал, ушёл поздней ночью очень обрадованным.
Утром он оставил дом, сказав жене, что вернётся дня через три. Гостям перед отъездом поведал, что с пороховым зельем их ещё долго будут мытарить и, вернувшись, он, скорее всего, застанет их на месте и они ещё успеют отпраздновать их появление в его хоромах.
В большой изукрашенной палате государевой собралось немало бояр сановитых, которые получили приглашение в Преображенское присутствовать при приёме. Большинство из них было от этого очень не в духе. Принимать посольство от безродного Самойловича. Им легче было принимать посольство от врага Дорошенко, коий был вписан по роду в украинскую шляхту.
Боярин Богдан Хитрово, стоящий возле правой стены от трона, с презрением смотрел на сыновей Самойловича, который даже фамилию из своего отчества сделал.
Царь вместе с женой царицей Натальей в сопровождении рынд вошёл в палату. Все склонили головы.
Алексей Михайлович, перебравшись в Преображенское, стал привлекать жену к государственным делам. Наталья Кирилловна пока лишь молча восседала на троне, прислушиваясь к решению бояр, высказываниям глав приказов, словам мужа. Она училась медленно. Редко вставляла слова, и то пока всё более по совету дядюшки Артамона Матвеева. Правда, её более заботило обживание Преображенского дворца. Её состояние можно было сравнить с чувством молодых, только что въехавших в свой дом и лишившихся наконец-то родительской опеки.
Конечно же в Преображенском не было той роскоши, что в Кремле. Палаты были причудливыми и старыми. Сколько там было всевозможных запутанных переходов, сколько неожиданных уголков и закоулков. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, на каком этаже находишься. Чтобы попасть из одной светлицы или горницы и другую, надо было непременно подняться или спуститься по двум или трём ступеням. Коридоров и переходов тут было великое множество, и они так разветвлялись и петляли, что, сколько ни пыталась, она иногда не могла определить, п какой части здания находится.
Сейчас она восседала на троне рядом с мужем, выслушивая красноречивую и убедительную речь Григория Самойловича о помыслах его отца, а её собственные думы были далеко от этого.
Где-то рядом её собственный сын Петенька бегал по палатам и что-то лопотал по-своему. А второго ребёнка вот уже четвёртый месяц она носила под сердцем. Кто это будет, мальчик или девочка, и как они его назовут? И зачем только все эти войны, с турками, с татарами, с поляками, со шведами, «аль на святой Руси земли не хватает»? А дядюшка Артамон Сергеевич упросил мужа людей на Урал послать, литейный заводик строить. И зачем он там нужен в такой дали? Только дал возможность посмеяться над собой своим врагам Милославским, Хованским и Хитрово.
Царица посмотрела на братьев Самойловичей и протопопа Адамовича, которых в этот момент одаривали царскими подарками.
В палату внесли расшитую шубу для гетмана, саблю и серебряных ножнах, новый шестопёр[127]. Принесли и обоим братьям нарядные расшитые кафтаны. А протопопа пожаловали от патриарха серебряным крестом. Вот и довольны все, а дела нету.
Андрей, как и обещал, вернулся домой на четвёртый день, рано утром. Вместе с ним явился ещё какой-то моложавый дворянский сын, державшийся смущённо. Из-под короткого овчинного тулупчика торчал кафтан, что был явно с чужого плеча и висел мешком.
Брат Семён, собиравшийся в приказ, с удивлением по смотрел на довольного и улыбающегося Андрея.
— Чё такой сияющий? — потянувшись, спросил он.
— Дурак, наверное, — весело ответил Андрей, спеша в горницу, где остановились гости.
Только что проснувшиеся Брусницын и Румянцев сидели на ложе в одном исподнем.
— Ну вот и хозяин пожаловал, — заулыбался Иван Румянцев, вдевая руки в рукава длинной салатовой рубахи.
— Я ж обещалси вернутси через три дни, — ответил Андрей. Затем он посмотрел на Румянцева и произнёс: — Вань, наденешь штаны, выдь ненадолго, мене с Северьяном поговорить надоть.
Румянцев не заставил себя долго ждать, надев штаны, прямо босиком покинул горницу. Андрей подошёл ближе к Северьяну:
— Помнишь, ты мене говорил, што ты последний в роду, што у тебе дочь Настасья шестнадцати лет от роду, вот-вот замуж выдавать.
— Да ка же тако забудешь?
— А хто его знает. В общем так, покопалси я в поземельных книгах и обнаружил, што у твово предка Егора Брусницы было четыре сына. У трёх старших мужской линии теперича никого не осталось. Четвёртый же сын Егора так при Стародубе и осталси, как дворянин однодворец. От той ветви жив твой девятиюродный племянник, — Андрей усмехнулся, — Михаил Брусницын. Как и все его предки, одним двором и владеет. Церковь наша истинно православная запрещает браки между родными, двоюродными и троюрдными, а он теби, чай, девятиюродный. Жени на ём дочь Настасью, и внуки твои твою фамилию носить будут. Он беден, значит, во твоём дому жить будут, вот и твоя старость не будет одинока.
— А есля у них с дочкой не слюбитси, ведь она у мени единственная.
— Брось, Северьян, сколько живу, а не зрил того, штобы от любви толк и прок был, лишь болью кончаетси. Любовь, она яки война, легко начинаетси, но тяжело кончаетси. А так стерпитси, слюбитси.
— Да я даже не знаю, што он за человек.
— А я его сюды привёз. Ты скоро возвращаешьси под Киев в ополченье, возьмёшь его с собой и при себи подержишь, аки старший в роду. Приглядишься, познакомишься, оценишь. Кто тебе заставляет решать с бухты-барахты.
Брусницын удивлённо уставился на Андрея:
— Ну ты даёшь. Ты его уже и сюды привёз.
— А чего тянуть.
Андрей вышел и ввёл Михаила Брусницына:
— Ну познакомьтесь, родственнички.
Неловкость чувствовалась со стороны обоих Брусницыных. Андрей поспешил уйти, оставив их наедине.
Двадцать восьмого марта из Москвы отъехали, так и не добившись какого-нибудь решения, сыновья гетмана Самойловича. Вслед за ними под Киев двинулся обоз с порохом.
Колокольный звон, как и каждое утро, летел над Москвой вместе с рассветом. Царевны, все вместе, после лёгкого совместного завтрака к утренней службе отправились в Архангельский собор, где покоились тела их предков.
Царевна Софья стояла недалеко от аналоя и из-под накинутого старого головного покрывала не по-девичьи рассматривала тридцатилетнего князя Василия Голицына.
Тётка Таня говорила, что сладко, когда мужик уже с опытом. А этот восемь лет как женат, а всё щёки бреет. Интересно, как бы заманить его в свои покои и от сестёр отвязаться.
Голицын уже дважды поймал на себе взгляд царевны Софьи. Она смотрела прямо в глаза и взгляда не отводила. Он видел и то, что её тётка царевна Татьяна Михайловна внимательно наблюдает за ней. А может, и правда плюнуть на всё и позариться на молодое девичье тело, к тому же царевны, а то жена уже приелась. Ведь не казнит же меня царь, князя боярского рода, ну, сошлёт на какое-нибудь дальнее почётное воеводство. Он уже сам посмотрел на царевну, и у Софьи почти сразу раскраснелись щёки.
По окончании службы первыми из собора вышли царевны. До палат остальные присутствующие, сопровождая, следовали за ними. Софья, сказавшись больной, удалилась в свои покои.
