Елена Съянова - Гнездо орла
Съезд торжественно открылся в Зале Конгрессов речью Рудольфа Гесса. Махина торжеств сдвинулась и поползла…
Зал Конгрессов несколько часов сотрясался от возгласов, рукоплесканий, скандирования «Зиг Хайль», пения национального гимна и «Хорста Весселя»[23]. Возбуждение, как пламя, вырывалось из окон здания наружу, грозя поджечь некогда тихий старинный баварский городок. Над подиумом нависала такая гигантская золотая свастика, что некоторые функционеры поглядывали на нее с опаской: сорвись она, десяток из них уложила бы на месте.
За фюрером сидел, а позже шаг в шаг следовал повсюду Мартин Борман, которого периферийные руководители до сих пор знали лишь как начальника штаба Рудольфа Гесса. Борман оторвался от Гитлера только перед началом парада на Адольф Гитлерплац, чтобы появиться в ложе для почетных гостей в числе двадцати рейхсляйтеров — этого партийного Олимпа, сверкающего золотыми значками ветеранов сонма богов, каждый из которых владычествовал в своей партийной епархии, страшась лишь всевидящего ока Верховного Владыки.
После того как Гитлер в тридцать третьем году отменил для Гесса все титулы, оставив лишь поднебесный — «заместитель фюрера», самое почетное правое крайнее место обычно занимал Роберт Лей; за ним медленно, по одному, на горделивом друг от друга отдалении следовали остальные девятнадцать человек, и среди последних — коротышка с бычьей шеей — Мартин Борман, на которого «боги» демонстративно не обращали внимания, выказывая хотя бы таким способом ненависть «старых бойцов» к «выскочке» и «темной лошадке».
Трудно сказать, то ли эта холодная неприязнь коллег так допекла в общем-то общительного и не лишенного чувства юмора Мартина, то ли от постоянного переутомления у него сдали нервы, то ли и тут был точный расчет, но только сегодня шествие партийных богов совершилось не по заведенному распорядку. Неожиданно для рейхслятеров Борман, опередив всех, решительно прошел к крайнему правому креслу и крепко уселся. Лей, шествовавший во главе блистательной когорты, несколько замедлил шаг и вперил в Бормана свой тяжелый «бульдожий» взгляд. Борман его выдержал. Два взгляда так и оставались сцепленными, пока Лей не сел в соседнее кресло и, откинувшись на мягкую высокую спинку, не растянул губы в два десятка нацеленных на него объективов. По ряду занимавших места рейхсляйтеров прошла волна презрительно-ироничного недоумения, быстро перешедшего в возмущение и гнев. «Темная лошадка» бросила вызов не только лично Лею, но и всем остальным восемнадцати могущественным функционерам, как бы опустив их на ступеньку вниз.
Острее других восприняли демарш Бормана рейхсляйтеры Вильгельм Фрик, министр внутренних дел, и Ганс Франк, главный партийный юрист[24].
Именно их активное негодование, как инфекция по воздуху, дошло до Гитлера, и он, оторвав взгляд от марширующих красочных колонн, недовольно, вполоборота, посмотрел на ложу рейхсляйтеров.
— Чего они там? — спросил он Гесса. — Не знаешь?
Но Рудольф даже не понял, о чем вопрос. Эта бывшая рыночная площадь перед Фрауенкирхе, переименованная в площадь Адольфа Гитлера, каждый раз слегка бросала его в жар, как бы ни была декорирована. Она хранила в себе воспоминание семилетней давности: тогда, во время предвыборной кампании, он, вынужденный заменить потерявшего голос Адольфа, после своего выступления внезапно упал в обморок.
Больше рядом с Гитлером сейчас никого не было. Позже он повторил свой вопрос Юнити, когда после прохождения великолепного «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер»[25] включили фонтан и фюрер предложил некоторым из дам пересесть поближе.
— Борман уселся на место Лея, — объяснила Митфорд. — Вожди вскипели и теперь выпускают пар.
Гитлер раздраженно поморщился, но через минуту легонько хлопнул себя по колену и рассмеялся.
— Ты представил себе обиженную физиономию Роберта? — шепотом поинтересовалась Юнити.
— Не то. — Гитлер наклонился к ней и сидящей тут же Эльзе Гесс. — Лей как-то подложил Борману свинью в виде публичного выступления и пообещал мне предоставить доказательства того, что Борман непременно отомстит. По-видимому, месть состоялась.
— Ты думаешь, он на этом остановится? — возмутилась Юнити. — Как можно держать при себе такого человека?!
— Заметь, дорогая, — Гитлер обращался уже к одной Эльзе, — что, будь Мартин голливудской звездой, любимцем толпы, лихим трюкачом или просто обаятельным человеком, она бы так не возмущалась!
На вечернем приеме в зале городской ратуши, затянутом белым штофом и украшенном бывшими наполеоновскими трофеями — государственными регалиями Первой германской империи, вывезенными из Вены, Гитлер коротко передал дипломатам суть своей речи в рейхстаге от 21 февраля, особенно нажимая на то, как невыносимо для каждого немца сознание того, что братья по расе подвергаются мучениям (в Судетах).
— Мы не только восстановим их гордость и самосознание, мы дадим им рабочие места, — разъяснял он всегда настороженно слушавшим его иностранцам. — Мы построим для них жилье, дадим хорошую медицинскую помощь, спорт, отправим в отпуска за границу… И это… кто-то именует «захватом», «агрессией» или как там еще?! Повторяю, господа, у Германии нет в Европе территориальных претензий!
«Еврейский вопрос» фюрер аккуратно обошел. Да и к чему было повторяться, если днем, в своей программной речи на съезде, он, обратившись к залу с вопросом: «Кто больше всех заинтересован развязать войну в Европе?», получил дружный рев зала: «Евреи!!!» Повтори он этот вопрос на площади, было бы то же самое. К политику нет вопроса там, где ответ единодушно дает сама нация.
Обычно после «централизованного общения» фюрера с наиболее важными из гостей их, по сценарию партийных приемов, по одному «растаскивали» рейхсляйтеры, для дальнейшей обработки. Но сегодня вожди выглядели рассеянными и проявляли мало энтузиазма. Однако Юнити ошиблась, полагая, что они всего лишь выпускают пар. Выскочка Борман застрял костью в горле блистательной когорты: практически у каждого из девятнадцати имелся к нему свой счет. При этом за каждым стояла еще и своя когорта — из гауляйтеров, наделенных фюрером независимостью (указ от 1932 года). Гауляйтеры, далекие от центра, на указания Бормана смачно плевали, как, например, это всякий раз демонстративно проделывал перед своим аппаратом гауляйтер Швабии Карл Валь. А Борман шел дальше. Он измыслил и аккуратно внедрял новую должность — штабсляйтера (начальника штаба округа), подбирая на нее своих людей и наделяя их функцией надзора за гауляйтерами, и, таким образом, целая свора ищеек уже начинала расползаться по партийным штабам, мороча, глуша все, что там еще оставалось живого. А сколько было личных обид! Сколько накопилось ненависти к лезущему во все дыры и норки «какому-то начальнику штаба»!
Сегодня рейхсляйтеры получили наглядное подтверждение того, во что вылилась кротовая работа Бормана и куда его вознесла. Все понимали и то, что фюрер не захочет вмешиваться: фюрер выше партийных дрязг. Но если все, объединясь, выразят ему общую волю…
Дружную решимость рейхсляйторов сбивало только поведение самого «обиженного» Лея, который сегодня выглядел что-то уж чересчур беззаботным. Он откровенно избегал коллег и дипломатов и проводил время в обществе дам.
По этому поводу особенно негодовал и суетился Геббельс. «Ишь, обсели, как мухи патоку, — комментировал он Фрику и Русту. — Предлагаю вызвать его и откровенно поговорить».
Чтобы не привлекать лишнего внимания, поговорить взялся сам гауляйтер Берлина — Йозеф не просто ненавидел Бормана, он начал даже побаиваться… силы своего чувства.
— Ты, что, не видишь что происходит?! — накинулся он на Лея, когда они остались вдвоем в одной из курительных. — Такой удобный случай! Все девятнадцать — в один кулак и по этой наглой морде! Фюрер не устоит.
— Ты, Йозеф, когда увлекаешься, сам себя не слышишь, — равнодушно заметил Лей. — А вообще… все это не стоит и пфеннига. Знаешь, откуда цитата? — И продолжал спокойно курить.
— Как с тобой иногда трудно, Роберт! — поморщился Геббельс. — Ну, что на тебя нашло?! Такой великолепный случай! Ты сам говорил, что Борман, как гриб-паразит, разъедает партийный ствол…
— Послушай, Йозеф. — Лей туманно глядел на него сквозь сигаретный дым. — Я вот давно хочу тебя спросить… Тебе когда-нибудь бывает стыдно?
— Нет! — отрезал Геббельс. — Нет и нет! С тех пор, как я выбрал цель! И знаешь, что я хочу тебе сказать? Когда человек злится, это я могу понять, но человеческая глупость ставит меня в тупик!
— У Лея парализована воля, — прокомментировал Геббельс этот разговор коллегам. (Йозеф умел найти нужное слово и сделать так, чтобы оно дошло до фюрера.)
