Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
Темнее тучи возвращался хаджи Жунус домой с жумги-намаза.
– Чтобы я больше никогда не слышал от тебя даже имени Ихласа!.. Где это видано, чтобы от дурного семени родилось хорошее племя! Я не знаю ни одного случая, чтобы от негодяя отца родился добрый сын. Не смей, слышишь, не смей мне даже упоминать про Ихласа! Прав Хален: нечего нам ждать добра, когда народом управляют такие люди!.. – властно сказал старик Жунус сыну, едва они отъехали от мечети.
Хаким хотел было возразить, но, взглянув на взволнованное, хранившее на себе следы недавней бури лицо отца, промолчал. Глаза хаджи Жунуса горели гневом, брови были плотно сдвинуты на переносице. Хаким заметил, как нервно вздрагивали плотно сжатые упрямые губы отца. «Я вовсе не собираюсь ехать к Ихласу» – эти слова готовы были вот-вот сорваться с уст Хакима. Ему нетерпелось передать свой разговор с Абдрахманом, но он хорошо понимал, что в таком нервозном состоянии отец может не понять его и только больше озлобиться. Он стегнул вожжой гнедого и стал смотреть на обочину дороги, где кто-то словно рассыпал розовые тюльпаны и ярко-красные маки. Степь казалась разноцветным шелковым ковром. С Шалкара дул свежий ветер, донося шелест камыша. Стремительная рысь лошади, мерное покачивание тарантаса… Любуясь степной красотой, Хаким никак не мог сосредоточить свои мысли, чтобы разобраться, на что сердится отец: «Опять, наверное, с Шугулом поспорил, не иначе!..»
Да, во время намаза между хаджи Шугулом и стариком Жунусом произошел крупный разговор, за которым скрывались не только личная неприязнь и оскорбления, он имел и другое, более глубокое основание. Дело в том, что в последнее время в ауле Сагу особенно много стали говорить об открытии русско-киргизской школы. Больше всех настаивали на этом Байес и Батыр. Они как пожар раздували эту молву. Байес предлагал закрыть одно медресе, находившееся при мечети, и превратить его в школу. Пригласить учителя Халена и начать обучать детей по-русски. Продавца поддерживали хаджи Орынбек, имевший большой авторитет среди верующих, и мулла Амангали. И у Орынбека и у Амангали были сыновья, которых с осени нужно было отдавать учиться, и отцы хотели дать им хорошее образование. Когда обо всех этих разговорах узнали хазреты, не на шутку встревожились, стали присматриваться, стараясь узнать, кто возбуждал народ и настраивал его против медресе. Вскоре они пришли к убеждению, что все зло исходит от учителя, приехавшего в аул из Теке, учителя родом из Кердери. Об этом зле и хотели поговорить хазреты сегодня после жумги, чтобы еще раз проклясть новые русско-киргизские школы и возвеличить медресе.
Долго и нудно читал проповедь хазрет Хамидулла; когда окончил, искоса взглянул на стоявших сбоку двух тонких и желтых, как свечки, магзумов, словно подав им какой-то знак, и снова возвел очи к всевышнему. Он смотрел бессмысленным холодным взглядом на красноватый куполообразный потолок мечети, тянул вверх ладони, прося помощи и благословения у аллаха. Два магзума, словно по команде, разом затянули недавно разученный ими аят «Хан салауаты»[64]. Не только слова, но и мотив был необычен и нов для верующих.
Магзумы пели:
Славься посланец аллаха Магомет!Славься его воинство и полководец Галий!За здравие их да свершим моленье!..
Надтреснутым, дребезжащим басом стал подпевать им хазрет Хамидулла:
За здравие их да свершим моленье!..
Голоса магзумов и хазрета, сливаясь в одно монотонное гудение, эхом отдавались под высоким двухъярусным потолком мечети. Верующие впервые слышали этот аят. Пение новой молитвы не уносило их души к аллаху, как это бывало при чтении Корана, а, напротив, настораживало. По их лицам было видно, что они удивлены и недоумевают, что происходит. Магзумы между тем продолжали:
За тех, кто жертвует жизнью во имя народа,Отдает все свои силы на благо народа, —За здравие правителей наших да свершим моленье!..
Хаджи Жунус, сидевший в первом ряду справа, озадаченно посмотрел на магзумов, словно спрашивая их: «Что это такое?..» Затем перевел взгляд на хазрета, все еще тянувшего свои ладони к потолку, и хаджи Шугула – тот тоже поднимал руки кверху и с упоением молился. «За здравие твоего сына совершать моленье, что ли?.. – с негодованием подумал Жунус. – Оказывается, это он радеет о народе? Вот не знал…»
Жунус все больше и больше возмущался, но не стал прерывать пение аята. Он снова вспомнил те язвительные слова, которые сказал Шугул перед входом в мечеть. Ненависть Жунуса росла и к хазрету – это он выдумал новый аят за здравие Шугула и его сына – «визиря» в Джамбейте. Это точно так же, как «Я айю-эль, Байкара, анта кальбун кабира!»[65] Какое кощунство!.. А мы верим им, будто они высоко несут знамя религии!.. Когда верующие вслед за хазретом простерли ладони к небу, он остался сидеть неподвижно, делая вид, что запутался в перебирании четок.
Молебствие продолжалось. Магзумы прославляли ханское правительство в своем новом аяте, и большинство верующих покорно вторили «Хан салауаты». Хаджи Жунус, продолжавший перебирать четки, неожиданно почувствовал на себе острый, укоризненный взгляд хазрета Хамидуллы. Старик не смутился, он ответил хазрету таким же презрительным взглядом: «Раз вы нарушаете Коран, я нарушу выдуманную вами молитву!» – и, как бы бросая вызов (он стоял на коленях), сел на ковер, поджав под себя ноги, словно собирался пить чай. Хазрет побледнел, но, стараясь скрыть свое негодование, снова возвел глаза к потолку. Когда пение нового аята закончилось, хазрет стал читать проповедь. Он начал с угроз в чей-то неопределенный адрес, потом заговорил о том, что народ выходит из послушания, что дурных намерений становится все больше и больше и что уже некоторые люди позволяют себе глумиться над религией…
– Люди забывают аллаха и все его благие деяния, хотят преобразовать медресе в школу и тем самым осквернить храм аллаха, осквернить то место, где читается священный Коран. Они хотят, чтобы вместо проповедей здесь читались презренные аллахом русские книги. Я назову вам имена этих людей. Это проклятые всевышним Байес и Батыр. Это сидящие здесь… Кхе-кхе!.. – хазрет поперхнулся слюной и долго сухо кашлял, все время глядя на сидевшего рядом с Жунусом хаджи Орынбека.
Орынбек смущенно опустил голову. Он сделал вид, что раскаивается и смиряется перед властным хазретом, но между тем продолжал исподтишка злобно наблюдать за ним. Хазрету, очевидно, понравилась покорность Орынбека, и он не назвал его имени, зато со всей яростью и язвительностью набросился на муллу Амангали.
– Это сидящий здесь лицемерный мулла Амангали. Мулла?! А сомневается в медресе!.. – загремел хазрет.
Хитрый Амангали решил отвести от себя ярость хазрета. Он нагнулся к хаджи Жунусу и шепнул ему на ухо:
– Жунус-еке, где, в каком шариате написано, чтобы никто, кроме хаджи Шугула, не обучал своих детей по-русски?
Только для одного хаджи Жунуса разговор о медресе и школе был новостью, так как он давно уже не ездил в аул Сагу и не знал, какие здесь произошли изменения в настроении людей после приезда Абдрахмана. Он был сторонником обучения детей в новых русско-киргизских школах, сыновьям своим давал русское обучение, вот почему теперь, едва услышав от хазрета, что люди требуют от медресе сделать школу, сразу же мысленно одобрил это хорошее намерение. Но хазрет Хамидулла ругал этих людей, называя их вероотступниками, и старик Жунус еле сдерживался, чтобы не возразить во всеуслышание служителю мечети. Слова муллы Амангали еще больше возбудили в нем ненависть к хазрету, а заодно и к Шугулу, который с умилением слушал проповедь.
Хазрет Хамидулла изо всех сил старался вернуть былую веру людей в аллаха и медресе. Слегка упрекнув почтенных старцев в нерешительности, он с гневом накинулся на Байеса, Батыра и Амангали, угрожая отрешить их от мечети. Во время проповеди он то и дело поглядывал на Шугула, словно искал у него поддержки. Хаджи Шугул одобрительно кивал головой.
– Отреши, хазрет, отреши этих вероотступников от мечети! Все зло исходит от Байеса, сына Махмета, да еще вот от этого… – Шугул повернулся, отыскивая взглядом муллу Амангали, и увидел Жунуса, гордо сидевшего с поджатыми под себя ногами на коврике. Старик был хмур и мрачен, поза его напоминала борца, готовившегося к поединку. Лицо Шугула покрылось красными пятнами. То, что Жунус не стоял на коленях, как все, как и он сам, хаджи Шугул, а сидел с поджатыми ногами, казалось невероятной наглостью. Шугул воспринял это как личное оскорбление. – От этого Амангали… – медленно продолжал Шугул. – И от этого хаджи Жунуса… От них исходит все зло. Это он, хаджи Жунус, первым позволил своим детям носить волосы! Что же остается делать простым людям, если сами хаджи Жунус и Орынбек не признают медресе и отказываются посылать своих детей. А возьмите этого вероотступника крещеного Халена! Он не только против медресе, против самой мечети возбуждает народ. Я слышал, что здесь, в ауле Сагу, появился еще один учитель – крещенец. Злосчастные! Они слетаются сюда, к мечети и медресе, как мухи к сметане…