Виктор Московкин - Тугова гора
— Живьем кожу сдирать буду! Только дорваться.
Нукер подал повод другого коня, Тильбуга вскочил в седло — впереди уже лились в узкий дорожный проход обогнавшие его воины. Когда он тоже влетел на холм, оставив за собой узкий проход, понял неладное: и справа и слева без движения стояли конные русские воины. Трудно было сдержать бег коня: сзади напирали свои.
Никто не слышал его команды повернуть назад. Грохот, визг, стоны заставили обернуться — два громадных дерева рухнули, закрыв выход.
Ряды русских конных дрогнули, рванулись вперед, сталь клинков заблестела над их головами; как муравьи, облепили попавшее в засаду войско пешие ратники с длинными копьями. Тильбуга зажмурился: это конец. Но оцепенение длилось мгновенье. Он приподнялся на стременах, с мужеством отчаяния крикнул:
— Монголы! Во славу аллаха!
5
Когда деревья упали, татары оказались в западне, Третьяк Борисович с облегчением вздохнул, взволнованно сказал князю:
— Начало, внучек, положено. Мы их не звали! С богом!
Константин ринулся в схватку. Оберегая его, с боков придвинулись свирепый с виду рослый усач, переславский дружинник Навля, пеший ратник Федюнька, в кольчужной рубахе, в шлеме, он орудовал длинной рогатиной. Вскоре к ним пробился и Данила.
То, что происходило, нельзя было назвать битвой: сжатые со всех сторон татарские конники в тесноте не могли действовать копьями, рискуя задеть своих, больше того, кто находился в середине, вынужден был дожидаться своей очереди сразиться, ряды их таяли с каждой минутой. Обреченные, с визгом бросались они на русских и падали под ударами мечей, боевых топоров, вылетали из седел, пронзенные рогатинами. Стоны раненых, испуганное ржание лошадей, рвущихся из давки, звон скрещивающихся стальных клинков — все сливалось в единый невероятный гам, которого никогда не испытывал мирный, поросший лесом и цветущими травами холм под городом.
Опускается на головы врагов меч мастера Екима, деловито и спокойно, как в кузне, работает клинком кузнец Дементий. Он на гнедом Верне, подаренном ему князем. Лихо бьется степенная в жизни Евпраксия Васильковна.
Кузнец зорко смотрит, охраняет ее, бросается на подмогу, когда видит, что ей угрожает опасность.
Тяжелый топор Еремейки крушит все, что встречается, что попадает под удар: железо ли, податливое ли человеческое тело. Забыл Еремейка, что ушел от купца, с каждым ударом приговаривает:
— Это тебе за Семена Миколаича! Это тебе за Костьку и Кудряша!
В ужасе закрылся татарин щитом. Где там! Топор пробил и щит и татарина свалил замертво. Застрял щит на топоре, снять некогда. Рядом оскаленное, хохочущее лицо Екима.
— Еремейка, да что у тебя за оружье? Сними шатер с топора-то! Дождя, што ли, он боится? Так нету дождя-то! — Потом орет: — Святое на небе! — и снова бросается в гущу.
Сильный молодой татарин ожесточенно рубится, визжит. Не уберег кузнец Евпраксию Васильковну от кривой сабли, упал с ее головы шлем, развились длинные волосы по плечам, затянутым кольчугой. Понял татарин, что бился с женщиной, в ужасе завопил: «О, шайтан!» — замешкался, и это спасло ее от неминуемого второго удара. Дементий подхватил ослабевшее тело Евпраксии Васильковны, прикрыл щитом ее незащищенную голову. Пришел на помощь вездесущий мастер Еким. Бросился на татарина с ревом:
— Погодь, я с тобой разделаюсь.
То ли тот еще не оправился от потрясения, то ли Еким оказался ловчее — опустился карающий меч на багатура Тильбугу, свалил его с коня. А Дементий положил на траву Евпраксию Васильковну, женщину, которая так и не узнала о его горестной любви к ней, сам омертвел, не слышит ни стонов раненых, ни торжествующих криков победителей.
Фильке и Ваське Звяге с высокой раскидистой сосны далеко все видно. Когда татары длинной колышущейся волной пошли к холму, обледенело от ужаса сердце. Сколько их! Тьма-тьмущая! Идут и идут, и конца-края им нет.
Не слышно им шума боя, но всем своим состоянием чувствуют: бьются наши, истекают кровью. Но вот что-то застопорились татары. Вокруг далекой юрты бегает человек, потрясает руками. Ругается! А отроки от радости чуть не прыгают, и попрыгали бы — будь они на земле, не на сучке неудобном. Не выдержал Филька, незнаком он с воинским порядком; умри, не оставляй поста своего.
— Васьк, ты посиди, а я сбегаю, узнаю, что там.
Ваське и самому знать невтерпеж.
— Иди, только недолго.
— Я мигом.
Филька скатился с сосны, побежал. Васька смотрел ему вслед, завидовал. Эх, помчался бы он сильнее ветра! Но что сделаешь, Филька над ним старший. И кажется ему, что бежит его дружок слишком медленно, тут и совсем остановился. Увидел Васька, как подошел к Фильке человек в богатого покроя кафтане, с белой жидкой бородкой — старик.
А Филька еще издали заметил этого человека, шел тот крадучись, оглядывался, нервничал. С чего бы это? С удивлением признал он в человеке Юрка Лазуту, бывшего боярина.
— Куда это? — с подозрением спросил старика. — Там татары…
— Домой, отрок, пробираюсь, в вотчину свою. Боярин я.
— Врешь ты! Да и не боярин ты вовсе. Князь отписал у тебя вотчину и из бояр выгнал. Сам все слышал. Я тебя и на драной кляче видел.
— Да нешто ты и видел и слышал? — изумился Лазута. — Чей же ты, как к князю во двор попал?
— Мой тятька — кузнец Дементий, — гордо сказал Филька.
— Вот как! Знаю такого, как не знать. — Голос бывшего боярина был сладким до приторности, глаза суетливо ощупывали отрока. Все это было подозрительно. Да и откуда ему знать о кузнеце — тятька дружбу с боярами не водит.
Вдруг боярин охнул, нагнулся, протянул руку к сапогу.
— Чего ты? — удивился Филька.
— А вот чего! — длинный засапожный нож поразил в грудь доверчивого отрока.
Помутилось у Фильки в глазах, оранжевыми кругами завертелись сосны, упал на землю. Васька зажал руками рот, чтобы не взреветь, не выдать себя. А потом, когда старик, убивший его дружка, прошел под деревом и свернул к татарскому стану, соскочил он, помчался к своим. Истошно голосил на бегу:
— Убили!..
Лазута понял, что это последняя застава перед неприятелем, и пошел дальше, уже не таясь. И впрямь вскоре встретил передовой дозор татар.
— Зачем бродишь? — по-русски спросил молодой татарин. Улейбой.
— Голубчик, — обрадовался Лазута, — веди меня к вашему хану. Страху натерпелся, пока добирался до вас. Слава богу, только мальчишку встретил, так прирезал.
— Какого мальчишку?
— Что тебе до него! Ты же наших людишек не знаешь. Назвался сыном кузнеца Дементия. Есть у нас такой, все при князьке нашем, будь они неладны.
Лицо Улейбоя помрачнело. Вспомнилась Ахматова слобода, день, когда стоял часовым, и чернобородый кузней с просьбой вызвать монаха; потом тот кузнец спас его от неминуемой смерти, встречался с ним в Ростове. И мальчишку помнил в загоне…
Коротким взмахом он полоснул саблей Лазуту.
— За что ты его? — спросил подошедший другой дозорный, десятник.
— А-а! — махнул Улейбой. — Лазутчик.
— Почему не вел? Почему сам?
— Противным показался…
Десятник что-то заподозрил, но ничего не сказал. Ему приглянулся кафтан убитого. Нагнулся, оборвал застежки. Из-за пазухи убитого вывалился свернутый трубочкой свиток. Десятник повертел его, велел Улейбою следовать за собой.
Бурытаю передали список. Тот велел привести толмача. Когда переводчик прибежал, сказал ему.
— Читай!
— «Милостивый господин! Боярский совет города всеми силами старался не допустить смуты. Виновен в том наш нынешний князь, коего за князя мы не признаем, у нас есть княгиня, истинная, справедливая. Владычество ваше дано нам за грехи, о том знаем и покоряемся. Нами приготовлены богатые дары, дадим и еще добра и холопей, только пощадите город, дома наши. Проводник выведет к месту, откуда холм не защищен, и вы легко овладеете им».
Бурытай вскипел, накинулся на Улейбоя.
— Кого убил? А? Давно замечаю; ленив, лукав. Хотел отсидеться в Ростове. Неблагодарный раб! Что ждет нерадивого? Смерть ждет. Только так!
Бурытай кивнул десятнику.
Улейбоя поставили на колени, он был спокоен и бледен. Десятник взмахнул саблей…
Бурытай все передал Тутару, сказал, что сам проезжал этим болотом, просто в пылу битвы забыл об этом пути.
Тутар сказал:
— Китатой тебе даны четыре сотни. Скольких воинов ты потерял, сам знаешь. Я не распоряжаюсь этими сотнями. Решай сам. Если пойдешь, я усилю натиск на холм с этой стороны. Молю аллаха, чтобы злые духи отступились от тебя.
И Бурытай решился. Сказать по правде, он не помнил, каким местом проезжал, разве разбирает дорогу загнанный зверь, удирая от собак. Но он и его нукеры проехали болотом, ни с кем ничего не случилось. Он велел кликнуть нукеров, с которыми уходил из города. Но и они не могли упомнить, где именно проходили их кони.
