Фаина Гримберг - Примула. Виктория
Но Виктории ещё достанется от ханжей за её простую женскую искренность, выраженную простыми словами дневниковых записей. Она, мать девяти детей, осмелилась просто признаться, что рожать тяжело, что новорождённые младенцы отнюдь не всегда красивы, а после родов ужасно хочется выспаться хорошенько!
Как и у всякой многодетной матери, у неё был выбор. Первые пылкие материнские чувства были, естественно, отданы первенцу — Виктории Адельгейде. Но в дальнейшем сердце королевы более привлекали Алиса и Альфред.
Корона в будущем должна была достаться старшему сыну — Эдуарду, Берти. После его рождения королева писала дядюшке Леопольду о своём заветном желании: более всего она хотела, чтобы её сын, наследник престола, походил на своего отца, на её любимого Альберта! Родители относились к принцу Уэлльскому гораздо более взыскательно и строго, нежели к остальным детям. В сущности, они, пожалуй, боялись испортить будущего короля излишними любовью и родительской опекой. Им слишком часто казалось, что Берти слишком много озорничает, слишком лениво учится. Тем не менее будущий Эдуард VII являлся одним из самых образованных королей Европы. По образованию Эдуард был химиком.
Но химией король, однако, не увлекался. Он словно бы стремился компенсировать некоторую суровость своего воспитания дальнейшей жизнью, несколько (но всё же умеренно!) бурной. Более всего в своей, уже королевской, жизни Эдуард любил красивых лошадей и красивых женщин! Но до этого ещё далеко было.
Виктория-мать всегда хотела, чтобы принц Уэлльский следовал по пути добродетели, подобно своим родителям. Но он не следовал. И напрасно она запрещала ему, юноше, прогуливаться по Лондону и заглядывать в некоторые злачные места. Он всё равно прогуливался и заглядывал. Но и королём он сделался не таким плохим.
Виктория и Альберт любили, когда дети проводили время вместе, вместе играли, учились, читали полезные книги. Дети росли дружными. И только извечная судьба королей развела многих детей и внуков королевы Виктории и даже фактически сделала их врагами. Но всё это произошло много лет спустя.
* * *Виктория и Альберт всё более и более доверяют тори Бенджамину Дизраэли, всё более лидирующему в своей партии.
Страна победила в войне. Страна уверенно шла вперёд. Но Виктория не могла не видеть, как её любимый супруг всё более и более стареет, чувствует себя усталым, слабеет. Она умоляла его беречь здоровье, чаще отдыхать, больше времени проводить в Бэлморале...
В ноябре 1861 года Альберт внезапно почувствовал серьёзное недомогание. Это случилось в замке Виндзор. Альберт сидел у камина в кабинете, кутаясь в бархатный шлафрок цвета бордо, отороченный мехом, тот самый, подаренный королевой-женой.
Принц был болен. Он умирал.
Вероятно, он думал о жене и детях. Ум его всегда был простым и ясным. И вполне возможно предположить, что перед смертью он думал о жене и детях... Виктория представлялась ему сильной и решительной, его давняя тоненькая девочка. Впрочем, она и в самой своей ранней юности отличалась храбростью... Дети... Берти, наследник, учится в Кембриджском Тринити-колледже... Пусси, супруга Фридриха, молодая мать... Наклонная к нежной экзальтации Алиса...
Ей, первой в семье, восемнадцатилетней хрупкой девушке, врач сообщил роковой диагноз: брюшной тиф! Именно Алисе предстояло сказать матери о том, что отец обречён...
Она сказала, она осмелилась сказать. Она первой увидела гневное отчаянье матери. Мать не верила. Мать бранила врача, бранила Алису. Мать мгновенно утратила самообладание, мать кричала и топала ногами, маленькими ступнями невысокой, почти миниатюрной женщины...
Виктория приняла последний вздох мужа. Она уже знала, понимала, что он перестал дышать. Ум её понял. Но чувства отказывались воспринять его смерть. Она звала его, срывая голос...
Потом Англии объявили с смерти принца-консорта. Виктория в чёрном траурном платье сидела, как обычно, в кабинете и писала...
«Вчера ночью, без четверти одиннадцать, умер мой любимый...»
* * *Королева-вдова затворилась в замке Бэлморал.
Англия, её страна, сочувствовала, ждала, сердилась на свою королеву за столь долгое отсутствие...
Англия!..
ЕЁ СТРАНА, ЕЁ СТОЛИЦА, ЕЁ ПОДДАННЫЕ
Англия, Англия, Англия, которую наперебой и замечательно описывали писатели Англии. Они описывали её на все возможные лады! Они видели её то светлой, то тёмной. Они любили эту Англию королевы Виктории. Её Англию!..
Англия — туда и сюда, сюда и туда, вперёд и назад, назад и вперёд...
Вы переезжаете границу Хэмпшира, вы смотрите из окна вагона, вы едете в поезде. Вы видите прекрасный весенний день; вы видите бледно-голубое небо, испещрённое маленькими кудрявыми облаками, плывущими с запада на восток. Солнце ярко светит. В воздухе царят веселье и бодрость. И на протяжении всего пути, вплоть до холмов Олдершота, среди яркой весенней листвы проглядывают красные и серые крыши фермерских домов...
Вы видите плодородную и защищённую область, где поля никогда не бывают сожжены солнцем, а источники никогда не пересыхают, ограниченную с юга крутым меловым кряжем. Вы идёте пешком, десятка два миль на север по известковым холмам и пашням и, достигнув края одного из обрывов, с изумлением и восторгом созерцаете раскинувшуюся у ног, словно карта, страну, совсем не похожую на те места, которые вы уже миновали. Позади — пологие холмы, поля, залитые солнцем, такие обширные, что пейзаж видится бескрайним; дороги белы, живые изгороди низки и ветки их кустов густо переплелись, воздух бесцветен. А здесь, в долине, мир словно построен по меньшему и более изящному масштабу: поля невелики, и с высоты окаймляющие их живые изгороди кажутся сеткой из тёмно-зелёных нитей, растянутой на светло-зелёной траве. Воздух внизу дремотен и . так густо окрашен лазурью, что средний план, говоря языком художников, также принимает синеватый оттенок, а дальше, на горизонте, темнеют глубокие ультрамариновые тона. Пахотной земли мало, и почти везде раскинулась широкая пышная мантия из травы и деревьев, одевающая более низкие холмы и долины, замкнутые высокими холмами...
Англия, Англия, фантастическая, придуманная, живая, настоящая Англия...
Слышится стрекотанье, напоминающее любовную песенку кузнечика. Это заработала жнейка, и за изгородью показалось длинное вибрирующее тело машины, которую тащат три лошади. На одной из них сидит погонщик, а другой работник управляет жнейкой. Жнейка едет вдоль края поля, медленно вращая лопастями, и скрывается за гребнем холма; и через минуту выезжает с другой стороны поля, двигаясь тем же ровным ходом; над жнивьём сверкнула медная звезда на лбу передней лошади, затем показываются яркие лопасти и, наконец, вся машина.
Узкая полоса жнивья, охватывающая поле после каждого объезда, становится шире и шире, и, по мере того, как проходят утренние часы, площадь, где пшеница ещё не сжата, всё уменьшается. Дикие кролики, зайцы, змеи, крысы и мыши отступают дальше в хлеба, словно в крепость, не подозревая, сколь эфемерно их убежище и какая судьба ждёт их к концу дня, когда до ужаса маленьким будет оставленный им уголок и они •собьются в кучу — друзья и враги; а потом ляжет под зубцами неумолимой жнейки последняя пшеница, ещё покрывающая последние несколько ярдов поля, и жнецы перебьют всех зверьков палками и камнями.
Пшеница ложится позади жнейки маленькими кучками, и каждой кучки достаточно, чтобы связать из неё сноп; этим и занимаются энергичные вязальщики, идущие сзади, — главным образом женщины, хотя среди них видны и мужчины в ситцевых рубахах и штанах, стянутых кожаным ремнём, так что можно свободно обойтись без двух задних пуговиц, которые при каждом движении вязальщика поблескивают в солнечных лучах, словно два блестящих глаза на пояснице.
Но, конечно, значительно интереснее наблюдать за представительницами прекрасного пола, ибо женщина приобретает особое очарование, когда становится неотъемлемой частью природы, а не является, как в обычное время, лишь случайным предметом на её фоне. Работник на поле остаётся индивидом; работница есть неотъемлемая часть поля, — каким-то образом она теряет грани своей личности, впитывает в себя окружающее и с ним ассимилируется.
Женщины — вернее, девушки, ибо почти все они были молоды, надели чепцы с длинными развевающимися оборками, защищающими от солнца, и перчатки, чтобы жнивье не изранило им рук. Одна была в бледно-розовой кофте, другая в кремовом платье с узкими рукавами, третья в юбке, красной, как лопасти жнейки. Женщины постарше надели коричневые грубые робы — привычный и наиболее удобный костюм для работницы, от которого отказывались молодые.
В это утро взгляд невольно возвращался к девушке в розовой ситцевой кофте, так как фигура у неё более гибкая и изящная, чем у других. Но она так низко надвинула на глаза чепец, что когда она вяжет снопы, оборки скрывают даже щёки, хотя о цвете её лица можно догадаться по темно-каштановой пряди волос, выбившейся из-под чепчика. Быть может, она обращает на себя внимание отчасти потому, что совсем к этому не стремится, а другие женщины частенько посматривают по сторонам.
