Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

Даже упорные доходившие до него из Москвы слухи о серьёзной болезни горячо любимой сестры не могли оторвать его ни от любимой охоты, ни от красавицы Елизаветы. Где-то в глубине души государь надеялся, что болезнь сестры не что иное, как её ревность к Елизавете. Он смеялся над её упрёками в его пристрастии к цесаревне, сердился на сестру за отказ ехать с ним на охоту, называя это капризом. Но, когда в конце октября в его лагере появился Алексей Григорьевич Долгорукий с известием о серьёзном недомогании великой княжны Натальи, государь заволновался. Однако отдавать приказ о возвращении в Москву он медлил, желая ещё хотя бы на день продлить очарование этой охоты. Как на грех, погода стояла отличная: сухая, с небольшими утренними морозцами, ещё тёплыми солнечными днями, — и отъезд в Москву всё откладывался и откладывался.

В один из таких дней, когда князь Иван, сославшись на нездоровье, остался в лагере, к нему в палатку вошёл отец — князь Алексей Григорьевич. Князь Иван лежал на походной низкой кровати, закинув руки за голову, и смотрел на откинутый полог палатки, за которой слышались негромкие голоса оставшейся в лагере прислуги.

   — Всё мечтаешь? — с насмешливой улыбкой сказал князь Алексей сыну, чуть наклонив голову при входе в палатку из-за своего высокого роста.

   — Да так, отдыхаю, — ответил князь Иван, продолжая лежать и не изменив положения.

   — Ну да, конечно, как тут не устать, — всё с той же насмешкой проговорил Алексей Григорьевич, — поди, под сотню вёрст кажинный день наматываешь? Тут и конь с ног свалится, не то что человек.

   — В этом неповинен, — приподнимаясь и садясь на постели, ответил сын.

   — Как же, неповинен, — повторил князь Алексей его слова, — а кто же тогда государя здесь держит?

   — Ну уж это кто угодно, только не я, — улыбнулся князь Иван.

   — А ты смеяться-то погоди, — сердито остановил его отец, глядя, на что бы присесть в походном жилище сына.

Найдя в углу берёзовый кругляк, он перенёс его ближе к постели и сел на него, покачавшись для устойчивости. Князь Иван с любопытством наблюдал за действиями отца, ожидая, что же такого пришёл сообщить ему отец, который вообще-то редко в последнее время был с ним ласков или хотя бы серьёзен.

   — Вам бы лишь по полям мотаться, за девками гоняться да вино глушить, а о деле совсем никто не хочет и помыслить.

   — О каком это деле? — насторожился князь Иван.

   — Да о таком, что опять этот немец проклятый каверзу учиняет.

   — Какой это немец и какую каверзу он учиняет? — ничего ещё не понимая, переспросил князь Иван.

   — Да всё тот же чёртов немец, прости Господи, Остерман этот — вот какой немец.

   — Ах, Остерман! — вздохнул князь Иван. — И что же он теперь ещё затевает? — улыбнулся он.

   — А ты не смейся. Дело-то весьма важное. Вот ежели удастся ему его устроить, то, думаю, твоему привольному да сладкому житью придёт конец.

   — И что же это за дело? — заинтересованно спросил князь Иван, перестав улыбаться.

   — Какое, какое, — всё более горячась, повторил князь Алексей. — Да такое дело, что надумал он государя на этой девке женить.

   — Государя! Женить на девке! На какой же это девке?

   — А то не девка, что ли? Раз мать была потаскухой, она что, не девка, что ли?

   — Да какая мать? Да о ком это ты, батюшка, толкуешь, я никак понять не могу, — удивился князь Иван.

   — Да об ней, об Катькиной дочке, речь веду.

   — О Елизавете Петровне, о цесаревне, что ли? — всё более удивляясь, проговорил князь Иван.

   — А о ком же ещё? Понятно, о ней.

—Ну, батюшка, не больно-то ты о ней уважительно поминаешь.

   — А чего о ней уважительно поминать? Сама такая потаскуха была, и девка вся в неё пошла. Вон как за государем гоняется, стыд-то девичий в Москве оставила, сюда, почитай, одна явилась государя подманивать!

Князь Иван молчал, недоумённо глядя на отца и ожидая от него объяснений его появлению в лагере и горячей обвинительной речи против покойной государыни и цесаревны Елизаветы.

   — Попомни, — строго начал князь Алексей, грозя сыну пальцем, — ежели план этого проклятого немца Остермана сбудется, нам, Долгоруким, солоно придётся.

   — Это ежели государь на цесаревне женится? — уточнил князь Иван.

   — Ну да, да. Как только сей союз заключится — нам конец, — повторил старший Долгорукий.

   — Я в толк никак не возьму, батюшка, от меня-то вы чего хотите?

   — Чего хочу! — сердито произнёс князь Алексей. — Неужто самому нельзя догадаться?

   — Догадаться? — удивился сын. — Это о чём же мне следует догадаться?

   — Да о том, беспонятный ты мой сынок, что Лизку эту от государя отвадить надо.

   — Как же её отвадить?

   — Не прикидывайся агнцем невинным, будто ты не знаешь, как девку к себе приманить.

   — Как девку приманить? — улыбнулся князь Иван.

   — Да-да, приманить, и тут, полагаю, тебе мой совет не требуется и просить ты у меня его не станешь.

   — Не стану, верно, не стану. Но, — продолжал князь Иван без улыбки, — здесь дело не в том, чтобы девку приманить, а в том, что государя-то от цесаревны никак не отвадишь.

   — Государя? — переспросил князь Алексей Григорьевич.

   — Вот именно: государя. Ведь не она за ним по полям, как вы говорите, гоняется, а он за ней.

   — Ах, вон оно как, — протянул Алексей Григорьевич.

   — Да вот так, — кивнул князь Иван, — она-то под венец не торопится.

   — А ты откуда знаешь? Сам, что ли, предлагал? — заинтересовался князь Алексей.

   — Может, и так, может, спрашивал.

   — И что? Отказала?

Князь Иван молчал, вспоминая тот памятный день в Лефортовском дворце, когда, танцуя с нею, опьянённый её близостью и остротой соперничества, он, смеясь, а на самом деле с тревогой ожидал от неё ответа на его предложение выйти за него замуж. Хорошо помнил её звонкий смех, дразнящий взгляд, однако ответа от неё так и не последовало. Но он понял всё, увидев вошедшего в зал государя.

   — Что ж, отказала? — вновь спросил князь Алексей, окликая умолкнувшего сына.

   — Да так, — пожав плечами, неопределённо ответил князь Иван.

   — Откажет, откажет, не сомневайся, — уверенно проговорил старый князь. — Зачем ты ей сдался, когда она повыше тебя метит...

   — Да никуда она не метит, — начал сердиться князь Иван. — Ты её не знаешь: не выйдет она замуж ни за кого.

   — Как это ни за кого? — удивился князь Алексей.

   — Да так, ни за кого.

Замолчав, князь Иван вспомнил слова цесаревны на его признание, что он её любит и готов жениться: «Да я-то тебя, Ванюша, не люблю, а замуж только по любви пойду».

   — Не любит она никого, — наконец прервал молчание князь Иван.

   — Любит — не любит, а за государя-то и без любви выйти можно.

   — Нет, попомни моё слово, не выйдет она за него, — уверенно сказал князь Иван.

   — Вот это хорошо, ты меня, сын, успокоил.

   — Так что немец ваш ни с чем и останется.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, наконец князь Алексей произнёс:

   — Вообще-то нечего ей здесь делать, нечего возле государя болтаться да все карты путать.

   — Что же прикажете с ней делать?

   — А ничего с ней не надобно делать. Замуж её отдать куда ни на есть подальше от России.

   — Это куда ж? Да за кого?

   — Да хоть бы и за сына короля польского.

   — Это за Морица Саксонского, что ли?

   — А чем не жених?

   — Конечно, — усмехнулся князь Иван, — хорош жених: раз шесть уж был женат.

   — Ну шесть или пять — не в этом дело. Он, я стороной слышал, не прочь жениться на Лизке.

   — Да, не прочь, коли ему герцогиня Курляндская Анна отставку дала.

   — Много ты знаешь, — махнул рукой князь Алексей. — Это не она ему отставку дала. Где там, влюблена была в него как кошка. Это светлейший, не тем будь помянут, ей все карты смешал.

   — Это почему же? — удивился князь Иван, но ответа не получил.

Кто-то, подойдя к его палатке, громко позвал князя Алексея. Поднявшись, тот пообещал сыну ещё наведаться, поскольку у него есть ещё что сказать.

Однако продолжить разговор с сыном князю Алексею случилось не скоро. При дворе произошло событие, заслонившее всё остальное.

Великая княжна Наталья Алексеевна — сестра государя Петра II — умирала. Проведя консилиум, придворные врачи пришли к единому мнению, что состояние княжны безнадёжно.

Окольными путями узнав о суровом приговоре врачей, Наталья Алексеевна сначала очень испугалась. Лёжа без сна долгими ночными часами, она никак не могла свыкнуться с мыслью, что совсем скоро её не станет. Её сознание никак не хотело смириться с тем, что всё-всё, что её окружает, всё, кого она любит, останутся жить, а её не будет. Не будет ни здесь, в Москве, ни где-нибудь в другом месте. Она вскакивала с постели, принималась метаться по спальне, иногда даже одевалась и, проскользнув мимо спящих караульных и сиделок, выбегала на улицу, в сад, где уже вовсю хозяйничала осень. Набегавшись, тяжело дыша, она останавливалась, прислонялась к дереву, обнимала его шершавый, влажный от сырости ствол, прижималась к нему щекой, и безудержные слёзы жалости к себе текли по её лицу.